КАК ЛЮБИЛИ В ПРОШЛОМ ВЕКЕ

Михаил Глузский и Екатерина Перегудова прожили вместе 52 года

КАК ЛЮБИЛИ В ПРОШЛОМ ВЕКЕ

— Екатерина Павловна, начнем с начала, которое всегда так счастливо и безоблачно.

— Ну, применительно к нашему случаю я бы так не сказала. Все дело в том, что к моменту нашего знакомства с Михаилом Андреевичем я училась в ГИТИСе и была замужем за студентом нашего института. Познакомил меня с Мишей муж моей подруги Петр Полев — актер Театра Советской армии на одном из институтских вечеров.

— Тогда и возник взаимный интерес?

— Да нет. Ничто, как говорят, не предвещало... И даже более того — Миша обратил внимание на нашу подругу, она ему понравилась, и он говорил: «Какая хорошенькая, курносенькая...» Но в тот вечер, вернувшись домой, он узнал, что его маму увезли в больницу, где ей сделали неудачную операцию, и она умерла. Это печальное обстоятельство и ряд других случайностей сыграли в нашей жизни большую роль.

— Значит, вы встретились не скоро?

— Встретились через десять дней у меня дома, Первого мая. Этот праздник мы всегда отмечали у меня в Трубниковском переулке. Это было очень удобно — центр, большая комната в коммуналке. Кстати, когда-то этот дом принадлежал моему отцу... И вот позвонила Ира Полева и сказала: «Ты знаешь, мы хотим взять с собой Мишу. У него плохое настроение, и он через несколько дней уезжает в Германию». Миша давно уже заключил договор, по которому он три года должен был отработать в Потсдаме в театре, который обслуживал наши войска. По тем временам очень соблазнительное предложение. Оно давало возможность, во-первых, выехать за границу и заработать, а во-вторых, много играть, чего не было тут, в Театре киноактера.

Одним словом, Мишу привели ко мне, мы гуляли-веселились, и под утро не хватило водки. Миша сказал: «Я съезжу на Киевский и привезу». До сегодняшнего дня я не могу себе объяснить, почему я сказала: «Я поеду с вами». Никто ничего не заметил, мы вышли, на Арбате сели в троллейбус и приехали на Киевский. Как потом говорил Миша, я «купила» его тем, что, когда он хотел купить билет в троллейбусе, я воскликнула: «Миша! Что вы? Какие билеты ночью?» Обратно возвращались пешком — ночь была очень теплая. А когда пришли домой, то все уже разошлись, и подруга Ира сказала: «Ты что?! Толя (мой муж) с ума сходит». Миша был очень смущен, а Ира сказала: «Все, мы уходим, а вы тут разбирайтесь». Я пошла их провожать во двор — тогда говорили «в сени», — а муж мрачно сидел в комнате. И на пороге «сеней» Миша спросил: «Я могу вам позвонить?» Я решительно сказала: «Нет». — «Ну, может быть, тогда через Полевых... — предложил Миша. — Я через пять дней уезжаю, а мне бы хотелось с вами поговорить». — «Хорошо», — согласилась я.

На следующий день позвонила Ира, которая жила на Арбате, и сообщила: «Звонил Миша, он сейчас придет. Бери мои кастрюли и быстро приходи». Тогда вечеринки были в складчину, все что-нибудь приносили с собой. При гробовом молчании мужа я быстро собралась и сказала: «Я пошла к Ире, ей нужна посуда».

Я пришла. Подруга с мужем деликатно удалились в соседнюю комнату, оставив нас вдвоем. Мы сидели, не зная, что говорить. Миша спросил: «Ну что? Наверное, дома был скандал?» — «Да нет... Ничего особенного не было, — сказала я, — но, конечно, я сглупила. Так делать нельзя». И Миша назидательно произнес: «Действительно...» И добавил: «Но вы меня поразили в самое сердце». Я задала ему несколько вопросов про отъезд, про театр, а потом сказала: «Мне надо бежать домой». — «Давайте завтра встретимся, — предложил Миша, — погуляем по арбатским переулкам». И я согласилась.

— Однако сопротивления вы не оказывали. Это означает, что у вас возник интерес, чувство или были причины посерьезнее?

— Пожалуй, возник некий интерес... или, может быть, внутреннее предощущение чего-то, что могло бы стать чувством. Но должна сказать, что с первым мужем все было не так просто. У него был тяжелый характер, и он не выносил моих подруг, хотел быть только со мной. А у меня были не просто подруги — это было братство, моя жизнь связана с ними до сих пор, и, слава богу, они живы, и наше общение не прервалось. Но из-за моего мужа они перестали ко мне приходить, мы встречались у них дома или в других местах, и это очень осложняло наши отношения.

