ТРИ ЭТАЖА НАРОДНОЙ ЭТИКИ

Интервью с Алексеем Плуцером-Сарно, автором словаря русского мата в десяти томах. Первый том вышел в издательстве «Лимбус-пресс» в 2002 году. Второй том — в печати

ТРИ ЭТАЖА НАРОДНОЙ ЭТИКИ

С нецензурной лексикой происходит то же самое, что и с любой другой. Сегодня одно слово проходит по разряду «грубая брань», а завтра оно уже никого не заставляет краснеть. Ведь язык развивается, законами его развития управлять практически невозможно. Алексей Плуцер-Сарно считает, что многое, если не все, зависит от контекста. «Конечно, очень хочется освободиться из языковой тюрьмы, — говорит автор словаря. Но такая речь прозвучит либо как бред безумного, либо как вообще «не речь». Полный отказ от запретов приведет к разрушению не только коммуникаций, но и вообще к концу света!»

— Сами вы много материтесь? Следуете ли вы языковым нормам или нарушаете их?

— Произносят матерные слова вслух не все. Но все краснеют. Интеллектуал может позволить себе больше неприличных слов. Потому что вокруг него — литературный контекст. И, вводя инородные слова, он тем самым лишь подчеркивает свой «книжный» статус. Точно так же, как простой шахтер, употребляя сугубо литературные выражения в просторечном контексте, лишь подчеркнет свою языковую простоту. Но я лексикограф, составитель словарей, и для меня все слова равны. А потому я не матерюсь. Я просто употребляю все эти слова совершенно спокойно, но только тогда, когда это стилистически и контекстуально обусловлено. Для меня «экскременты», «какашки» и «говно» — совершенно разные объекты. «Фаллос», «член», «писька» и «хрен» — это совсем не одно и то же. И человек, который все время матерится, предположим, всегда говорит только слово «х...» — так же обедняет свою речь, как и тот, кто никогда не матерится, а всегда, предположим, употребляет только слово «пенис». Один и тот же объект в кабинете врача — «пенис», в статье — «фаллос», а в борделе — «х...». Это вопрос контекста, ситуации. Если вас укусил комар, вы не должны полчаса орать матом, но если вам, как в анекдоте, напарник на голову капает раскаленным оловом, то так же странно прозвучит спокойная вежливая формула: «Уважаемый коллега Василий! Вы неправы, что капаете мне на темя раскаленным металлом». Это уже смешно. Всему свое время и место. Время браниться — и время молиться. Тем более что брань по происхождению тоже связана с «божбой», точнее, с клятвой, то есть тоже имеет сакральные подтексты.

— Почему же мат табуирован в воровской среде? Ругаться «по матери» на зоне значит иногда просто подписать себе смертный приговор. Откуда это произошло?

— В воровской среде широко употребляются слова на букву «х», «п» и все остальные. Запрет наложен не на мат, а на употребление слова «мать» в неприличном контексте. То есть запрет налагается на «матерную» фразеологию, а не на лексику. Убить могут и за выражение: «Мать твою налево». А «хрен тебе на лысый череп» можно говорить спокойно, ничего не будет, если, конечно, собеседник не стоит на более высокой ступеньке воровской иерархии. Трехэтажная матерная формула имеет сексуальный подтекст. И в воровском мире, где слово столь же реально, сколь и дело, сказать кому-то, что вы его имели, — это то же самое, что и поиметь. А те, кого поимели, сразу переходят в категории «петухов», «чуханов», «козликов», то есть сразу оказываются на самой низкой ступени социальной иерархии. Даже смерть не смоет этого оскорбления. Тут речь идет о борьбе за жизнь, за место под воровским солнцем. К сожалению, даже филологи порой невольно приравнивают словарь слова «х» и к самому слову, и к половому акту.

— Первый том вашего словаря посвящен как раз этому одному слову. Вы предполагаете и далее отводить на каждое матерное слово целый том?

