МОЯ ПАМЯТЬ ХРАНИТ ОБРЫВКИ

Во все времена существуют люди, которые вроде бы никаких особых подвигов не совершают, но жизнь вокруг них крутится, они знают много знаменитостей, ко всем ходят в гости, всех принимают у себя. Если таким «центровым» является красавица блондинка, у нее все шансы войти в Историю. ДЗИДРА ТУБЕЛЬСКАЯ тоже таких шансов имеет предостаточно. Дочь «латышского стрелка», знаменитая московская красавица, водившая дружбу, кажется, со всеми «селебрити» 1940 — 1980-х годов, живой свидетель эпохи. Подробности, которые вы найдете в этом интервью, больше нигде встретить невозможно. Один взгляд на Елену Сергеевну Булгакову чего стоит — половина редакции «Огонька» отказалась изложенному верить

Зюка ТУР:

МОЯ ПАМЯТЬ ХРАНИТ ОБРЫВКИ

— А почему «Зюка»?

— В раннем детстве, когда я с родителями жила в Америке, отец водил меня на оперу «Мадам Баттерфлай». Опера так потрясла мое детское воображение, что я попросила дома называть меня как служанку Сузуки, что позднее трансформировалось в Зюку.

Мой отец Эдуард Яковлевич Кадик был латышским революционером, членом компартии с 1908 года. Начинал как рабочий, после революции стал дипкурьером. В 1929-м мы на шесть лет уехали в США, потом были еще три года в Лондоне. Там при посольстве я окончила школу и собралась было поступать в Кембридж. Но настал 38-й год, началась ротация кадров. Отца отозвали в Москву. Очень скоро его арестовали и расстреляли. Квартиру на Малой Бронной у нас отняли, оставили маленькую комнатку. Мама тут же тяжело психически заболела. Я осталась фактически одна.

На работу меня не брали. Мой английский аттестат в СССР ничего не значил, хотя я была отличницей. И я поступила в девятый класс очень впоследствии знаменитой 110-й школы. Вместе со мной учился Женя Шиловский, сын Елены Сергеевны Булгаковой. У нас начался школьный роман, мы очень нежно полюбили друг друга и сразу после выпускных экзаменов поженились.

— И вы стали невесткой Михаила Булгакова...

— Нет, я была невесткой генерала Евгения Александровича Шиловского, начальника Академии Генштаба. После их с Еленой Сергеевной развода старший сын Женя остался с отцом, а младший Сережа жил с матерью. Генерал Шиловский был благородным человеком и не побоялся взять меня, дочь врага народа, к себе в дом. Наверное, это меня и спасло. Я без проблем поступила в иняз, так как знала язык лучше преподавателей. Таких, как я, образовалась целая группа, и мы за год окончили четыре курса.

— Но с Булгаковым-то вы встречались?

— Да, конечно. Мы с Женей часто у них бывали. А с Еленой Сергеевной я позже уехала в эвакуацию. Я застала Булгакова, к сожалению, в последний год его жизни, он уже не вставал с постели. При первой встрече он спросил, как меня зовут: «Дзидра — очень красивое имя. Но завтра я вам скажу, как вас зовут по-настоящему». Он вычитал в словаре, что Дзидра по-латышски означает «ясная прозрачная вода». Русский аналог моему имени — Ольга. После этого Булгаков звал меня Оленькой.

— Муж ваш пошел по военной или театральной части?

— Женя учился на театроведа, но война все переиграла. Отец его военный, к тому же семья была таких дворянских кровей, что увиливать от армии было невозможно. Женя окончил военное училище, ушел на фронт, а после войны работал в Военной академии в Ленинграде.

— Но до войны ваши интересы были больше гуманитарные и даже конкретней — театральные. Все-таки близость к Булгакову.

— Не только к нему. Родная сестра Елены Сергеевны работала во МХАТе, Булгаковы дружили с театральными художниками, с актерами. Не могу сказать, что мы с Женей были заядлыми театралами, но во МХАТ по контрамаркам ходили часто.

Женя собирал автографы артистов. Я ему помогала. У нас были автографы Юткевича, Эйзенштейна. Знакомые устроили мне встречу с Немировичем-Данченко. Владимир Иванович сперва очень долго расспрашивал про Англию и Америку, а потом написал четыре или пять страниц посвящения. Он был неравнодушен к молоденьким блондинкам.