И когда Миша, гуляя со мной по арбатским переулкам, впервые сказал мне: «Я чувствую, что так просто я не могу от вас уехать. Давайте завтра опять встретимся», — что-то во мне дрогнуло.

Мы встретились и тогда в первый раз поцеловались и перешли на «ты». «Давай переписываться, — предложил Миша. — Будешь мне писать?» Я сказала: «Буду». И через два дня он улетел. А дальше был год почти ежедневной переписки — письма я, конечно, получала «до востребования». Примерно через полгода Миша мне написал: «Скорей всего я прерву контракт, потому что три года без тебя не выдержу. Я хочу к тебе».

— При этом вы оставались, как я понимаю, замужней женщиной. Что вам мешало сделать решительный шаг и порвать отношения?

— Да, муж присутствовал. Характер у меня, видимо, был слабоват, я испытывала к мужу только жалость, не хотела делать ему больно. Но подруги начали на меня давить: «К приезду Миши ты должна с ним расстаться». И за неделю до приезда Миши я все мужу сказала.

Это был шок, хотя драму и трагедию он любил играть. Собрав вещи, он сказал, что жить не будет. Несмотря на то, что я ждала Мишу, это было очень тяжелое для меня расставание — я рыдала, плакала...

Через несколько дней приехал Миша, позвонил мне и сказал: «Я приехал. Может, ты придешь?» И я пришла к нему в коммуналку на Басманной. К моему приходу он сварил потрясающие щи и покормил меня. Во всем немецко-новом он потрясающе выглядел: клетчатый костюм, которых у нас тогда не было, новые ботинки — этакий щеголь. А через несколько дней он переехал ко мне.

— Собственно, у вас было шапочное знакомство, не разочаровались, оказавшись лицом к лицу? Не сравнивали с предыдущим мужем?

— Ни одной минуты. Это был совсем другой человек. Он влился в круг моих друзей и в круг моей семьи — мамы и отчима, Алексея Карповича Дживелегова, — просто и органично.

Надо сказать, когда я призналась маме, что опять собираюсь замуж, она спросила: «Кто он?» — «Актер», — сказала я. А мама моя была актрисой МХАТа. «Актер! — воскликнула она. — Я знаю, что это такое!» Чтобы разжалобить ее, я почему-то решила сообщить: «Ты знаешь, у него язва желудка». У Миши действительно была язва желудка с юношеских лет. И мама произнесла знаменитую фразу: «Актер да еще с язвой желудка!..» Когда происходил этот разговор, Миша ходил по переулку, а я должна была сделать знак, когда можно будет войти. Я сделала ему знак из окна, и Миша вошел. Мама, как человек воспитанный, приветливо поздоровалась, устроила чай, отчим сказал: «Хороший парень! Замечательно! Выходи!» Так практически мы утвердились как муж и жена.

— А фактически вы были еще замужем за другим? Как долго?

— Разводиться тогда было очень сложно — надо было пройти народный суд и городской, объявление в «Вечерке»... А я между тем уже ждала ребенка. На всех судах, куда я приходила с Анатолием, он сидел, как агнец, и судьи мне выговаривали: «Что вы делаете? У вас такой муж!» И он говорил: «Я ее люблю и все готов простить». Я нервничала, говорила, что жду ребенка, а он твердил: «Я готов его усыновить». Меня это страшно возмущало, я понимала, что это фальшь. Но я также понимала, что это был удар по самолюбию мужчины, тем более что мы еще учились, и все были в курсе наших перипетий. С большим трудом, но нас развели, когда уже родился Андрюша, и потому пришлось ему дать отчество Анатольевич, а потом уже Миша его усыновлял, и нам выдали повторное свидетельство о его рождении. Почему-то все женщины в судебных инстанциях были к нам недоброжелательны. И в загсе женщина сказала: «Ну смотрите... Когда вырастет ваш сын и спросит вас, почему у него повторное свидетельство, что вы ему ответите? У нас ведь хранится архив, и он узнает, кто его истинный отец». Мы обещали, что объясним ему. В этом смысле первый год был тяжелый.

— А дальше все было легко и просто?

— Дальше было хорошо, но трудно, поскольку в Театре киноактера платили мало да и ролей было мало. Поэтому Миша соглашался на массовые эпизоды и ездил туда, куда звали. Когда Андрюше исполнился год, я пошла работать, и в дом взяли няню. По сути, мы работали на нее. И когда через три года родилась Маша, Миша был в Ворошиловграде, приехать не мог и прислал мне оттуда телеграмму. Он мотался по стране долго. Помню, какая это была радость, когда он получил первую большую роль в кино, в первом нашем боевике «Тайна двух океанов». Ну а я работала в издательстве от звонка до звонка — тогда все так работали.