— Язык сам диктует лексикографу свои законы. Слово на букву «х» при обследовании порядка 20 тысяч источников дает около 500 выражений с этим словом. Всего получилось несколько тысяч значений этих выражений. Так что, само собой, получился материал на отдельную книгу. Слово это невероятно многолико, оно выступает в русском языке в разных масках. Чаще всего, конечно, как существительное, но иногда в самых поразительных смыслах: «Третий привод — теперь ему х...! (т.е. — конец)». Это из Сергеева, есть такой очень хороший современный литератор. Часто — как местоимение, причем попадаются и отрицательные и вопросительные. Ну, скажем, из Лимонова: «Эй, — сказал я, — х...я вы ноете?.. Тут полным-полно еды!» Кстати, у Лимонова очень много хороших контекстов. Лимонов мне очень нужен для работы. Без него русская лексикография много потеряет. Он, конечно, злой сукин сын, без тормозов, и «крыша» у него слегка набекрень, но это не причина держать человека в тюрьме без суда. Слово же «х...» в русском языке может быть и наречием. Вот, например, нескладушка: «На дубу сидит ворона / В черной комбинации. / Я залезу на сарай, / Х... меня застрелите!» Может быть и предикативом, и частицей, и даже междометием.

— Так какому слову будет посвящен второй том?

— Второй том будет посвящен очень нехорошему слову на букву «п», которое традиционно рифмуется со словом «звезда». Иначе было бы как-то политически некорректно. Меня сразу бы заподозрили в мужском шовинизме, патриархальности и нелюбви к Фуко. Тем более что фразеологии со словом на букву «п» тоже набралось огромное количество. Удалось найти много выражений, которых я и сам раньше слыхом не слыхивал. Например: «гавкнуть п...ой» — в смысле «умереть», «гнать кого-нибудь в три п...», «от золотой п... колпачок», «валить в п... картошку рыть», «лучше х... в руках, чем п... на горизонте», «обломись п..., х... плывет», «или х... пополам, или п... вдребезги», «посылать туда, где сто лет живой п... не увидишь», «п... шире колеса», «х... п... всегда ровесник» и еще несколько сотен других поразительных идиом. Затем последует третий том. Он будет посвящен самому процессу, как бы это сказать помягче, любви, то есть слову на букву «е». Тому самому слову, которое входит в знаменитую трехэтажную формулу, в присутствии дам обычно заменяемую выражениями вроде «елки-палки», «е-мое», «ядрены пассатижи», «йогурт пармалат», «ешь твою мышь», «ек-королек», «еж твою ять» или «екалыманджары». Сделаю этот трехтомник, а там видно будет. Может, еще три тома на какие-нибудь слова, которые потянут на отдельную книжку. Потом сменю тему и сделаю словарь жаргонов панков и хиппи. Потом попытаюсь сделать словарь жаргона наркоманов. Кроме того, очень интересный материал я собрал в армии, на Северном флоте. Так что можно издать словарь военно-морского жаргона. Ну а потом, если с ума не сойду, вернусь к матюгам и выпущу словарь русского мата в десяти томах. Матерщины в русском языке оказалось гораздо больше, чем казалось. Много тысяч слов. Но это все фрагменты моей огромной базы данных русского языка. Я ее создаю с 1975 года, там материала хватит на тысячу словарей. В принципе хотелось бы сделать просто новый хороший словарь русского языка, ну, эдак в пятидесяти томах. Но ежели я за двадцать пять лет сделал один словарь, то, пожалуй, не успею. Впрочем, были бы издатели, которые готовы красиво издать и меня, бедного, обогреть и накормить.

— Каковы в целом отклики на вашу книгу? Как профессиональные, так и просто читательские?

