МIРЪ В ЧЕЧНЕ

Сторонники мира любой ценой, чтобы оправдать свой главный тезис, готовы даже впасть в глубочайший исторический пессимизм

МIРЪ В ЧЕЧНЕ

Наличествующие проекты мирного урегулирования в Чечне демонстрируют ту закономерность, что при решении вопросов войны и мира людям очень мало свойственно думать, хотя, казалось бы, важность такого рода вопросов могла бы побуждать и к большей рассудительности.

Наглядный пример такого недумания — излюбленный аргумент пацифистов насчет того, что более 60% населения выступает за мирные переговоры. Конечно, в реальности эта цифра только раз достигала 61%, а все остальное время была ниже, но не будем педантами, нынешние 44% — тоже немало. Беда только в том, что все такие опросы базируются на важном предположении респондентов «при прочих равных условиях». От того, что предположение не формулируется открытым текстом, еще никак не следует, что оно не действует. Недавняя идея коммунистов устроить референдум, включающий наряду с прочим вопрос об умножении зарплат и социальных раздач в разы, потому и была жестоко угроблена, что ответ трудящихся был бы однозначно положительным. Они голосовали бы «за», исходя из того, что выплаты многократно умножатся, покупательная же стоимость рубля останется прежней. Именно поэтому добросовестные социологи дополняют такого рода опросы корректирующими исследованиями, включающими в себя цену вопроса. В случае коммунистического референдума необходимая коррекция включала бы в себя косвенный вопрос, позволяющий понять, как граждане относятся к перспективе гиперинфляции. В случае исследования пацифистских настроений граждан столь же необходимым был бы корректирующий вопрос, позволяющий понять, какую цену граждане готовы платить за прекращение военных действий в Чечне. Если бы граждане действительно понимали всю цену вопроса и 60% народонаселения mutatis mutandis воспроизводили бы умонастроение 1917 года — «Когда в тоске самоубийства народ гостей немецких ждал», — это был бы один результат. Весьма другой результат был бы, если бы граждане (что более вероятно), голосуя за мирные переговоры, исходили из того, что плоды кампании 1999 — 2002 гг., как то: полностью отсутствовавший до 1999 г. мирный ночной сон граничных с Чечней регионов, относительно мирная жизнь Чечни к северу от Терека, разрушение открыто функционировавшего до 1999 г. рынка рабов, — что все они полностью сохранятся, но при этом еще и дополнятся мирными трактатами, позволяющими пользоваться этими важными результатами кампании без дальнейшего ведения военных действий. Когда бы социологи ВЦИОМ (на исследования которых регулярно ссылаются все сторонники капитуляции на полный аккорд) дополнили свои результаты корректирующим опросом, позволяющим понять, до какой степени россияне готовы заплатить за мирные переговоры возвращением ситуации на уровень лета 1999 г., можно было бы говорить об их социологической честности и добросовестности (ибо о необходимости вышеописанным косвенным образом считать цену вопроса говорилось еще при советской власти в любой памятке заводского социолога). Без такой коррекции можно говорить лишь об их крайней профессиональной бесчестности.

Кроме прогрессивных убеждений, ради которых можно и должно похерить любые требования профессиональной этики, налицо еще и принципиальная неспособность воспринимать мысли здравых людей. Еще более четверти века назад (срок, вроде бы, достаточный для усвоения) А.И. Солженицын в своей Нобелевской речи на пальцах и по-рабоче-крестьянски изъяснил ложность традиционного противопоставления «мир — война», ибо война является лишь частным, и даже не всегда самым худшим и злейшим, проявлением насилия, а истинная антитеза есть «мир — насилие», и сторонник прекращения войны любой ценой зачастую оказывается объективным пособником самых свирепых насильников. Более того: прекращение военных действий не только не является достаточным условием для прекращения насилия (с этим-то согласится и любой пацифист), зачастую (как показывает опыт Чечни и Палестины) оно не является даже и необходимым условием для его прекращения. Опыт Осло и Хасавюрта тому свидетельство.

