УКРАДЕННЫЙ ГОРОД

Город в современном смысле больше не существует. Небоскребы, уносящиеся в небо, — жуткий архаизм. Наступает время эклектики в архитектуре, индивидуализации, взрыва жизни. Почему эта постиндустриальная революция обойдет Россию? Что станет с высотками и многоквартирными домами? Об этом мы спросили у академика Российской академии строительных наук Ю.П. Бочарова. По законам жанра в начале статьи надо загадать загадку — разгадку, как всегда, ищите где-то в конце

УКРАДЕННЫЙ ГОРОД

ПОЧЕМУ РОССИЯ НЕ АМЕРИКА

— Юрий Петрович, вы утверждаете, что существует связь между архитектурой и состоянием общества...

— Совершенно верно. Архитектура напрямую влияет на психологию и экономическую активность человека. Если у вас есть свой дом, то вы на него работаете: расширяете, реконструируете. Дом — это ваша гордость, ваш вклад в дело развития общества. После Великой депрессии в Америке даже ввели льготное финансирование малоэтажного строительства.

А когда вы живете в многоэтажке, то все, кроме вашей квартиры, для вас чужое. Чужая лестница, чужой подъезд. В таком доме можно делать все, что угодно, — плевать, рисовать на стенах.

Потом, не забывайте о детях. Они вырастают в городе-монстре, среди гигантских зданий, которые их подавляют. Даже взрослый человек чувствует себя здесь потерянным. Он в плену у архитекторов и строителей. А вот вам контрпример.

В одном американском городке мексиканцы строили дорогу, она росла прямо на глазах. Бетон, каркасы — раз, и все готово. Но вдруг строительство прервалось. Почему? Впереди был парк. Какая-то маленькая девочка гуляла там и увидела болотную цаплю с двумя птенцами, которая жила в маленьком прудике прямо на пути строящегося автобана. Собрались жители окрестных домов, приехало телевидение. Мексиканцам сказали: «Какого черта вы прете? Цапля права имеет или нет?» В результате решили, что, пока цапля не вырастит птенцов и не улетит, строительство продолжать нельзя.

— Кого же мы воспитываем нашим сегодняшним городом?

— Человека, отчужденного от природы, человека, который не ценит существования в гармонии с миром. Мы поддерживаем в нем напряжение из-за тесных каждодневных контактов — отсюда депрессии и психозы. Он не чувствует себя свободным, так как над ним постоянно возвышаются эти ужасные высотки. Он не приемлет ничего нового, он шовинист.

— Куда же, как говорится, смотрят градостроители?

— А у нас нет градостроителей — одни архитекторы. После Октябрьской революции профессия градостроителя была ликвидирована. Тогда решались исключительно идеологические задачи.

— Хорошо, а что вы предлагаете? Что предлагает западный опыт?

НЕ СНИЛОСЬ ФАНТАСТАМ

— Сегодня там происходит дезурбанизация — расселение вдоль коммуникаций, так называемое центробежное развитие города, освоение пригородов. Все города в мире, кроме Москвы, развиваются именно таким образом, вширь. Они образуют новые независимые центры: культурные, экономические. Эти новые центры города расположены с максимальным удобством. Вот парижский Де Фанс. Это не только деловой центр, вынесенный на окраину, но и шедевр гармоничного соединения архитектуры и культуры.

— Кстати сказать, Ренцо Пьяно, проектировавший Центр Помпиду, утверждает, что парижане не слишком любят Де Фанс. У него нет истории.

— Полюбят. Эйфелеву башню тоже все ненавидели в свое время. Но это потому, что она обгоняла свое время. Де Фанс — прекрасный деловой центр Европы, это вызов венскому, нью-йоркскому и лондонскому центрам. Это современная триумфальная арка, а не табуретка, как ее называли некоторые наши соотечественники. Она организовывает ось восток — запад, работает с той же Эйфелевой башней. Де Фанс ведет за собой весь город и дает ему новые формы, которые еще прозвучат в будущем.

— Хорошо, а что тогда происходит со старыми центрами городов?

— Они пустуют. Тут следующая взаимосвязь: люди едут жить поближе к природе, а места работы перемещаются туда, где живут люди.

В Чикаго, если вы поедете на юго-запад, то увидите микрорайон: двадцать огромных и абсолютно безлюдных жилых домов. Люди оттуда съехали. После войны эти здания строили с радостью, тоже, как и мы, решали жилищную проблему. Я еще помню тогдашнюю американскую архитектурную моду: гигантские заводы, поезда, поднимавшиеся на третий — пятый этажи. А потом оказалось, что чем выше дом, тем беднее его жители. В Новой Зеландии двухэтажные дома, рассчитанные на две семьи, сейчас с трудом раскупаются, потому что никто не хочет жить в одном здании с чужими людьми.

Сегодня американцы запускают программы по озеленению районов покинутых многоэтажек, делают там музеи. В обезлюдевшем центре Детройта, к примеру, недавно построили великолепный культурный комплекс на весь регион. Но. Еще раз отмечу — там никто не живет.