— Такая раздельная жизнь обычно не способствует семейному счастью.

— В нашем случае все было наоборот. Мы не то что были уверены друг в друге, мы были одним целым. Мы мало переписывались, хотя детям он писал часто, и мне доставались приветы. Но я считаю, что разлуки и встречи только укрепляли наш брак. Я никогда не выражала недовольства: «Вот ты опять уезжаешь, я одна...» У меня были любимая работа, прекрасные друзья, а Миша всегда был в работе, потому что не мог не быть. И его отсутствие никогда не было камнем преткновения.

— Но специфика актерской профессии такова, что, и присутствуя в семье, человек по большому счету все равно отсутствует — не может участвовать в домашних делах, заботах...

— Мы никогда не сговаривались, кто что будет делать сегодня или завтра. Я утром убегала на работу, а когда возвращалась, на плите стояло что-то приготовленное Мишей... Конечно, работа для Миши была на уровне дома — не скажу, что больше. Он не мог жить и без того и без другого. Работал он, конечно, много и готовился к работе с необыкновенной тщательностью. У него была своя система работы, система заучивания роли, которой, наверное, нет ни у кого. У него было много маленьких блокнотиков, и когда он уже примерно заучивал текст, то писал в блокнотике реплику партнера, а потом начальные буквы своей реплики. Эти блокнотики он всегда носил с собой. Память Миша тренировал ежедневно.

— Ну а были в доме какие-то установки, касающиеся воспитания детей? Какие-то запреты или наказания?

В разговор включается Андрей.

— Об этом я скажу. В семье мы все были едины, но мама, конечно, была первая среди равных, поэтому по ранжиру у нас ничего не выстраивалось. На нас папа никогда не кричал и ни разу в жизни — об этом даже смешно говорить — не поднял руку. Но он мог так посмотреть, что мы понимали: лучше в следующий раз этого не делать.

Я мог быть расхлябанным в определенном возрасте, но когда видишь, что вот валяется бумажка и папа ее подымает, то, естественно, делаешь то же самое. Никаких запретов не было, но и вольницы тоже. У нас в доме существовало железное правило: мы всегда должны знать, где кто находится. Это, конечно, было связано с волнениями мамы. Но, удивительное дело, это продолжается и сейчас. Я, мама, моя жена, Маша, а теперь и наши дети целый день перезваниваемся, чтобы узнать, где кто и как себя чувствует.

— Я вспомнила, как однажды мы с вами и Михаилом Андреевичем встретились на дне рождения дочки нашей общей знакомой. Дети были маленькие и, естественно, демонстрировали свои таланты. Когда мы шли домой, Михаил Андреевич серьезно сказал мне: «Дайте слово, что вы никогда не будете снимать ее в кино». Я с легкостью дала это слово. Но вот почему ваши дети не стали актерами? Это была установка, отцовский запрет?

Андрей: — Папа видел детей, которые работали в кино, видел загубленные одноразовым пользованием души или многоразовым, когда ребенок превращается в звезду, а в результате — ничего. Я часто ездил с папой на съемки. И, когда мне было лет семь-восемь, он снимался в фильме «О друзьях-товарищах», режиссер захотел, чтобы я снялся в крохотном эпизоде. Я тоже очень хотел, но папа как-то шутками-прибаутками отвел эту тему. Но когда я в подростковом возрасте решал, «быть или не быть» актером, папа в письмах присылал мне скороговорки, чтобы я их учил. Позиция была такая: если я твердо скажу, что да, хочу пробоваться, то папа, конечно, готов был помочь, а потом топай сам. Помню, если кто-то из знакомых ему говорил: «Моя дочка мечтает стать актрисой», — папа реагировал моментально: «Дура».

— На самом деле, Миша считал, что если у человека действительно есть желание и сила все преодолеть, то он станет тем, кем хочет. Но когда Андрюша окончил школу и встал вопрос, куда пойти учиться, то Миша предложил: «Учеником токаря». Он считал, что это реальная работа и хорошая трудовая школа. Ведь он и сам когда-то работал электромонтером. И Андрюша год работал токарем, а потом под большим моим прессом и давлением поступил на постановочный факультет школы-студии МХАТа и окончил его. А Маша вообще никогда не видела себя актрисой.

— Но все-таки актер — человек, зависимый от режиссера, подавляемый им. Михаил Андреевич брал реванш в семье?

