«МУЖЧИНАМ ВО МНЕ НЕ ХВАТАЕТ СТЕРВОЗНОСТИ»

После тринадцатилетнего перерыва, выдержав поистине мхатовскую паузу, Анастасия Вертинская вышла на сцену в модном антрепризном проекте «Имаго» (по «Пигмалиону» Шоу)

Анастасия ВЕРТИНСКАЯ

«МУЖЧИНАМ ВО МНЕ НЕ ХВАТАЕТ СТЕРВОЗНОСТИ»

— Анастасия, это была ваша идея обновить «Пигмалион»?

— В общем, да. Когда продюсер Павел Каплевич предложил поставить эту пьесу Бернарда Шоу с небольшим переносом эпохи, я подумала о переделке вообще. И это была не праздная идея: очевидно, в 1937 году, когда делался перевод «Пигмалиона», написанного в 1912 году, не нашлось сленгового эквивалента, чтобы передать язык Элизы Дулитл. Он очень сложный, почти зашифрованный. И для убедительности я предложила переписать «Пигмалиона». Сразу же возникла кандидатура Курочкина, которого мы попросили максимально поляризовать Элизу и профессора Хигинса, чтобы видно было, что героиня действительно трудна для преображения. Выдвигалась и еще одна задача — создать комедийную, характерную роль. Играть такие образы мое самое любимое занятие. Я вообще люблю движение, мне интересен новый язык. За годы моей жизни в Европе я ни одного вечера не возвращалась домой рано, потому что всегда после школы, где преподавала, в обязательном порядке посещала театр. Я видела очень много интересного на сцене. Но у нас авангардная режиссура и драматургия впущены только в малые помещения. И выход молодого режиссера Нины Чусовой на большую академическую сцену, конечно, для многих стал шоком.

— Недавно в одной передаче вы сказали, что ностальгия по прошлому — чувство вам незнакомое...

— Тут нужно конкретизировать. Меня часто спрашивают, не жалею ли я, что столько времени оставалась без театра, не страдала ли я, не пыталась ли перерезать вены или задохнуться в веревке. Нет, ничего этого не было. Я когда это говорю, мне даже немножко стыдно, потому что люди еще подумают, что я какая-то жестокая. На самом деле я была крайне занята, очень много преподавала во Франции, Америке, Англии, Швейцарии. И это оказалось безумно увлекательно. Когда началась перестройка, я катапультировалась из прошлого. Сначала меня позвали в Оксфорд, в Британо-американскую драматическую академию. Потом появились другие предложения по преподаванию. В общей сложности я 13 лет провела за границей по разным контрактам.

— Настя, а вы своим студентам показывали «Алые паруса» и «Человека-амфибию»?

— Нет! На самом деле я «Алые паруса» не выношу за то, что меня ими все время достают. Будь это картина, которую все забыли, может, я ее и любила бы. Но меня без конца ассоциируют с Ассоль, что совсем не так.

— Я вспомнила, что Козинцев, когда снял вас в роли Офелии, сказал, что образ пришлось лепить, так как духовного содержания на тот момент было недостаточно. «Вот если она в жизни пострадает, может, его и прибавится». Судя по вас нынешней, пострадать пришлось?

— Ну конечно, жизнь ведь состоит из испытаний. И прекрасно, что это так, кто не страдает, тот не живет. Сейчас я нахожусь в том возрасте и в том качестве женщины, когда категорически ограждаю себя не только от страданий, но и от неприятностей, навязчивых персон и вообще тех, кто мог бы меня раздражать. Я вообще бегу от проблемных людей и ситуаций. Был, бесспорно, долгий период, когда я, переживая разрыв с, условно говоря, Петей, Васей или Колей, страшно радовалась и думала: «О! Хорошо сыграю сегодня Нину Заречную!» У актеров очень хитрое устройство, будто кто-то второй стоит рядом с тобой и говорит: «Как ты сейчас плачешь? Подожди, дай-ка я запишу». Иногда тебя это раздражает, думаешь, зачем этот контроль? Но он существует. Очень часто сама себя ловила на том, что когда стояла у гроба людей, которых безумно любила, плакала — искренне! — то все равно в какой-то момент появлялся этот гад-двойник и записывал мою искренность.