— А вы были блондинкой?

— Да. С золотистым отливом. И Владимир Иванович теребил бородку и сверкал глазом.

— Хорошенькая юная дочь врага народа. А НКВД на вас не покушался?

— Когда арестовали отца, мне прозрачно намекнули, что я должна послать Берия свою фотографию и тогда все разрешится. Но я просто не смогла этого сделать. И отец бы мне этого никогда не простил.

— Очень хочется вернуться к Михаилу Афанасьевичу. Каков он был в быту?

— Мне трудно сказать что-то определенно, потому что, когда я с ним встречалась, он уже сильно болел, плохо видел. Когда приходили гости, стол накрывали в одной комнате, а он лежал в смежной. Двери оставляли открытыми. Михаил Афанасьевич со своего ложа подавал реплики. Его присутствие всегда чувствовалось.

— Вам и «Мастера и Маргариту» давали читать?

— Чтение рукописи поощрялось. Выносить — боже сохрани, а дома — пожалуйста. Я пыталась ее осилить, но мало что понимала. А рукописи Булгакова, целый ящик, мы с Еленой Сергеевной вынесли и сдали в ЦГАЛИ, когда уезжали в эвакуацию.

— А что эвакуация?

— Вначале Ташкент, потом Алма-Ата, куда меня пригласили Эйзенштейн с Александровым. Мы случайно встретились в поезде. Они знали меня еще по Америке. В Алма-Ате Александров снимал документальный фильм «Один день войны в России» для показа в США. И мой английский пригодился.

В 1942-м я развелась с мужем...

— Как так? Такая любовь — и вдруг! Сколько же вы были замужем?

— Три года. Когда я из Ташкента уехала в Алма-Ату, Елена Сергеевна написала моему мужу, что я ее бросила, что меня кто-то увез. Сейчас, когда прошло столько времени, я могу не стесняясь говорить, что никого у меня не было, я была Жене верна. Но тогда меня сильно задело: «Поверил?! Значит, будем разводиться». Мы были совсем молодые. Всю жизнь потом дружили. В сорок два года он умер от саркомы и был похоронен на Новодевичьем кладбище через стену от моего второго мужа.

— С Еленой Сергеевной вы, наверное, рассорились. Она же вас, по сути, развела.

— Нет, мы остались в добрых отношениях. Я думаю, она меня немножко по-женски ревновала к своим поклонникам — Фадееву, Луговскому, которого я терпеть не могла по причине его пития.

— Вдова Булгакова — и дорожить каким-то Луговским и (я бы даже сказал) каким-то Фадеевым?!

— Мне это было непонятно. Фадеев прятался у нее на квартире перед нашим отъездом в эвакуацию. Его разыскивала вся Москва, он был в дымину пьяный, и я приносила ему водку, которую Елена Сергеевна просила меня найти.

— Я вот только что прочитал воспоминания Софьи Пилявской. Такое ощущение, что 1920 — 1940-е годы были богаты красивыми женщинами.

— Красавиц действительно было немало. Например, актриса и художник Анель Судакевич, мать Бориса Мессерера. Мы долгие годы дружили. Она была невероятно хороша. Когда мы встречались на Тверской, я говорила, что сейчас встану перед ней на колени. Считалось, что Елена Сергеевна Булгакова очень красивая.

— А вам так не казалось?

— Она была ухоженная, у нее был великолепный вкус и возможность красиво одеваться. Мы, кстати, о Елене Сергеевне Булгаковой очень много разговаривали с Мариэттой Омаровной Чудаковой. Когда Чудакова узнала, что я имею отношение к Булгаковым, она вцепилась в меня как цербер. В Дубултах за разговорами мы с ней нагуляли не один десяток километров — обсуждали, какова была роль Елены Сергеевны, как она полюбила Михаила Афанасьевича.

Сперва она была замужем за Шиловским, потом ушла вроде бы на гораздо более бедное существование к Булгакову. У Шиловского была огромная пятикомнатная квартира, у Булгакова — две комнаты в писательском доме в Нащокинском переулке. Но ее скромная жизнь... Я не помню дня, чтобы у нее на столе не было икры, шампанского и ананасов. Если сравнивать, то быт в доме генерала был гораздо скромнее.

