ПОЕЗД «ГУЛАГ—HOLLYWOOD»

Остановки по требованию

ПОЕЗД «ГУЛАГ--HOLLYWOOD»

Один из самых экзотических гостей Московского международного кинофестиваля — госпожа Иренка Таурек. В ее послужном списке нет снятых фильмов. Она знаменита другим. Ученица Карла Юнга. Психоаналитик. Приехала вместе с голливудским режиссером Бобом Рейфелсоном в качестве его тещи. Но интересна она не этим

ОСТАНОВКА «МОСКВА, «НАЦИОНАЛЬ»

Когда я услышал о ее приезде, не поверил. Нет, совпадений быть не могло. Я позвонил ей в «Националь». Милый женский голос с легким акцентом спросил: Can I help you? — Chcial by mowic z pani Irenka («Я бы хотел говорить с пани Иренкой»). — «О боже, это я! Вы говорите по-польски?» — изумились на другом конце провода. «Да. Мои предки из Белостока, — ответил я. — Меня интересует только один вопрос. Это вы были в советских лагерях?»

— Да. Но как вы узнали об этом?

— Какое-то чудесное совпадение. Нам надо встретиться...

На следующий день мы встретились в «Национале». В холл спустилась стройная невысокая женщина. Удивительно обаятельная...

— Как вы обо мне узнали? — еще раз спросила она с улыбкой.

— Девочка, которая должна была умереть в Варшавском гетто, становится одной из заметных персон Голливуда... Тещей знаменитого голливудского режиссера, одним из видных психоаналитиков Лос-Анджелеса. В этом есть некая улыбка фортуны, вам не кажется?

— Давайте пройдемся? — вместо ответа предложила она.

Мы шли, и я думал, как странно... Вот идет со мной женщина, которая сидела в сталинских лагерях. Она должна была умереть. А теперь Никита Михалков ей ручки целует, и идет она по Красной площади, той самой, откуда летели эти страшные приказы об уничтожении людей. И ее враги мертвы. Есть ли в этом проявление некой высшей справедливости или это просто случай?

Словно отвечая на мои мысли, Иренка неожиданно сказала:

— Все в этом мире происходит из-за людей. Не знаю, может быть, есть такая небесная бухгалтерия, где подсчитывают наши грехи и добродетели. Может, я и не должна была умереть. Но тогда почему погибли мои две бабушки. Случай?

Я родом из еврейского местечка Пьоткув. Это в часе езды от Варшавы. Городок маленький, все друг друга знают, и, когда кто-нибудь умирает, провожают всем миром, потому что каждый может сказать про покойного нечто личное.

«ПЬОТКУВ — АРХАНГЕЛЬСК»

— Мне было пять лет, когда началась война. Сначала я подумала, что это конец света. Деревья горят, гром, молнии. Я только позже поняла, что это не молнии, а разрывы снарядов. Немцы бомбили наш город, и мы бежали в лес, думая укрыться там. Отец бледный, мать молится, мы одни... и вдруг на лесной просеке показалась машина. Отец выбежал, замахал руками, машина остановилась, а за рулем — мой кузен. Как он там оказался — для меня до сих пор загадка. Мы вскочили в машину и поехали. Сутки ехали — убежали от немцев. Доехали до Львова, думаем, все позади. А во Львове уже русские. От одних оккупантов убежали, к другим — попали. Нас арестовали и отправили в ссылку на Север России... Так мы очутились под Архангельском. Это было для нас как сон — такой тяжелый кошмарный сон...