— У Чехова есть такое же наблюдение о писателе.

— И это Чехов очень правильно понял, потому что все идет в копилку. Все! Артист примеряет на себя очень многие обстоятельства. И примерка себя на драматические ситуации меня страшно укачала. Я просто смертельно устала! И не хочу больше играть ни Федру, ни Медею, потому что они меня сразу же ввергнут в состояние, когда мне обязательно нужно будет интуитивно так смоделировать свою жизнь, чтобы меня ничего не радовало. На мой взгляд, такая взаимосвязь существует. Я только не знаю, обратная она или прямая. Возможно, актер к себе такие роли притягивает. Поэтому я не буду больше никаких драм играть, ну их к черту! Я потому и хотела комедию, чтоб ничего мне не мнилось и ночью я не вскакивала от страшного видения.

— Видно, вам и в жизни драм хватило.

— Ну как вам сказать? Сейчас начался такой, как я говорю, мемуарный эксгибиционизм: все начали раздеваться перед публикой по поводу своей жизни. Но у человека взрослого должно хватать ума, чтобы быть снисходительным к тем страстям. Да, мы их испытывали, мы рыдали на плече у подружки, выкуривали по пачке и восклицали как героини Островского: «Ах он подлец!» Но это ж не значит, что около нас были подлецы. Просто это называлось страсти молодости. Потом наступали затишья, порывы любви вспыхивали все реже и тем острее. И они тоже уходили. На все это надо смотреть глазами зрелого человека. Нельзя обвинять людей, с которыми происходили разрывы. Нельзя даже обвинять свою актерскую карьеру, мол, не давали играть. Это глупо и недальновидно. Не давали — значит, судьба в то время тебя так зажимала, чтоб, когда тебе, наконец, уже дали, ты бы все в нее вложила! Все приходит в свое время, если человек занят творчеством, а не дрязгами. Потому что дрязги его разрушают. Я всегда с юного возраста поворачивалась спиной к подобной мизансцене: знала, что, если сейчас в это вникну, меня закрутят животные, физиологические страсти — ревность, соперничество. Конечно, я тоже испытывала ревность, но все оставалось во мне, никогда не давала этому ход. У вас сейчас, наверное, создастся впечатление, что я Железный Феликс...

— Почему же? Мне это все как раз понятно.

— Знаете, зато я очень рано уяснила, что брак, к примеру, не для меня. Господь и так дал мне очень много — мою внешность, мою натуру, мою карьеру. Ну не может он мне дать еще и суперсчастье с любимым человеком. У меня другая планида. Я совсем не обделена любимыми людьми и увлечениями. Но, слава богу, рано поняла, что это не моя дорога.

— Анастасия, а вам не кажется, что красота затмевает все остальное. И надо в три раза больше усилий, чтоб увидели еще ум, талант. Ну что я вам рассказываю...

— Да, красота — это колоссальное испытание на самом деле. В нашей стране она часто вызывает алчные желания у мужчин: вот хочу я эту красоту употребить. Если есть мозги, ты вовремя понимаешь, что на тебя посягают и надо держать осаду. В этом отношении красота требует аскезы, ограждения себя от посягательств. Когда я только появилась на экране в «Алых парусах» и «Человеке-амфибии», началась какая-то психопатия. Честно говоря, я подобному не знаю сегодня эквивалента. Это была даже не популярность, а массовый психоз. Но моя бабушка вызвала меня и сказала, что ничего из моего каждодневного расписания не изменится. Я, как и раньше, должна была по очереди с моей сестрой Машей ходить в Елисеевский гастроном за хлебом и колбасой и выносить мусор. А это как раз то время, когда везде стояли очереди. И как я ни рядилась в платки и очки, все было бесполезно. Вот тогда началось самое страшное даже не испытание, а самый жуткий период в моей жизни. Я, выросшая в уединении и спокойствии, в семье, которая меня холила и лелеяла, практически два раза в день была растерзываема толпой. В очереди все отделы сбегались брать автографы, что для меня стало мукой, пыткой. Я плакала горючими слезами, кричала, что лучше не буду есть, только не посылайте меня туда на растерзание. В свой институт я добиралась на троллейбусе. В поезде я ездила в купейных вагонах... Знаете, если можно было бы, я б носила с собой нож. Меня все это просто убивало. Когда я снималась в фильме «Не горюй!» у Георгия Данелия, Никита взял у него расписку, что он приставит ко мне человека, только тогда отпустил меня сниматься.