Шиловский к тому времени женился на дочери Алексея Толстого Марьяне. Она была доктором химических наук, хорошо зарабатывала. То есть на семью две стабильные зарплаты, но у них я никогда ничего похожего не видела.

— Может, роскошный стол входил в негласный писательский кодекс...

— Если внимательно читать письма Булгакова, там постоянно повторяется: «Нет денег». А Елена Сергеевна заказывала себе обувь у знаменитого сапожника Барковского. Он работал на Арбатской площади, до сих пор сохранился дом с подворотней. Мы к нему вдвоем ходили. Это считалось самым дорогим, что было в Москве. Она выбирала самую лучшую лайку. Генерал Шиловский вряд ли бы осилил такой подарок для своей жены.

— А Михаил Афанасьевич осилил?

— Я думаю, что Михаил Афанасьевич понятия об этих деньгах не имел.

— Но не дитя же он был?

— Дитя не дитя, но он был, безусловно, вне этого. У них все время была прислуга, Елена Сергеевна палец о палец дома не ударяла. Я такого больше нигде не видела.

— Но известно, что в последние годы Булгакова власть была к нему крайне лояльна. И «Мольер» в МХАТе шел...

— ...И в Малом его инсценировки. Я ничего не говорю. Но трен жизни был нетипичный. И Женечка мой дико страдал от такой раздвоенности. Ему перешивался костюм из гимнастерки отца, он иногда стеснялся идти со мной в театр. А младший его брат купался в роскоши. Женя дико мучился, что не мог заработать какие-то деньги и помочь мне. Когда мы приходили к Елене Сергеевне, он видел мои глаза. Все это было очень сложно.

— Сейчас многих записывают в агенты НКВД.

— Это было очень распространено. НКВД специально вербовал красивых женщин. Вот только что в Париже, в возрасте 96 лет, умерла моя близкая знакомая — Элизабет Маньян. У нее была сестра, и их история очень похожа на историю Эльзы Триоле и Лили Брик. Они родились даже не в Москве, в Старой Руссе. Выучили языки, начали работать в Коминтерне. Одна вышла замуж за секретаря французской компартии, вторая — за коммуниста-немца. Одна жила в Париже. Вторая в Берлине.

Элизабет до самого последнего времени (до распада СССР, последние десять лет я с ней близко не общалась) получала из Москвы огромную пенсию, какая и не снилась коренным французам. Время от времени она приезжала в СССР по приглашению международной комиссии Союза писателей, отдыхала в Дубултах, где мы с ней и познакомились. Во все времена она интересовалась жизнью писателей и актеров, всех принимала у себя в Париже. У нее жили и Григорий Александров, и Любовь Орлова, и Стасик Ростоцкий.

...Может, я грешу, но иного способа иметь бытовые блага тогда не было. Мой отец работал дипломатом, он был старым большевиком, но его оклад был довольно скромным. В Америке мы жили очень просто, фрукты покупали, но лишнего ничего. На этом фоне жизнь Елены Сергеевны мне показалась невероятной, экстравагантной.

И духи Герлен, которые у нее стояли вот в таких флаконах... Это она меня приучила к духам. Я жила в Англии и не знала, что они существуют. Даже после войны их можно было купить в крохотных пузырьках, а у нее всегда было изобилие. А шубы, которые она небрежно скидывала, когда приходила к кому-либо в дом?

Елена Сергеевна была натурой особенной. Как вы думаете, какое место в Москве она посетила прямо перед эвакуацией? Генерал Шиловский специально прислал для этого машину. Мы заехали к косметичке Иве Лазаревне на Никитский бульвар, взяли плетеную корзину кремов и румян и только после этого отправились на вокзал.

— Чудакова с вами согласилась?

— Да, как ни странно. Она попросила меня написать письмо на эту тему. Шли Тыняновские чтения, и мой опус поместили в сборник материалов. Узким специалистам, возможно, было интересно.

— А как сложилась ваша судьба потом, после войны?

— Я вышла замуж за драматурга Леонида Тубельского, одного из братьев Тур.