— Вы никогда не задумывались, что у высоток может быть некая сакральная функция? Помните: «Зачем вам улица, которая не ведет к храму?»

— Верно, когда-то ориентиром для человека в любом городе был храм. В этом смысле высотки выполняют ту же функцию — помогают человеку ориентироваться в пространстве. Иначе вы можете спокойно потеряться. И небоскребы в принципе нужны в городе, но в ограниченном количестве и не для жилья.

— Получается, город в нашем старом понимании, как нагромождение высотных домов на маленьком клочке земли, уходит?

— Да, вместо города появляется агломерация. Транспортные потоки рассредотачиваются. Развиваются новые виды транспорта — на Западе сегодня активно используются вертолеты. А вот общественный транспорт, кстати, исчезает. Он нужен только для инвалидов.

Вырастает мобильность населения, меняется сама идеология движения. Иностранцы меняют свое жилище семь раз за жизнь. Пока дети не выросли — они живут за городом, на природе; дети идут в институт — и они переезжают в город, живут в высотке пару лет. Потом у детей появляются свои дети, они уезжают на природу, а старики отправляются в районы с более благоприятным климатом. Идет сложная миграция, это им позволяет уникальный жилищный фонд. Разнообразие жилья.

— А как же проблемы с пробками? Из-за них парализованы Шанхай, Бангкок, Гонконг, множество других городов.

— Заметьте, вы назвали в основном восточные мегаполисы. В градостроительстве Восток действительно сталкивается с Западом и проигрывает ему. Потому что города вроде Москвы, а наша столица — идеальный восточный город, моноцентричны. Они замыкаются в своих границах, отгораживаются от мира. Отсюда транспортная проблема, малоподвижность населения, плохая экология, плотная застройка.

Вот смотрите: в 90-е Москва стала расти внутрь и повышать этажность, потому что развиваться вширь уже не могла — мешала область. Это, вдобавок к развязанным рукам инвесторов, привело к тому, что в ближайшие двадцать лет 70% земель столицы планируется застроить жилыми домами. При этом площадь дорог вырастет только на 30%. То есть строятся дома, увеличивается плотность населения (Москва занимает второе место в мире по этому показателю после Гонконга), а транспортные проблемы не решаются. 90% транспортных узлов центра города работают в режиме исчерпанной пропускной способности, а четверть — в условиях критической перегрузки. Вот откуда пробки. На Западе этого нет — там понимают важность транспортных магистралей для жизни даже маленького городка. У городов Европы и Америки многофокусная композиция: их центры разнесены, и эти центры обычно соединяют несколько главных проспектов.

— Куда дальше пойдет архитектура? Что нового в ней появится?

— Появятся новые формы и материалы, будет использоваться новая техника, возникнут новые типы сборно-разборных зданий. Мы в России еще живем в веке индустриальном. Отличительная черта этого века — гигантские комбинаты-общежития. Они подобны муравейникам. В них используются старые технологии, запатентованные лет восемьдесят назад, — бетонные конструкции, панели. Они энергоемки, ресурсоемки, трудны в процессе транспортировки и долги в эксплуатации. Наши дома дороже европейских в два-три раза. Ведь на Западе используют деревянные конструкции, современные утеплители. Там строят дом на поколение. Им не нужны монументы на века.

— Что тогда делать с эстетикой? Вряд ли она будет учитываться в городах-конструкторах. К примеру, Тольятти, который вы же и проектировали. Абсолютно безликий индустриальный город.

— Это эстетика 60-х, модернизм, прямые линии и углы, почти по Корбюзье. Конец индустриального века. Дома-башни, плавающие в зелени. Не поверите, но пятиэтажки того времени — наше достижение. Районы этих домов заросли деревьями и превратились в города-сады. Добавьте к этому высокую степень благоустройства, развитую инфраструктуру, устоявшиеся социальные связи. Во Франции такие здания, кстати, включены в программу «Современное наследие» и считаются национальным достоянием. А мы их сносим...

Другое дело, что морально они уже устарели. Сегодня на смену индустриализации идет индивидуализация. Человек будет сам проектировать свой дом в зависимости от характера и потребностей. Можно сказать, что будущее за архитектурной эклектикой.

Возьмем мой любимый Нью-Йорк. В нем множество контрастов, в нем живут люди разных национальностей. Этот город волнует меня своим архитектурным разнообразием. Это эклектика — и замечательно! Потому что это богатство жизни. А унифицированный город стрижет вас и меня под одну гребенку. Вот отчего в Москве такая ненависть к иногородним.

— Ваш рецепт идеального города?

— Это город многоцентровый, на базе индивидуально спроектированных домов, с развитой инфраструктурой. Город, приближенный к природе. Во Флориде я видел такое: здания стоят у искусственного канала. На работу их жители ездят по дороге на автомобилях, а на отдых — на лодках по воде. Это называется двойной системой коммуникаций. Потрясающе!

Кирилл ЖУРЕНКОВ