— А почему сам не поехал жену охранять?

— Сам он не мог поехать. И потом, Михалков не относится к тем мужчинам, которые ездят за женщинами... И правильно делает.

— С вашими данными не грех и стервой быть. Но у меня такое впечатление, что вы не из них.

— Мне как-то один мужчина с сожалением сказал, что я ему очень нравлюсь, единственное, чего ему во мне не хватает, так это стервозности. На что ему ответила, что я хуже, чем стерва. Я роковая женщина. И спросила его, что по его понятиям роковая женщина. Он стал мне описывать нечто черноволосое с выгнутой бровью, с диким блеском в глазах. Но я сказала, что, на мой взгляд, роковая женщина — это Манон Леско. Вот она идет — и кругом жертвы. Почему она оставляет этих мужчин — непонятно. Я не стерва, но этот элемент Манон Леско все равно во мне существует. Я очень быстро охладеваю...

— А случалось такое, что вы вели себя непредсказуемо даже для себя самой?

— У меня все-таки дедушка грузин, и у меня бывают моменты, когда перед глазами чернеет от гнева. Конечно, это экстремальные случаи, но в ту секунду я могу сделать все что угодно. Однажды мне, помню, сказали: «Скорей бегите вниз, там бьют вашего Степу». Я побежала сломя голову и увидела, что какой-то здоровый мужик лупцует моего маленького Степу за то, что он нечаянно попал мячом в стекло. Я тогда этого мужика чуть не убила, у меня с тех пор хрящик на одном пальце так и затвердел от удара (показывает). Но такая реакция бывает только в отношении близких людей, если их кто-то тронет.

— А насколько вам удается отсекать людей, если для этого был серьезный повод?

— Я в этом отношении называю себя танком. Если я разворачиваюсь и иду в противоположную сторону, то уже не повернусь. Просто к прискорбию. Это ужасный факт. Но это так.

— То есть с отцом Степана вы не общаетесь?

— Нет, он не относится к этим персонажам, абсолютно! Я очень люблю Никиту, с нежностью к нему отношусь и поняла, зачем Бог послал мне встречу с ним: чтобы у меня родился такой замечательный сын. Степан долго был закулисным ребенком. В какой-то момент он стал трудным, взрослел непросто, как всякий мальчик, хулиганничал. Тогда я позвонила Никите и попросила его более конкретного мужского участия. Его влияние очень сильно сказалось на формировании сына. Я не знаю, как они тогда поговорили, никогда не лезу, не выясняю, кто что кому сказал, ненавижу все эти «сказала-мазала». После этого сын пошел в армию и служил три года, что само по себе не слабый срок. Я, конечно, ездила к нему с пирогами. Степан говорит, что время, проведенное в армии, его по-настоящему сформировало. Наверное, он просто относится к такому типу людей, которые быстро делают выводы. Как я. Я очень довольна тем, как у сына сложилась жизнь. На самом деле это не так легко, по себе знаю, что значит быть ребенком известных родителей. Поэтому я рада, что у Степана хватило ума уйти в такую профессию, где бы его не сравнивали с папой или мамой. И мне кажется, мой сын себя нашел.

— Вы сами ведь рано остались без отца...