— Отзывов много, но я стараюсь их не читать. Потому что сам знаю, что недостатков в словаре миллион. Тем более что издательство издало черновик, моя правка — год работы — куда-то запропастилась, так что приношу извинения специалистам за всякие мелкие недочеты. Один человек на одном компьютере, без всяких грантов, не может объять необъятное. Пусть даже за двадцать пять лет. Кстати сказать, я сдавал издательству книгу под названием «Материалы к словарю», а не «Словарь». Для филолога это принципиальная разница. Я знал, что работа не закончена, но, с другой стороны, она бесконечна. Я лет десять не решался издавать книгу в недоработанном виде, пока не понял, что конца этой работе нет. И тогда я посоветовался с Апресяном, это первый лексикограф страны, если кто не знает, он меня, естественно, поругал, но сказал, что издавать нужно так, как есть, потому что материал уникален. Как он выразился: «Это научный подвиг». Остальное я не буду цитировать. Но ругань Апресяна была мне дороже всех остальных рецензий и отзывов. Потому что Апресян в лексикографии — господь всемогущий. Над ним — только русский язык. А потому его критика была конструктивной, и она позволила мне многое изменить в словаре.

— Существуют ли в языках народов мира слова, так же табуированные, как мат, но не имеющие отношения к сексу?

— Запретов в языке, в мировых языках — огромное количество. Как и в жизни. Собственно говоря, вся наша жизнь и весь язык — это и есть система запретов и разрешений. Точнее, не язык, а выбор языка. Произнося любое слово, совершая любой поступок, мы выбираем какой-то стереотип поведения, какое-то слово, подходящее к данному случаю, и мысленно отбрасываем неподходящие варианты общения. Язык неизбежно репрессивен. Контекст решает, что можно, а что нельзя. Конечно, очень хочется освободиться из языковой тюрьмы, говорить свободно. Но такая речь прозвучит либо как бред безумного, либо как вообще «не речь». Полный отказ от запретов приведет к разрушению не только коммуникаций, но и вообще, извините за выражение, к концу света.

— В тексте церковной анафемы содержится формула «блядословно отвергающего святые тайны Господни...» — и так далее. В анафеме — матерное слово. Это норма?

— Слова с корнем «бляд» стали неприличными только в XIX веке. Протопоп Аввакум через слово «блякал», и ничего неприличного в этом не было. Слово «блядь» значило совсем другое — «ложь», «обман», «пустословие» и так далее. Его можно найти в тысячах церковных текстов. «Блядословно» — это скорее синоним слова «кощунственно». Никакого отношения к проституции это не имеет. Просто в ХХ веке восприятие этого слова исказилось. Мы как бы уже «не понимаем», что это значит. Контекст изменился. Так что это не матерное слово, а скорее наоборот. Экспрессивный элемент высокого стиля.

— Fuck появилось в широком употреблении сравнительно недавно. Отечественный мат встречается пока в основном в «чернушном» кино или в «эстетской» прозе. Возможно ли постепенное выстраивание спокойного отношения к мату, без чернухи и эстетства? И нужно ли оно?

— Слово «х...», по предположению Якобсона, узаконенному Фасмером в его словаре, — это вообще по происхождению аблаут слова «хвой». То есть это «елочная иголка». Такой же эвфемизм, как «палка», «огурец», «банан» или «перец». Но связи эти в современном языке не ощущаются. Поэтому и звучит наш «хвой» так ужасно. Мы не властны над языком. Помимо нашего желания какие-то слова постепенно становятся приличными, какие-то, наоборот, как «хвой», начинают восприниматься как верх похабности. В ломоносовскую эпоху слово «елда» звучало чудовищно похабно, в пушкинскую, как мне кажется, несколько мягче, хотя тоже неприлично. А уже во времена Чехова можно было и в печать прорваться с таким словом. Фамилия городового-то была Елдырин, помните? А еще позже городовой наш угодил в школьные хрестоматии. Это очень показательно. Хотя происхождение корня «елд» неясно, но сейчас появилась народная этимология, то есть ложные представления о происхождении, которые постепенно вообще уничтожают неприличность этого слова. Якобы «елда» — это от слова «ель». Тоже типа эвфемизм. Чепуха, конечно, но это развеивает в массовом сознании непристойность самого слова. А, например, сочетание «залупить яйцо», кажется, уходит из языка. Приходит слово «залупиться», совершенно невозможное еще сто лет назад. Что приводит к усилению его экспрессивности и порождает множество довольно неприличных слов с корнем «залуп». Хотя это всего лишь родственник глагола «лупить». Но связи эти уходят, перестают ощущаться — и рождается на наших глазах новое матерное слово. Так что всегда будет «мат», всегда будет «чернуха», всегда будет «эстетство». Будет как функция. Но «наполняться» эта функция будет другими словами.