Причина такой недоходчивости понятна. Кроме общепрогрессивных убеждений, умению не видеть очевидное может способствовать и взгляд на современность сквозь призму блаженных (и даже, вероятно, золотых) XVIII — XIX вв. В эту эпоху действительно практически монопольным источником массовых убийств, увечий, поджогов, грабежей и разрушений являлась регулярная война, ведомая по воле полновластных суверенов, и антитеза «мир — война» являлась более или менее истинной. Царица Елисавет воевала с державным братом королем Фридерикусом до тех пор, пока на то была их воля, если же их воля склонялась к остановке военных действий, то с началом мирной конференции бедствия войны тут же и прекращались. Непонятно, где пребывающего, что контролирующего и за что отвечающего Масхадова производят в таковые же державные братья В.В. Путина и ждут сходных результатов. Сегодняшние миротворцы, игнорируя принципиально иной по своей природе феномен «мятежевойны» и международного терроризма, мыслят все в тех же блаженных категориях — «Пишет, пишет король прусский государыне французской мекленбургское письмо».

Но даже и в своем пристрастии к исторической архаике миротворцы непоследовательны, ограничивая свое движение вспять золотой эпохой мекленбургского письма. Чеченский сюжет значительно более архаичен, воспроизводя коллизии самое позднее века десятого, когда набеговые экономика и война как средство существования были вещами обыденными. Оба мирных периода новейшей чеченской истории — 1991 — 1994 гг. и 1996 — 1999 гг. — были ознаменованы безжалостным разграблением сперва нечеченского населения края, а затем и краев окрестных, из-за чего, собственно, начинались как первая, так и вторая чеченские войны — оттого что невозможно было терпеть без подлости дальнейшие хищнические набеги. Оставив напрашивающиеся слова «геноцид» и «холокост» (они отныне сугубо абонированы за либеральными поклонниками свободолюбивых рабовладельцев, и ничего уже с этим не поделаешь), заметим, что еще в так называемых мирных 1991 — 1994 гг. была произведена (по аналогии с терминологией «хрустальной ночи» 1938 г.) тотальная ичкеризация нечеченской собственности. При этом у свободолюбивых ичкерийцев даже не было той баландерской отмазки, что имелась у немцев Третьего рейха — «Я-де вел растительное существование и ничего не знал». Ариезация еврейской собственности осуществлялась властями рейха, и отдельно взятый бюргер мог, теоретически говоря, ничего не знать. Ичкеризация нечеченской собственности осуществлялась снизу и явочным порядком при демонстративном попустительстве ичкерийской администрации, и те, кто убивал, грабил, насиловал нечеченцев, кто отнимал у них дома, квартиры, машины, лишены даже и сомнительного арийского алиби. После хасавюртовской капитуляции ичкеризировать в самой Чечне было уже почти и нечего — ресурсы локального грабежа небеспредельны, поэтому второй период благодетельного мира характеризовался по преимуществу грабежом сопредельных краев.

Эта тема крайне нелюбима пацифистами и правозащитниками, в упор игнорировавшими вопли ограбляемых и насилуемых еще в 1991 — 1994 гг. и канализировавшими всю свою вселенскую отзывчивость исключительно на сюжете о слезинке замученного террориста. Дело тут даже не в том, какова после этого цена всей правозащитной морали и каковы основания у этих игнорировавших претендовать сегодня на роль «совести нации». С фарисеями, не просто слепыми, но добровольно себя ослепившими, ничего уже не поделаешь. Дело в простом вопросе: какова вероятность, что народ, дважды получавший полную возможность устраивать свою судьбу и устраивавший ее исключительно на путях набеговой экономики, т.е. беспощадного ограбления ближних и дальних соседей, получив эту возможность в третий раз, устроит ее другим образом?