В Пьоткуве мы были не из бедных. Двор был, прислуга, курица всегда на столе. По праздникам щедро подавали нищим. Мать очень любила раскладывать пасьянсы. Целыми днями. Больше ничем не занималась. Она была красивой женщиной и жизнь понимала как азартное приключение. Отец был уважаемый человек — дантист. Но в лагере это оказалось бесполезным. Там у заключенных не болели зубы, потому что их никто не лечил... Отца спасло другое. Он до революции учился в Одессе, в университете, на медицинском факультете. Тогда в Одессе жила большая колония польских переселенцев. Мой папа был очень образованным человеком, говорил по-французски, по-немецки, по-русски. Это его и спасло. Однажды его повели на расстрел. Начальник лагеря достал приговор. Сделал вид, что читает. На самом деле он был неграмотным. В этот момент прибегает его ординарец, что-то шепчет ему. Начальник бледнеет. Спрашивает у поляков: кто из вас умеет писать по-русски? Мой отец выходит из строя: «Я». — «Давай, польская морда, садись, пиши...» — кричит начальник. Так мой отец стал писарем в концлагере.

А потом началась война с Германией. Отца освободили. Нам разрешили покинуть Север. Но в крупных городах селиться запретили.

До нас дошел слух, что где-то на Юге России генерал Андерс формирует польскую дивизию. Мы решили, что это наш единственный шанс выбраться из СССР. Сели на поезд и поехали. В действительности, мы буквально зубами вцепились в какой-то проходящий «почонток»... Как у вас называется «почонток» — вагон без окон и дверей?..

— Товарняк...

— Вот-вот, товарняк... и поехали на Юг. Люди в дороге гибли от голода и болезней. Все, что было ценного, мама выменяла на хлеб. Когда мы доехали до Узбекистана, армии Андерса там уже не было. Мы остались одни... Сначала два года жили в Бухаре, а потом переехали в маленький городок Керминэ, где разрешили поселиться беженцам из Польши... Там мы думали умереть, потому что там тоже некому было лечить зубы. И не потому, что они ни у кого не болели, а потому что зубная боль по сравнению с голодом казалась чем-то вроде занозы...

Однажды мама стала читать молитву, и вдруг в дверь постучали... На пороге стояла красивая женщина. Строгая и озабоченная. Оказалось, это наша кузина, которая приехала из Москвы. Ее фамилия была Феля Мушиньска. В Москве она занимала очень высокий пост...

«МОСКВА — ЛОДЗЬ»

— ...Ее приезд спас нам жизнь. Она привезла нам еды. Но самое главное, она сказала несколько слов кому надо, и нашего папу назначили директором склада. С этого момента мы начали более-менее сытно жить. Я по сей день уверена, что это было чудо. А иначе как можно объяснить, что она узнала про нас.

Я не верила в Бога, мои родители не были ортодоксальными иудеями, но я навсегда поверила в чудо. Может быть, это и есть Бог? Кто знает...

«Скажи-ка, дядя, ведь недаром Москва, спаленная пожаром»... — вдруг стала читать она...

— Что? — спросил я изумленно...

— Я знаю наизусть много из русской классики... Я выучилась читать по-русски сама, пока нас везли в теплушках в Узбекистан... Где-то нашла томик Пушкина и по нему освоила язык... К моменту, когда мне исполнилось 22 года, я раз десять прочитала всю «Анну Каренину» по-русски, по-польски и по-немецки... Зачем мне это было надо?..

Когда война кончилась, нам разрешили уехать обратно в Польшу. Там строили социализм, и Польша больше не была вражеским государством. Мы уезжали из Москвы 1-го Мая. Я видела демонстрацию. Боже, я ее навсегда запомнила. Почему? Наверное, мне это понравилось... Мы вернулись в Польшу. Наш дом был разрушен... От былого состояния не осталось ничего. Варшава лежала в руинах. Мы начали жить заново. В Лодзи. Нас приютили родственники.

— Опять чудо?

— Может быть. Но жизнь в Польше чудом не оказалась. Можно ли было вообще назвать то, что было с нами, жизнью... Меня не приняли в школу, потому что я была еврейкой. Родители сказали: «Надо уезжать». Одна наша кузина достала нам какую-то липовую визу в Санто-Доминго... Но мы доехали только до Швейцарии. Там нас приютил кузен отца — Лазарь Векслер — продюсер, основоположник швейцарского кино. Два года он нас кормил.