— Значит, мат действительно зеркало русской души?

— Весь наш язык — зеркало нашей души. В том числе и мат. Но чужая душа, как говорится, потемки. Так что лучше не смотреть в это зеркало слишком внимательно. А то можно увидеть там и черта лысого. С другой стороны, можно сказать и наоборот: что душа наша — зеркало языка. И это тоже правда. Наш язык нас формирует, мы сами — часть языка. И никуда нам от этого не уйти.

— Правомочен ли универсальный перенос фрейдистско-лакановских трактовок мата на почву родных осин?

— Психоаналитический подход, безусловно, актуален и правомочен. ХХ век, без сомнения, прошел под знаменем Фрейда. Лакан, Жижек и другие умные дядьки предлагают нам не красивые сказки, а новые методологии. Нужно понимать, что семиотика со структурализмом давно умерли. И искать новые пути мысли. Вот, например, я сейчас думаю о том, что такое «наш президент». Структуралист бы сказал, что Путин — это центр властной системы. Семиотик бы утверждал, что это «знаковая фигура». Постструктуралист бы заявил, что это одна из функций «периферии», то есть некий центр, вокруг которого она формируется. Неомифологист бы упирал на то, что это ритуальная составляющая нашей модели мира, благодаря которой социальное пространство организуется, упорядочивается. «Хаос» отступает, начинается «бытие». Но психоаналитик идет дальше всех. Он задает себе вопрос: «Почему?» Почему нам кажется, что существует центр, что на самом верху вертикали власти стоит президент? Я бы вопрос задал так: «Симптом чего эта самая вертикаль власти? Почему мы уверены, что у мира есть центр, будь то «пуп Земли» или «мировое древо»? И если это фаллос, который мы мысленно водружаем в центре мира, то тогда, может быть, это просто симптом, упрощенно говоря, нашего «я». Результат болезни «эгоцентричности». Это, безусловно, патриархальная картина мира, в которой «Отец-Всех-Народов» — это симптом всеобщей сексуальной неудовлетворенности. При таком подходе право материться нужно закрепить только за президентом. Я думаю, что если бы Владимиру Владимировичу разрешить бы с экрана ТВ обложить всю страну трехэтажным большим Петровским загибом, то только тогда страна сразу бы все поняла и экономический рост стал бы более амбициозным.

— Широко распространена версия, что мат имеет татаромонгольское происхождение. Однако в предисловии к вашей книге академик Дуличенко говорит о европейско-славянском его происхождении. А как на самом деле?

— Татарское происхождение мата — чушь собачья! Об этом можно забыть. Это обычное желание приписать «свое плохое» кому-нибудь другому. Это татары позаимствовали мат у нас, а не мы — у них. Слово на букву «п» — безусловно, общеславянское. На «х», — скорее всего, славянское. Глагол «ети» точно русский. Корень «бляд» тоже не вызывает сомнений. Это все наше, родное. Непонятно только происхождение слова «елда». Предположение, сделанное в русском издании Фасмера Лариным и Трубачевым, что это заимствование, если мне память не изменяет, с персидского, звучит не очень убедительно. «Манда» — тоже вполне русское. Скорее всего, это однокоренное словам «манить», «приманка», «манок». «Плохое» — оно всегда приписывается «врагу». Татары якобы злые, они мат придумали, ругаются все время. Евреи придумали деньги и жадность. Чукчи — олицетворение глупости. Чеченцы — символ зла и бандитизма. Именно символ. Грузины — знак похотливого эротизма. Немцы — аллегория занудства и пунктуального бюрократизма. А на самом деле это все симптомы наших собственных болезней. В них мы всегда истребляли самих себя.