Именно этот вопрос является центральным во всей проблематике мирного урегулирования. Если бы свободная Ичкерия находилась на каком-нибудь из тихоокеанских островов, проблемы бы не было вообще — отделять, и немедленно, а если ичкерийцы захотят приплывать в бывшую метрополию, то безусловно удобнее и безусловно дешевле потратиться на несколько крейсеров с восьмидюймовыми орудиями главного калибра. Но, к сожалению, они живут не на острове, и вопрос стоит во всей своей остроте, ибо двукратный эксперимент показал, что отделения по эстонскому, азербайджанскому, казахстанскому образцам (тоже отнюдь не беспроблемным, но характеризующимся тем, что жители отделившихся земель все ж таки мирно кормятся трудами рук своих) никак не получается, а третьего эксперимента не хочется.

Вопрос совершенно не в легитимности Масхадова, Закаева или кого еще там и даже не в их прозападности, просвещенности etc. Переговоры действительно можно вести с кем угодно, хоть с Басаевым, хоть с духом Бараева-мл., хоть с самим шайтаном (тем более что разница невелика), но только с одним принципиальным условием. Хоть Масхадов, хоть Басаев, хоть шайтан должен предъявить убедительные доказательства того, что чеченский народ под его началом готов и желает кормиться мирным трудом, как это, в общем-то, делают жители остальных восьмидесяти восьми субъектов РФ. Как только чеченцы под началом своего вождя (какого угодно) изъявят убедительную готовность сложить оружие, их тут же следует всячески ублаготворить по части религии и всего прочего. Все разговоры о чеченской самобытности, о необходимости учитывать особенности национального менталитета получат право на существование только тогда и ни единой минутой раньше, ибо любая самобытность может быть терпима лишь при условии отказа от хищничества как способа существования. Если чеченцы к такому отказу не готовы, что ж — ils veulent encore, donnez leuren. Можно сколько угодно ужасаться формуле Вергилия: «Всюду мира закон насаждая, тех, кто смирился, щади и войною круши непокорных» — но дело в том, что эта формула уже две тысячи лет худо-бедно действует и приносит (не всегда, но по большей части) благодетельные плоды мира, тогда как никакой альтернативной формулы, прекращающей насилие и не дающей разгуляться хищникам, до сей поры не придумано. Если же у нас применяют эту формулу таким образом, что не щадят смирившихся и при этом не крушат непокорных, так не формула в том виновата. Сочиняя свой завет, Вергилий не имел в виду заведомо неудовлетворительного исполнения государством своих прямых обязанностей. А софизм насчет того, что если государство так их исполняет, то надо не добиваться от него удовлетворительного исполнения, а сразу требовать его, государства, полного упразднения, мы уже проходили.

В конце концов надо задать простой вопрос. Если российская власть так тоталитарна и ужасна, как ее малюют, то почему обстрелам, зачисткам etc. подвергается лишь один из восьмидесяти девяти субъектов РФ и не связано ли это с тем, что именно этот один, и только один, из всех восьмидесяти девяти субъектов в ходе преобразовательных тягот последнего десятилетия (которые для прочих краев РФ были уж никак не менее мучительными) избрал хищничество экономической основой своего существования? Ведь если власть просто находит вкус и наслаждение в злодействе, то какая ей разница, кто, как и чем существует — ей бы лишь мучить и резать, — а тут вот такая странно однозначная корреляция между хищничеством и зачистками. Между тем корреляция очень простая и понятная, она описана еще в «Песни о вещем Олеге» — «Их села и нивы за буйный набег обрек он мечам и пожарам». Именно поэтому есть очень простой и удобный способ не подвергаться мечам и зачисткам — не учинять буйных набегов, если же страсть к набегам неодолима, то, значит, надо осознавать их последствия. Если чеченцы, в свое время так весело плясавшие зикр (боевой танец, исполняемый перед набегом), были не в состоянии осознать, что бывает за набеги, то при такой неспособности понимать смысл и последствия своих действий о каком самостоятельном бытии может идти речь? Если же понимали, тогда на что жаловаться?