— Смерть отца для меня стала очень сильной травмой, я потеряла его в 12 с половиной лет. Страшно плакала на похоронах, кричала, не понимала, почему он уходит, потому что совершенно безумно его любила. Он не так часто бывал дома, постоянно ездил на гастроли, поэтому не воспитывал нас, как это принято: покажи дневник, выучи урок. Отец был фантастически снисходителен к нам, милосерден, обожал нас. Когда он возвращался домой, нас старались в это время не пороть, потому что он не мог этого пережить, хватался за сердце. И мама нас щадила. Его приезд был как бы подготовкой к празднику. Когда он входил в дом, мы визжали, висели у него на шее, весь вечер не давали ему спокойно посидеть с мамой, прятались у него под халатом. Дрались из-за него с Машей: кому папы больше достанется. Он все это видел, понимал, светился счастьем. Это же было позднее отцовство.

— А что Александр Николаевич привозил вам из поездок?

— Он непременно привозил всего поровну, потому что знал, что я обязательно побью Машу, если ей достанется больше (смеется). Причем, когда у Маши был день рождения, он обязательно точно такой же подарок покупал и мне. Представляете, как я всех довела? Причем я все равно умудрялась находить какие-то подвохи. Помню, он купил ей розовую куклу, а мне голубую. И я рыдала, потому что мне казалось, что только тому, кого безумно любишь, можно подарить розовую куклу, а кого ненавидишь — купить гадкую голубую. Дальше у Маши со скандалом отбиралась розовая, я что-то ломала у голубой...

— Вы когда-то обронили, что перестали ценить мелкие житейские удовольствия. До сих пор так и не цените или все же что-то есть?

— Я ценю покой и очень ценю свою семью. У меня сын, невестка, трое внуков и мама моей невестки. Это самый лучший релакс, которой можно придумать. Редко можно похвастаться, когда в семье никогда никто не кричит, не затевает никаких выяснений отношений. Шумят только дети.

— Что касается даже не удовольствий, а такой необходимости, как готовка, есть мнение, что вы хорошо с ней справляетесь.

— Это вообще моя страсть, я обожаю готовить. У меня в это время мозги отдыхают. Степан говорит, что я очень хитрая, никогда не расскажу рецепт. А я его действительно не знаю, потому что смешиваю и добавляю произвольно. Это тоже творческий процесс. Поэтому я все время меняю свою кухню. У меня есть, конечно, и хиты. Но в последнее время кое-что изменилось, когда к нам пришло понятие калорий. Я их не считаю, просто исключила из рациона еду слишком калорийную и жирную. Тем более что у меня сын теперь ресторатор: у него свой ресторан под названием «Ваниль». Степан и так был гурманом, потому что всю жизнь ел мою кухню, а теперь он просто супергурман. И при этом очень худой. Но в ресторане в моих рецептах нет необходимости, там всем руководит Филипп — французский повар, звезда в этой области.

— А как новый стиль отражается, например, на вашей квартире? Или вы антиквариат предпочитаете?

— Вообще современный дизайн очень интересный вид искусства. Например, я безумно люблю большие помещения — очень! Мне хотелось бы, когда думаю о каком-то доме, чтобы это была бесконечная анфилада комнат, по которой я бы долго-долго шла и кого-то искала. Чтоб можно было бы послать извозчика к Марианне Александровне зимой в ее усадьбу, попросить приехать, достать из погреба моченую бруснику, холодную телятину, посидеть, поговорить... Вот большой размах чрезвычайно для меня притягателен. Хотя живу я в нормальной двухкомнатной квартире. Каждый год собираюсь ее поменять, и все время меня что-то отвлекает.

— Это и понятно, вы же занятой человек. Но «Имаго» хоть как-то разожгло ваш актерский аппетит?

— Очень даже разожгло, настолько, что мы с Каплевичем сейчас заказали Курочкину еще один проект. Так что останавливаться я не собираюсь.

Беседует Валентина СЕРИКОВА