— В других языках есть что-то подобное? По-иностранному тоже можно со вкусом и толком обложить?

— Экспрессивные, запрещенные слова есть во всех языках. Разговоры о том, что мат есть только в русском языке, — это результат позитивного восприятия неприличных русских слов. Когда мат это плохо — его татары придумали. А когда мат это хорошо — то сразу возникает разговор о том, что мат есть только у нас и больше ни у кого. Это обратная сторона той же медали. Палка о двух концах. И оба конца ни на что не годятся. На самом деле правильнее было бы сказать, что никакого мата объективно не существует. Это факт так называемого языка описания, а не факт «языка самого объекта». Представление о каком-то мифическом «мате» есть только в наших больных головах. А в языке есть только слова. Одни — более, а другие — менее экспрессивные. А границ здесь никаких нет. Невозможно отделить «мат» от «не мата». Все это субъективно. Для кого-то и «гондон» — это мат, а для кого-то просто англицизм (кондом). Это все происходит в нашем сознании. А что же там у нас в сознании происходит на самом деле — это одному философу Пятигорскому известно. Во всяком случае, в сознании нет заборов, разделяющих язык на какие-то там подъязыки. Скажем, если бы на одной стороне забора были написаны одни слова, а по другую сторону — другие. В этом смысле не может быть языка в языке. Мы должны уважать русский язык весь. И помнить, что матерились почти все без исключения русские писатели, а большинство писали матерные тексты. Как, например, Сумароков, Елагин, Чулков, Олсуфьев, Ломоносов, Барков, Пушкин, Вяземский, Лермонтов, Некрасов, Тургенев, Полежаев, Кузмин, Хармс, Маяковский, Бунин, Шукшин, Алешковский, Довлатов, Вен. Ерофеев, Вик. Ерофеев, Пригов, Кибиров, Волохов, Аксенов, Бродский... Перечислять можно бесконечно. Да, еще Кирилл Решетников. Сегодня, безусловно, это один из лучших русских поэтов. Но и это не значит, что всюду должен быть мат: в текстах, предназначенных для массового читателя, возможны определенные ограничения, но для научных текстов такие ограничения неприемлемы. Любые исследования, словари, академические издания писателей должны быть полными. Все уместно в свое время и в своем месте. Не все, что было в словарях прошлого века, было возможно произносить в салонах пушкинской же эпохи. Это нормально, когда что-то нельзя, есть культурный запрет. Но обратная ситуация, когда все кругом матерятся, а в научном издании, скажем в словаре, печатать нельзя — это маразм. Когда Ларин или Трубачев изымают слова из русского издания Фасмера — это недопустимо.

— То есть точки и изъятия — проявление ложно понимаемого благочестия?

— Если Пушкин написал какой-то текст и точек не поставил, то в академическом издании, предназначенном исследователям, никаких точек ставить нельзя, за это надо руки отрубать. Другое дело — в однотомнике, выходящем большим тиражом, зачем там тексты, состоящие из одних точек? Лучше такие тексты вообще не отбирать. А то ведь точки — это тоже неприлично. А то дети спросят: «Мама, а что это за точки? Что, дядя Пушкин был плохой?»

— Как вы относитесь к бытующим предположениям об относительно скором переходе русского языка на латиницу? Якобы в том числе для удобства работы с компьютером... Изменится ли тогда отношение к мату?

— Честно говоря, меня как лингвиста тошнит от разговоров о языковых реформах любых видов. Как говорит Жванецкий, «много накопилось тупых». Издавать циркуляры о реформе языка — это все равно что издать правительственный указ о необходимости срочной реформы нашего головного мозга. Все это чистой воды утопия. Давайте тогда запретим «зло» и введем обязательный курс «добра». Еще очень полезно было бы ввести обязательный вступительный экзамен по Закону Божьему и отменить немедленно секс. А всем уличенным в непристойности вырвать ноздри. Ноздри ведь тоже неприличная часть тела. Также неплохо было бы всем уличенным в неблагонадежности, кто говорит неправильные вещи, урезать языки.

Дмитрий СТАХОВ