ОСОБЕННОСТИ НАЦИОНАЛЬНОЙ РЕГАТЫ

Журналисты «Огонька» вернулись живыми с крейсерской регаты «Свежий ветер». Это было не так-то просто — вместе с командой яхты «Крильон» они попали в ужасный шторм, вымокли и замерзли. Зато спортивный аспект перестал их волновать — корреспонденты всерьез задумались над особенностями национального отдыха

ОСОБЕННОСТИ НАЦИОНАЛЬНОЙ РЕГАТЫ

«Сергей Леонидович Шпади, наверное, слишком осторожен», — думаю я про себя. Его принцип: лучше вовремя убрать основной парус и пройти всю гонку до конца, чем поспешить, сломать мачту и сойти с дистанции. Еще у нашего капитана железное правило: никакого алкоголя до финиша. Вся команда об этом знает, поэтому о согревающих напитках, за исключением чая, не заикаются. Правда, кэп еще не любит курильщиков. Гоняет их отовсюду, подкалывает, делает сердитое лицо, когда видит человека с сигаретой. Курильщики терпят, смолят урывками и ходят с виноватыми лицами.

«Кто они такие, эти яхтсмены?» — этот вопрос я придумал еще в Москве. Но до сих пор так и не понял, хотя регата в самом разгаре. У Шпади фирма по установке пластиковых прибамбасов на автомашины. Толя пожарник. И это называется «развлечение для «среднего класса»? Да ни черта подобного. Это развлечение для сумасшедших!

В штиль на Волге, когда совсем ни облачка, — жарко, спрятаться негде, кожа успевает сгореть, облезть и снова сгореть. Но хорошая погода для родной стороны редкость, карикатура южных зим и все такое. Поэтому, по словам ребят, шторма, дожди, ветра, холод — это и есть яхтенный спорт.

Не успевает лодка покинуть пристань, как все начинают утепляться. Это ничего, что над головой горит звезда, раскаленная до пятнадцати миллионов К. Вечером посвежеет. Команда надевает (господи, летом!) ватники, тулупы, «непромоканцы». Толя жертвует мне теплющую зимнюю куртку МЧС России. На головах у всех вязаные шапочки или бейсболки на шнурках — «шоб не улетели». Чем-то напоминает рекламу пастилок Fisherman's Friend.

Вахты по двое: один следит за штурвалом — это такая палка-рычаг сзади, никаких колес, — другой, стравливая и затягивая канаты, соответственно, управляет парусом. Остальные спят. В чем смысл отдыха-то?

Ночью попадаем в шторм. То ли сон, то ли явь. Лодку мотает, кренит из стороны в сторону, несет вперед с сумасшедшей скоростью узлов пятнадцать. Наверху по палубе кто-то бегает, прыгает, ворчит, бормочет, ругается, стонет. На небо изредка выползает полная луна, и тогда ее свет режет на несколько частей нашу каюту — и видны вода на полу, скомканный парус, разбитые яйца, разбросанная посуда, «Океанский патруль» Пикуля, раскрытый на том месте, где советская шхуна столкнулась с немецкой субмариной («Снаряды перелетали через шхуну, разрываясь от прикосновения к воде. Один снаряд пробил насквозь парус, и он лопнул с оглушительным треском...»). С каждой новой волной меня бросает к ним, к книге, парусу и лужам воды, и выворачивает снова и снова. А в перерывах между ужасами морской болезни снятся кошмары: какие-то люди сидят в каюте, смотрят с укоризной, качают головами: мол, чего это ты расклеился? Я громко плачу и прошусь обратно на берег. Уф. Слава богу, это уже во сне. В штормовом.

Впрочем, и команде не лучше. Наутро капитан жалуется на боли в спине, в руках, во всем теле. Толя, морщась, хвастается ранами:

— Это меня бросило на штурвал. А вот эта, самая глубокая, получилась оттого, что я поскользнулся и налетел на мачту. Царапины? Черт его знает, может, когда в каюту спускался, зацепился за что-нибудь. Ночью ничего не разобрать.

Спинакер — основной парус — пробит в десяти местах. Подбираем спасательный круг с завязанным концом — значит, тонул кто-то. Узнаем, что половина лодок сошли с дистанции. У кого сломалась мачта, у кого парус порвался, у кого его вообще снесло. Все встречающиеся на пути помятые, побитые, невыспавшиеся, усталые.

Где здесь удовольствие, в чем кайф? Особенно для дедушки Палыча с шикарной боцманской бородкой? В его-то семьдесят лет какой смысл трястись на утлом суденышке в настоящий, без дураков, шторм? Его сын — он тоже из команды — этим, например, себе на жизнь за границей зарабатывает. Говорит, недавно на капитана сдал. С ним понятно, а деду-то не пора ли на твердую землю, к домику с садиком, огородом, картошкой?

Вопрос этот мучит меня вплоть до финиша в Тольятти. И только когда мы все празднуем благополучное прибытие восьмыми, я смотрю на довольную команду почти родного уже «Крильона», на хитро щурящегося кэпа, раскрасневшихся Толиков, отца и сына, с одинаковыми бородками, подливающих друг другу горячительное (теперь можно), — и вдруг понимаю, что это абсолютно правильный спорт. Стопроцентный, настоящий отдых по-русски. Чтобы сил не осталось, чтобы все пораненные, побитые, чтобы зубы трещали, чтоб на пределе, изо всех сил, с размахом. Усталые, но довольные, с опухшими лицами, с синяками под глазами. Дома спросят: «Как отдохнули?» А ты, валясь с ног, хрипишь в ответ: «Шикарно».

Вот они — особенности национальной регаты.

Говорят, что такой же кайф — с диким недосыпом, прорванными мозолями — получают от яхты также турецкие, норвежские, греческие, американские, французские и прочие психи. Но я не верю. Вроде бы разум подсказывает: подумаешь, бином Ньютона! Такая же точно регата. Такие же яхты. Ну, чуть получше технически.

А шторма? Они-то уж точно во всем мире одинаковы.

Но сердце подсказывает: особенности национальной регаты есть! Их не может не быть.

Кирилл ЖУРЕНКОВ