— Что бы вы делали без своих кузенов?

— Да-да... Что бы евреи делали без родственников?.. В Женеве я не знала, чем заниматься. Учиться на адвоката? Но как защищать словом, если все решает сила. Врачом? Зачем лечить от насморка, если есть бомба. В итоге я выбрала отделение права. Мне было восемнадцать лет...

Мы зашли в подворотню, где сидели три голубя и стояла старая «Победа».

— Это машина времени, — сказал я.

— Да. Чуть ли не моя ровесница, — грустно пошутила Иренка. Заглянула внутрь.

— Вы на такой не ездили? — спросил я.

— Нет! Но я помню эти машины на улицах Москвы. Не думала, что снова их увижу...

— Каково это — всю жизнь терять близких родственников? Вы не чувствуете себя одинокой?

— Я оптимист. Даже когда грущу. Даже тогда, когда я оказалась одна в Америке, а мои родители остались в Цюрихе. Они не захотели никуда переезжать. Я их понимала. В итоге я поступила в знаменитый университет Лос-Анджелеса «Юси-Эл-Эй», на факультет психологии.

Мы сели за столик китайского ресторана... Узбекские девушки, которые заменяли китайских, от скуки выбегали посмотреть на нас. В этом была какая-то ирония судьбы. Опять узбеки...

— Вы нашли в Америке свое счастье?

— Наверное. Я довольно быстро стала американкой. Только лишь когда волновалась, люди могли угадать во мне иностранку, но они не могли догадаться откуда я. Я знала семь языков. Родной польский, немецкий, швейцарский немецкий — это не одно и то же, французский, английский... Понимала идиш. Если бы пожила подольше в России, знала бы неплохо русский.

— Однако «Анну Каренину» вы читали восемь раз.

— Десять. И Достоевского тоже. В мое время, чтобы считаться психологом, надо было читать этих двух великих русских — мастеров психологической прозы. Мои дети уже не знали ни польского, ни идиш...

— Вы можете рассказать вашу историю любви?

— Я увлеклась психологией. Стала истовой юнгианкой. Юнг — один из немногих ученых в мире трактовал чудо как категорию реальности. В университете я встретила одного парня: Джона Таурека, чеха по национальности. Он учился на факультете философии. И был беден. Наверное, деньги и философия несовместимы. К тому же он был пессимист. Как настоящий философ. А я оптимист, как настоящая юнгианка... Наверное, нас привлекли друг в друге противоположности. Мы поженились. Это было то, что я искала. Вскоре у нас родился первенец. Сын. Мы назвали его Джошуа...

Джошуа вырос без моих страхов... совершенно свободный... Он не боится ни концлагеря, ни немцев, ни русских... Я тоже теперь ничего не боюсь... Но раньше... Самое смешное, что больше всего я боялась, когда осталась одна в Америке. Вот тогда мне было страшно. Почему? Я не знаю... Странно, когда сейчас ехала в Россию, я не испытала ни страха, ни ненависти, только ностальгию... Ведь здесь прошло мое детство... Смешно, да? Наверное, это жизнь.

— А чем занимается Джошуа?

— Компьютерами... Кстати, скоро женится на одной прекрасной актрисе... С деньгами у него все в порядке. Когда у его папы нашли рак печени, врачи потребовали пересадку. Надо было искать трансплантат. Это очень дорогое лечение. Та печень, которая была пересажена моему мужу, стоила сто пятьдесят тысяч долларов. Операцию оплатил мой сын. Мы были бы не в состоянии.

— Ваши родители, вы заметили, были не слишком религиозными. Но ваша вера в чудо предполагает веру в какую-то сакральную силу... Иначе невозможно объяснить появление чуда. Вы нашли замену религии?