Было два соавтора: Тубельский и Рыжей. Они подписывались как Туры. А Михаил Кольцов, когда брал их на работу в «Известия», сказал, что это звучит как-то по-козлиному, и переименовал их в «братьев Тур».

В «Известиях» они писали фельетоны. Когда в 1960 году муж умер, мне поручили составить его сборник. Он о своем архиве не заботился, и мне пришлось просматривать подшивки «Известий» за несколько десятилетий. Оказалось, в течение многих лет братья Тур писали по два-три «подвальных» фельетона в неделю.

В 1939 году огромный успех имела их пьеса «Очная ставка», которая прошла буквально по всем театрам Советского Союза. В Москве главную роль в ней играл Михаил Жаров. Вместе с Жаровым братья Тур сделали фильм «Беспокойное хозяйство». А в соавторстве с Григорием Александровым написали сценарий фильма «Встреча на Эльбе», за который получили Сталинскую премию.

— С Александровым, как я понимаю, вы тоже дружили?

— Да, всю жизнь. В Америке, когда я была еще девчонкой, я смотрела влюбленными глазами на этого красавца Александрова. Потом он работал с моим мужем, мы часто вместе отдыхали.

В начале 1950-х поехали на машине в Эстонию. Я была за рулем. Единственное, что я просила, чтобы мне обеспечили отдых и ночлег. «Ну конечно, — отвечал Александров, — в центральной таллинской гостинице уже забронированы номера».

В Таллине мои мужчины вышли из машины в костюмах, при галстуках, со значками лауреатов Сталинской премии — и через пять минут вернулись несолоно хлебавши... Номеров не было. Им дали бумажку в какую-то пригородную гостиницу с просьбой выделить нам три койки. Загородная гостиница оказалась трехэтажным домом с табличкой «Президиум Верховного Совета ЭССР». Они пошли внутрь, а я осталась ждать. И вдруг ко мне подходят люди в военной форме: «Не волнуйтесь, пожалуйста. Пройдемте с нами». Я очень испугалась. Мы прошли по каким-то коридорам, потом они нажали кнопку автоматической двери — и... я услышала смех мужа и Александрова. Они, оказывается, стояли и наблюдали за моим лицом. Я попала во дворец, это были апартаменты для высших гостей Эстонии. «Три койки» были сделаны, наверное, из слоновой кости и стояли каждая в своей спальне.

Мне безумно нравились отношения Александрова и Любови Орловой. Он был влюблен в нее с первого до последнего дня, всю жизнь дарил цветы. В командировках они слали друг другу телеграммы: где находятся, что делают.

— У вас с мужем было так же?

— У нас было все как у людей. Мы мучительно решали квартирный вопрос — в войну же жилья не строили. Родилась дочь. Муж писал, я при нем состояла секретарем. После его смерти поступила работать на Центральную студию документальных фильмов. Провела там двадцать пять лет. Потом перешла на Центрнаучфильм.

...Важной частью нашей жизни были летние поездки на Рижское взморье. Они начались вскоре после войны. С тех пор каждый год мы ездим в Дом творчества «Дубулты». Даже сейчас, когда он называется по-другому и вообще находится в другой стране. Дубулты — отдельная тема. Там собирался весь литературный бомонд Советского Союза.

— То есть вы наблюдали, как это сообщество расслаивалось?

— Литературная среда менялась у меня на глазах. Вначале дало трещину цеховое единство. Писательский труд по определению индивидуальный, но существовали, как ни странно, места, сильно пишущую братию объединявшие.

— Рестораны, например.

— Не только. Дома творчества тоже сближали. Люди там действительно работали.

— До обеда.

— А после обеда общались. Разделялись на группы: одних мы называли пикейные жилеты, вторых — театралы, третьих — юмористы, четвертые просто выпивали, а пятые шли по девочкам.

В Дубулты приезжали из всех республик, и был полный интернационализм. Михалков на первых порах довольствовался маленькой комнаткой на втором этаже и подымался в нее по узкой лестнице. Рядом жили Андроников, Залыгин, Чаковский. Все были в равных условиях.

