«В МОСКВЕ СЕЙЧАС НЕ СТРОИТЕЛЬНЫЙ БУМ, А ТОЛЬКО ЕГО НАЧАЛО»

— Градостроительная ситуация меняется очень быстро, архитектор должен быть готов к таким изменениям, грамотно, профессионально на них реагировать. Должен понимать, что архитектура очень часто провоцировала длительные скандалы. Но скандалить не надо! В архитектуре, как и в искусстве, важен жест, поступок. Поэтому скандальные архитектурные акции могут пойти на пользу городу

Проректор Московского архитектурного института Илья Георгиевич Лежава:

«В МОСКВЕ СЕЙЧАС НЕ СТРОИТЕЛЬНЫЙ БУМ, А ТОЛЬКО ЕГО НАЧАЛО»

— Справедливо ли утверждение, что сейчас нет единого архитектурного стиля? Что вообще происходит в архитектуре?

— Единой архитектурной моды нет. Ведь если мы возьмем шестидесятые годы, то о тогдашнем состоянии архитектуры можно было составить впечатление всего по двум-трем журналам. В основном по французским, в которых была представлена довольно полная панорама всей мировой архитектуры. Сейчас европоцентризму в архитектуре пришел конец, ареал качественной архитектуры как никогда широк: Юго-Восточная Азия, Австралия, Япония. Вместе с тем так называемые модные стили и стили не модные сосуществуют параллельно. Вернулась классика, не неоклассицизм, а классика, вернулся модерн. Вместе с ними — стеклянные небоскребы, деконструктивизм Мосса (автора проекта реконструкции Мариинского театра в Санкт-Петербурге. — Ред.). Поэтому даже если мы примем некую единую стилистическую линию, то разные страны все равно находятся как бы на разных уровнях. У нас же в России произошла настоящая архитектурная декомпрессия.

— Термин из области безопасности проведения водолазных работ?

— Почти. В советский период архитектура практически была запрещена. Надо было строить дешево, и архитектор, как подлинный творец, как художник, оказывался помехой строителю. И вдруг это все взорвалось, архитекторы оказались в зависимости от заказчика. Что ему нужно, то мы и должны делать. А мы были к этому не готовы.

— Однако архитектор в первую очередь профессионал и не может спрятать свой профессионализм, если заказчик требует чего-то невообразимого!

— Архитекторы пока перебарывают заказчиков, но давление с их стороны очень сильное, настолько, что такого ни в одной другой творческой области не увидишь. И если мы хотим заработать, то должны идти на компромиссы.

— Может быть, на Западе несколько иное отношение к профессионалам? Иногда смотришь на некоторые архитектурные шедевры в той же Москве — и возникает ощущение, что архитектор оказался просто заложником дурного вкуса!

— Понимаете, очень часто из общей архитектурной среды вырываются люди, которые прежде всего хорошие организаторы. Они быстро реагируют, умеют считать, управлять процессом. Они делают второстепенные вещи, но у них блестяще поставлено дело, само производство. А заказчику архитектура нужна в последнюю очередь. Вот приходит ко мне заказчик и говорит: «Вот вам заказ, когда вы мне дадите документы на этот дом, чтобы я мог строить?» Я отвечаю: «Вы знаете, там такие сложности...»

— ...И он идет к другому архитектору?

— Который ему пообещает, что все сделает быстро, а архитектура — черт с ней, с архитектурой! А еще очень часто начинают корежить уже существующий нормальный проект: строить начинал один хозяин, потом кто-то покупает этот участок, и новый владелец может потребовать, скажем, арку. И архитектор вынужден подчиняться — заказчик должен заплатить и не платит, пока эта самая арка не появится во всем своем безобразии.

— Или, например, башенки — отличительная черта «лужковского барокко»...

— Те архитекторы, которые нравятся профессионалам и среди профессионалов считаются классиками, совсем не обязательно нравятся публике. О публике не следует забывать. И очень трудно найти в Москве сооружение столетней давности, которое до сих пор вызывает раздражение в обществе. Которые были построены вчера — раздражают, а столетней давности — все принято. Все привыкли. Я вырос в архитектурной семье. «Модерн», «эклектика», «русский стиль» — все это были ругательные слова. Шехтель вообще на потребу публике работал. А сейчас все изменилось. Поэтому я вполне могу поверить, что и о башенках лужковских когда-нибудь будут написаны диссертации. Город все пожирает, перемалывает. Свой флер, свою атмосферу он выстраивает на самых странных вещах. Не только у нас — во всем мире. И Гауди считался дурным вкусом, и конструктивисты, но конструктивизм ушел, а Гауди — остался. Да и в Москве сейчас еще не строительный бум, а только его начало.

— Вы имеете в виду жилищное строительство?

— Любое! Вот я проектирую жилье, но не успел я сдать проект, как хозяин говорит: нет, мне нужен здесь магазин, мне не нужен жилой дом. Ситуация меняется очень быстро, архитектор должен быть готов к таким изменениям, грамотно, профессионально на них реагировать. И центр Москвы еще не весь использован, а уж что касается остальных зон, то там поле непаханое! Сейчас идет еще тренировка, настоящая игра впереди. К тому же появилось много интересных людей в регионах. Да и заказчики меняются, они уже не хотят строить плохие дома, приглашают хороших архитекторов. С двадцатых годов мы утратили первенство в мировой архитектуре, и у нас есть все основания вернуть былой уровень.

— Но из запроектированного в двадцатые годы очень мало что было построено!