— Нет, никогда не брал, потому что не был подавляем ни одним режиссером. Миша был сам очень сильным, волевым и самостоятельным человеком. И Герасимов, который был известен тем, что умел подавлять, очень ценил в нем эти качества и потому давал ему роли сильных личностей: «Тихий Дон», «Красное и черное», «Люди и звери». Не подавляли его ни Губенко, ни Панфилов, у которых он снимался. Но волевой характер ему и мешал, поскольку режиссеры любят тех, кто поддается давлению, потому и многие роли прошли мимо Миши.

— А вот эти волевые качества не мешали отношениям с людьми, в театре?

— Когда Миша рвал с каким-то актером отношения по принципиальным поводам, то он был «стена». И, независимо от ранга и положения, занимаемого человеком, мог все высказать ему в глаза. Он отсекал, переставал замечать человека, который совершил что-то, несовместимое с его моралью. Проходило время, и этот человек говорил: «Да ладно, Миш...» Ничего не получалось — Миша оставался «стеной». Он не терпел лицемерия и хамства ни в театре, ни в Союзе кинематографистов, где много занимался творческой и общественной работой. И в Союзе все знали, что если пришел Глузский, то ненормативной лексики себе никто не позволит. При нем люди держались. Он редко с кем был на «ты» — держал дистанцию.

Андрей: — В театре «Школа современной пьесы», где последние годы он работал, Мария Владимировна Миронова была истиной в последней инстанции, а к папе шли как к мудрецу. Папа слыл мудрецом, но никогда не был стариком, и в компании близких людей был остроумным, травил анекдоты, очень любил петь, хотя мама и Маша утверждают, что у него был очень средний слух.

— А были ли у Михаила Андреевича какие-нибудь комплексы?

— Были. Когда он получал роль, то радости не было, а были переживания, что он не сможет сыграть или не так сыграет. Этот комплекс неверия в себя был у Миши до конца, что и заставляло его трудно и мучительно работать.

Андрей: — Даже когда он переиграл энное количество следователей, полковников, генералов, то, работая на фильме «Золотая мина», все равно размышлял: получится или нет? «Что-то, по-моему, не так...» Всегда это были вечные сомнения.

— Был еще один комплекс — он был связан с дефицитом театра, в котором Миша мечтал играть всегда. Но с театром не получилось. Были несколько работ в «Современнике» и пьеса «Жили-были старик со старухой», где он играл с Марией Владимировной Мироновой. А когда она умерла, то другой пьесы так и не нашлось.

— А замену Мироновой не искали?

— Еще как искали! Дома, обсуждая, перебрали массу актрис, да и театр искал.

Андрей: — Папе «сватали» актрис, но все было не то, хотя актрисы были замечательные. Одна из них — Вия Артмане — согласилась играть, но оказалось, что русский язык у нее в большой мере утрачен. И вдруг — это мистическая история — «невеста» нашлась: Зинаида Шарко. Это было редкое совпадение — они с папой всегда симпатизировали друг другу. Сговор произошел, Шарко учила роль в Одессе, папа ждал. И вдруг от нее пришло письмо-объяснение, почему она отказывается играть. Шарко писала, что текст у нее плохо ложился, но роль она приготовила и поехала в Михайловское. Там она зашла в церковь и когда вышла, то почувствовала, что в голове ее — чистый лист бумаги. «Я почувствовала, — писала она, — что Мария Владимировна этого не хочет». Режиссеру она писала: «Я обожаю Мишеньку, и, если вы сумеете найти пьесу, я счастлива буду сыграть вместе с ним. Ищите другую пьесу». Но ее не нашли.

— Вот я вас слушаю, и как-то стыдно становится за свое бытие. Неужели никогда не ссорились?

— Ну конечно, у нас бывали ссоры, недомолвки, несогласия в чем-то... Если быть честной до конца, надо сказать, что Миша был человек суровый и вместе с тем очень эмоциональный. И когда мы ссорились, я через час-другой входила к нему в комнату и говорила: «Мишенька, ну ладно...» И он был мне благодарен за это, говорил: «Ну кто, кроме тебя, мог бы так просто и спокойно снять проблему».

Он боялся своей суровости и в какие-то деликатные моменты жизни наших детей, когда он не принимал ситуацию, всегда обращался ко мне: «Ты должна с ней (с ним) поговорить, потому что я могу быть очень резок. А ты сможешь сказать все, что мы с тобой думаем, в такой форме, чтобы их не обидеть». И когда у нас была «золотая» свадьба, где были самые близкие и друзья Андрея и Маши, Миша произнес спич: «Не знаю, с кем бы я мог так легко прожить пятьдесят лет, кроме Кати». И я могу ответить ему теми же словами!

Маргарита РЮРИКОВА