Обращение к периоду 1991 — 1994 гг. имеет смысл не мстительный, но познавательный, ибо сегодня стандартным общим местом является еще один довод в пользу переговоров с Масхадовым любой ценой. Заключается он в том, что уж хорошо или плохо нынешнее поколение чеченских вождей, но это люди, еще носящие на себе известный отпечаток советской, т.е. — в применении к Чечне — квазизападной цивилизации, и поэтому с ними хотя бы теоретически о чем-то можно договариваться, тогда как идущее им на смену новое поколение, вообще не видевшее ничего, кроме войны, не обременено уже никакой цивилизацией, и договориться с ним уже ни о чем невозможно — см. норд-остовского героя Бараева-мл. Конструкция была бы логичной, если бы не тот же 1992 г. Десять лет назад еще никакой войны не было, ожесточаться было не с чего, а наследие советско-квазизападной цивилизации было, очевидно, значительно крепче, чем сегодня. Хотелось бы узнать, каким образом это наследие, утратой которого нас теперь так пугают, помогло тогда чеченцам удержаться от тотального насилия над нечеченским населением и как оно поспособствовало их договороспособности.

Тут сторонники мира любой ценой, чтобы оправдать свой главный тезис, готовы даже впасть в глубочайший исторический пессимизм (в других случаях им совсем не свойственный). Если озверение 1992 г. есть высший и безнадежно утраченный идеал цивилизованности, после которого все делается только хуже и хуже, то при таком исходном идеале рассчитывать вообще не на что. Но ведь это даже исторически неверно, ибо в этой области прогресс все-таки существует. Чеченцы не первый народ, в боли и муках расстающийся с набеговой экономикой. В X веке предки нынешних датчан были свирепыми морскими разбойниками, на фоне которых даже дядя и племянник Бараевы показались бы образцами кротости и цивилизованности. По прошествии известного времени мы видим современных датчан, миролюбие которых не знает границ. Конечно, доходить до такой финальной кондиции чеченцам все-таки не след, ибо либеральное размягчение мозга, достигшее третьей стадии, это то, чего и врагу не пожелаешь, но и от стадии викингов пора бы уходить. Помолодечествовали — и хватит. Оседлым соседям сильно надоело, а если надоест еще больше, то как бы не получилось по «Повести временных лет» — «погибоша аки обри», каковые обры (они же авары) тоже были свободолюбивым народом VI — VII вв. и, несомненно, заслужили бы горячую любовь лорда Джадда.

Весь вопрос мира в Чечне в том, до какой степени чеченская нация подошла к тому этническому надлому, после которого мирный труд признается более достойным (а в перспективе даже и более выгодным) образом существования, нежели грабеж и набеги. Через этот надлом проходили почти все народы (исторический прогресс все ж таки существует), но только чеченцы сильно запоздали. Будет искомый надлом (которому на протяжении всемирной истории мечи и зачистки всегда только способствовали, а отнюдь не препятствовали) — будет и благодетельный мир. Надлома не будет — можно будет подписывать какие угодно мирные трактаты и идти на какие угодно уступки с тем лишь результатом, что все немедленно вернется на круги своя.

Те, кто хоть милосердными, хоть немилосердными способами осуществляет принцип: «Согните им шею под железное ярмо закона», — те способствуют чаемому надлому и приближают чаемый мир, т.е. ненасилие в Чечне. Те, кто отстаивает принцип немедленных переговоров непонятно с кем и непонятно о чем, лишь бы только в очередной раз Россия (но, естественно, не чеченцы, которые вообще ни в чем не виноваты) нагнула шею под ярмо набегового беспредела, — те делают все возможное, чтобы надлом не наступил, чеченский этнос остался в своем нынешнем состоянии и насилие на Северном Кавказе стало вечным.

Максим СОКОЛОВ