— А один рисунок Леонидова влиял на мировую архитектуру! И сейчас появились очень сильные ребята, с очень большой потенцией. Отстает, конечно, техника.

— Техника или технология?

— Тот же проект Мосса, проект реконструкции Мариинки, если его решат реализовывать, мы сами построить не сможем, надо будет приглашать специальные зарубежные фирмы. У нас нет должного опыта. У нас нет и рабочих соответствующей квалификации.

— То есть существует жесткая связь архитектуры и технологии? Ведь даже при высоких технологиях вести высотное строительство в Москве неразумно: зачем небоскребы, если жильцы этажей выше пятидесятого будут полгода жить в облаках? У нас же не Нью-Йорк, где все овевается океанским ветром!

— С этим можно согласиться. Это подтверждается тем, как часто можно видеть шпиль университета. Современный небоскреб — абсолютно закрытая система. Внутри свой воздух, своя жизнь, а земля стоит огромных денег, поэтому они и появляются. Лужков, кстати, высказал довольно дельную мысль: центр не трогайте, а за кольцом стройте хоть в сто этажей. Это может стать таким стеклянным обрамлением для всего города. Что же касается технологий, то они к нам проникают довольно быстро. Вы даже не представляете, сколько всего тут изобретено и каждый год изобретается. А у нас совершенно другой климат, в Москве самое большое количество переходов через ноль градусов по сравнению с другими мировыми столицами, то есть замерзаний-отмерзаний больше, чем в Скандинавии, больше, чем в Канаде. Все время лопается асфальт, и это тоже влияет на новые материалы. А если мы возьмем нашу армию стройматериальщиков, то на девяносто девять процентов они бетонщики. И вот они нам голову морочат — мы придумали бетон полегче, да придумали какой-то еще бетон, да еще супербетон, а дело-то не в бетоне. Американцы просто берут самый лучший и самый крепкий бетон и экономят на рабочих, но не на стройматериалах. Но технологичнее строить все-таки из металла. Бетонные небоскребы выходят из употребления. Собирать — быстрее!

— Говорят, что это одна из причин, по которой обрушились здания WTC. Если бы они были бетонными, то не обрушились бы...

— Когда дом такой высоты, то бетон все равно перенасыщен арматурой. Хотя с Останкинской башней ничего не случилось, а пожар был очень сильный. Но небоскребы — это производная от денег. Это не архитектурный стиль. Правда, в Гонконге небоскребы производят впечатление. Но даже там главное не небоскребы, а архитектурное решение среды, например движение по второму уровню улицы. Если в американских городах это только появляется, то в Гонконге это уже существует.

— Хорошо, предположим, что у нас все прекрасно с технологиями, что у нас даже экологически безопасные двигатели есть. И вот начинается бум... А в России всегда были сильны охранительные тенденции. В Москве, в частности.

— Да, охранительная тенденция существует, но она помогает сохранить стиль Москвы. Вот, например, Пекин — к чертовой матери все снесено и строится все новое. Растут небоскребы, причем очень сомнительного в архитектурном смысле достоинства, но никого это не волнует. Москва, слава тебе господи, еще долго останется сложным городом, где перемешаны слои и стили. И хорошо, что существуют эти самые историки.

— То есть охранительная тенденция играет положительную роль?

— Понимаете, памятники — дело святое. Но есть так называемая средовая архитектура, то есть та архитектура, которая составляет облик старой Москвы. Причем вся средовая архитектура и застройка сделаны плохо, построено купцами за копейки. Она вся разваливается, гниет. Вот ее и не дают сносить. Я же ее бы сносил безжалостно, ведь важны только масштаб и архитектура. Я, например, за ретроразвитие, то есть следует развивать то, что было утеряно.

— А что предпочитает, так сказать, загородный заказчик?

— Это люди состоятельные, и они предпочитают классику. Никакой современной архитектуры, в порядке исключения — эклектика. А так — классику, и только ее. Современная архитектура все-таки возбуждает, а классика — успокаивает.

— Значит, архитектура помимо искусства еще и психология?

— Я все время общаюсь со строителями, с проректорами строительных вузов и никак не могу им вдолбить, что архитектор только десять-пятнадцать процентов времени занимается эстетикой. Все остальное время он пытается эти безумные этажи друг с другом соединить. То есть он выступает как генеральный конструктор. Вот только что был конкурс на Евровокзал, я участвовал, но архитектурой мы занимались сравнительно немного, нам надо было все соединить. Дом-то трехмерен, а фасад — одномерен. И если кому-то кажется, что архитектор в первую очередь художник, то ничего подобного. Помимо того что ему надо соединить трудносоединимое, ему еще надо все согласовать. Охранники, пожарники...

— Если вернуться к моссовскому проекту...

— А что к нему возвращаться? Мне проект не понравился, но понравился сам акт. Жест. Это же Петербург, и все должны были возмутиться. И возмутились. А не надо возмущаться! Французы вот не боятся, башню поставили, помпидушник свой поставили, пирамиду в Лувр засунули, и всем нравится, все здорово и удобно. И до башни, когда Париж был еще средневековым городом, Осман пробил все эти авеню, и уже тогда случился скандал. А чего скандалить? Надо спокойнее относиться. И Мариинка скоро развалится, строить все равно придется, и строить надо нечто очень современное, я бы сказал — ультрасовременное, чтобы новый театр оживил все вокруг, повлиял на Петербург в целом. Что сразу изменит отношение окружающего мира к этому великому городу. Поэтому-то я за какую-то скандальную архитектурную акцию. В хорошем смысле слова.

Дмитрий СТАХОВ