— Наверное, в том, чему я посвятила всю жизнь... Психоанализ. Окончив университет, я занялась частной аналитической практикой. У меня был свой кабинет. Тогда в мою жизнь вошли артисты, художники, музыканты... Они все были тогда помешаны на психоанализе. Любой мало-мальски состоявшийся художник почитал своим долгом иметь психоаналитика... Так что я не сидела сложа руки. Перед этим я проработала два года в настоящей психбольнице, лечила тяжелых больных и поняла, что это не мое. И с радостью ушла оттуда. У меня как у психоаналитика пациентов было много. Люди шли ко мне не за тем, чтобы я им что-то объяснила, а чтобы выслушала. Я выполняла роль священника. Наверное, это и есть моя вера — юнгианство... То, что мне удавалось...

Я тридцать лет проработала психоаналитиком, сидя в четырех стенах, а потом решила: все, хватит, я не хочу умереть рядом с кушеткой, на которой будет лежать очередной пациент и рассказывать мне про свою жизнь. Я хочу пожить своей жизнью. И знаете, я закрыла свой кабинет, поехала в Нью-Мексико — это полтора часа лета от Лос-Анджелеса — и построила там, не знаю, как это у вас называется: bed and breakfast. В этом доме было восемь комнат. Неплохо, да?

— Вы сказали: построила виллу... Сказали «я», а не «мы». А что же муж?

— Мы с ним расстались. Уже давно. Иногда противоположности начинают уставать друг от друга. Я говорила: он пессимист, а я оптимист. Но мы не нашли замены. Ни он, ни я. Мы избрали одиночество. Может быть, это закономерно. Нас связывают теперь дружба и наши дети... Джошуа был мой первенец. А в 1966 году у меня родились близнецы: Габриэлла и Довида...

ОСТАНОВКА «ЛИЧНОЕ СЧАСТЬЕ»

Иренка задумалась и посмотрела на свои руки. На ее левой руке было серебряное кольцо с мелкими бриллиантами. Заметив мой вопрошающий взгляд, она спросила:

— Вы думаете, что это белые бриллианты?

— Да. Все женщины любят камни.

— Только не я. И это не бриллианты. Я не люблю их. Может быть, этому меня жизнь научила? Когда я увидела, как камни стоимостью в десятки тысяч долларов менялись на несколько буханок хлеба, я потеряла к ним интерес. И разуверилась в их фантастической стоимости. Кто это придумал? Бриллианты нельзя съесть. Они могут быть частицей нашей памяти, и только... Нет, я совершенно равнодушна к камням. Они нравятся тем, кто видел кошмары только во сне... — Она горько улыбнулась. — Мое первое свадебное кольцо было с бриллиантами.

— Первое?

— Я вам не сказала. Я ведь была замужем дважды. Таурек — мой второй муж.

Еще когда я жила в Швейцарии, мне не было и двадцати, я познакомилась с одним парнем. Его звали Эрик. Он учился на отделении права. И очень нравился моим родителям. Не мне, нет. Я тогда про любовь вообще мало что понимала. Любовь казалась каким-то загадочным понятием. Вроде времени. Чем больше времени пройдет, тем сильнее полюбишь... А сначала любовь на нуле... Он сделал предложение, мои родители согласились. Сейчас смешно об этом говорить. Моя дочь вышла замуж за Боба — у них тридцать лет разницы. И я даже не подумала ей возражать. Зачем, если она счастлива. Но в мое время были совсем другие традиции.

— Так вы выходили замуж за деньги?

— Нет... Славу богу, мы были не нищие... Я выходила замуж не по любви, но и не из-за интереса. Так понятно? Да? Мой муж увез меня в Америку... Но долго мы не прожили. Четыре года. У нас не было детей. Я осталась одна, переехала из Нью-Йорка в Лос-Анджелес и поступила, как я уже говорила, на факультет психологии университета.