А потом построили большой корпус и четко закрепили, что секретари СП СССР селятся на девятом-десятом этажах, секретари союзных республик — не выше седьмого. Чаковскому стали выделять двухкомнатный номер, Маркову — целый особнячок. Залыгин вел себя поскромнее, но и он жил в номерах, сделанных специально для секретарей. К середине 1980-х расслоение писательской среды достигло вопиющего размаха. Доходило до смешного. В большой писательской столовой на 150 мест развозили обеды, и все писатели вытягивали головы, чтобы понять, кому повезли куриную грудку, а кому тощее крылышко.

— С кланом Михалковых вы тоже дружны?

— Я общалась со старшим поколением. Наталья Петровна Кончаловская жила какое-то время в Америке, там у нее родилась дочка Катя, которая позже была замужем за Юлианом Семеновым. В годы войны Наталья Петровна познакомила меня с Сергеем Владимировичем. Он был симпатичным, с тонкой шеей, смешной, заикающийся. Мы сразу же воспылали друг к другу взаимной симпатией. Он меня дико смешил. Потом, когда я вышла замуж за Тура, выяснилось, что он вместе с Михалковым работает в журнале «Советский Сокол». Мы дружили семьями. После смерти мужа, если Михалков мог чем-то мне помочь, он мне обязательно помогал.

Когда ему исполнилось 85 лет, я написала ему письмо, дескать, Сереженька, милый, наши жизни прошли где-то рядом, я желаю тебе всяческих благ и рада, что ты встретил после такого перерыва близкого человека. Он ведь не так давно женился. Короче, поблагодарила за все. Проходит месяц, два, три — и ни слова. Я думаю: «Хам какой!» Через четыре месяца звонок: «Зд-дравствуй!» Проснулся! «Меня так тронуло твое письмо!» — «Ты его только сейчас, что ли, прочел?» — «Да, их было так много. Но твое замечательное. Я его отдаю в ЦГАЛИ».

— А за литературным творчеством Андрона Кончаловского не следите?

— Меня очень рассердила его книжка. Это некрасиво, неинтеллигентно. В семье все может быть, но выносить это на общий суд?! Мужчина не должен так делать. Михалковы — непростая семья, конечно, но умеющая устроиться при всех режимах, при любой власти.

— Сейчас писательство из профессии опять стало хобби. А вы сами не думали писать — при таком-то круге знакомых?

— Это мое счастье и горе — обилие знакомых. Мне никогда в жизни не приходило в голову что-то записывать. А память хранит отрывки.

— У меня такое ощущение, что, несмотря на все печальные обстоятельства жизни, вы ни на кого не обижались.

— Наверное, у меня такой характер — латышский нордический. Обижаться на свою судьбу, на арест отца? Я была им воспитана в том духе, что есть высшая целесообразность, и коммунизм — светлое будущее. Я думала, что его просто оболгали низшие чины. Обида была на двоих людей, которые перевернули дом вверх ногами и унесли все абсолютно, даже коллекцию монеток, которые отец привозил мне из заграничных командировок. Это все случилось в ночь с 6 на 7 ноября. Отцу как раз исполнялось 50 лет. Мне 18. На следующий день я пошла на демонстрацию. И наша классная учительница, поняв по моему лицу, что случилось, подошла и сказала, чтобы я не отчаивалась, что это все сделали подонки, но не все люди такие. Я думаю, она с Женей провела беседу, чтобы он меня не оставлял.

— Дзидра Эдуардовна, вы демонстрируете такую феноменальную бодрость, что впору спросить, откуда вы берете силы?

— Борис Николаевич Ельцин, который сейчас на редкость хорошо выглядит, в одном из последних интервью сказал, что для здоровья надо чем-то занимать тело и мозги. Он, к примеру, сейчас учит английский. А я, простите, работаю гувернанткой. Или бонной. Я ухаживаю за девочкой. Ей 11 лет. Я ее привожу из школы, слежу, чтобы она поела, хотя там кухарка все готовит. Потом мы делаем уроки, занимаемся английским, едем в бассейн или фитнес-клуб, гуляем. Эта работа отнимает у меня всю вторую половину дня, домой я возвращаюсь иногда в восемь, иногда ближе к полуночи. Зато я могу позволить себе каждый год ездить на Рижское взморье. Если знаешь, что тебе что-то обязательно надо сделать, это дисциплинирует. Я вообще не представляю, как это не работать, не делать ничего.

Владимир ПОТАПОВ