Уже потом, когда моя Габи встретила Боба Рейфелсона и они поженились, Боб мне однажды говорит: «Я посоветовался со своим адвокатом», — и назвал его фамилию. «С кем?» — переспросила я. Боб повторил. «Так это же мой первый муж», — воскликнула я. Адвокатом Боба по авторским правам был мой первый муж... Представляете, какой наш земной шар маленький? Хотя, думаю, тут тоже не обошлось без чуда. Помните, как это у Юнга. Идея «синхроничности». Ничего не происходит случайно. И все события случаются парами.

— Получается, что встречу вашей дочери с Бобом Рейфелсоном предопределила ваша встреча с вашим первым мужем.

— Что-то типа того. Габи хотела заниматься кино и поступила в тот же университет, что и я, только на факультет кино. Когда она его окончила, работала ассистентом у многих режиссеров. Во время одной из съемок она познакомилась с Бобом Рейфелсоном. Боб — очень необычный человек. Достаточно посмотреть на его друзей... Тот же Джек Николсон...

В этот момент мы подошли к «Националю», где они остановились.

— Мы не встретили Габи, — забеспокоилась пани Иренка.

В этот момент дверь «Националя» широко распахнулась и мимо нас проскочил режиссер Боб Рейфелсон. Он даже не посмотрел на тещу. А может быть, не заметил. Теща ничем не выдала, что знакома с ним. Я механически воскликнул: Hi, Bob!.. Немая сцена длилась секунду.

— Я сейчас спущусь с Итеном, подождите, — сказала мне Иренка.

Через пять минут она спустилась с очаровательным мальчуганом. Я вспомнил, как один генетик рассказывал, что дети, которые рождаются от молодых матерей и пожилых отцов, чаще всего оказываются одаренными людьми.

— Боб не в себе, — пояснила Иренка. — Он только что с пресс-конференции, видимо, его разозлили вопросы. Стал искать Габи. В номере ее не оказалось. Он постучался в мой номер, никто не ответил. Хотя Габи там спала. А Боб не может без Габи. Она его советчик во всем. И так уже двенадцать лет, что они живут вместе. Как-то я его спросила: «И как ты жил раньше без Габриэллы?» Он хотел пойти поесть. Но не нашел Габи. Рассвирепел. Он crazy. Я боюсь к нему такому подходить.

— Он всегда crazy?

— Он художник. Все художники немного странные. Уж я-то знаю. Он ни с кем не уживается... Он independent. Совсем «индепендент». А «индепенденту» очень трудно найти деньги, что бы он ни делал. Его каждый фильм — это эпопея. Я не видела, что он снял с Милой Йовович, но мне очень интересно... Это был очень трудный фильм. Найти деньги, и все остальное...

— Габи — жена режиссера, она не хотела стать актрисой?

— Никогда. Актер — это ужасная профессия. Боги --единицы, практически все — ничтожества. Такова эта ужасная профессия.

— Недавно Роман Поланский снял фильм «Пианист» про Варшавское гетто... Как вам кажется, у него получилось рассказать про это? Ведь вы пережили примерно одно и то же.

— Поланский? В Америке это имя знают единицы. Кто его помнит? Помнят, что он совратил несовершеннолетнюю. И больше ничего. Я его фильма «Пианист» не видела. Только «Ребенок Розмари».

— Он живет в Европе. В Сен-Тропе...

— Да? Габи и Боб летят туда после фестиваля...

— Может быть, увидятся с ним...

— А может быть... С тех пор как у меня родился внук, я веду жизнь цыганки. Сама не знаю, где буду через месяц вслед за Итеном, Габи и Бобом. Мотаюсь по всему миру. Кстати, я уже второй раз в России. В 1987 году я приезжала сюда с подругой как туристка. Поехала в Бухару, хотела найти дом, где мы жили, и побывать в том городке, где мы чуть не умерли. В Бухаре я даже нашла улицу, где мы жили, а вот того городка, в котором мы провели два года, уже нет. На его месте вырос новый город с другим названием — не нашим... Жизнь — загадка. Может быть, на какой-нибудь другой планете она и подчиняется железным законам логики... только не на этой.

Дмитрий МИНЧЕНОК