Эссе Виктора Ерофеева «Русский бог», опубликованное в нашем журнале несколько месяцев назад, вызвало массу споров у читателей. Далеко не все разделяют мнение писателя о том, что водка — основная мифологическая фигура русской жизни, некая самодостаточная духовная ценность российского менталитета. Чтобы продолжить этот разговор, мы обратились к другим писателям — к тем, кто не понаслышке знает о традициях русского «литературного пьянства» и может оценить все его аспекты. Такое ли уж вечное и мистическое занятие для русского человека — пить водку? Или вместе с эпохой эта традиция, как и другие черты прежнего образа жизни, сходит на нет?
Валерий ПОПОВ:
ЗА СВОИ ТЕКСТЫ ПИСАТЕЛЬ ПЛАТИТ ПЕЧЕНЬЮ
— Валерий Георгиевич, мы с вами договорились беседовать о пьянстве и его роли в русской литературе.
— Дело в том, что я пьянствовал и забыл подготовиться. Москва — очень жесткий город. Все за рулем и (как говорят) пьют очень мало, а много работают. Мы тоже приезжаем в Москву по делам, но ощущение, что здесь всегда дикое пьянство. У нас в Питере тишина. Москва — это вахтенный метод. Есть такая история (кажется, у Лескова), как русский купец приехал в Берлин и дико напился. Когда вернулся, его спрашивают: «Как Берлин?» Он говорит: «Ой, как там пьют немцы...» И наша реакция на Москву всегда такая — разгульный город. Во всяком случае, я так себя веду. Поэтому и опасаюсь приезжать в Москву надолго.
— С кем приятно выпить литератору?
— Вообще литератору надо выпивать с дикими людьми на вокзалах и в подворотнях. Это самый идеальный источник информации. Непричесанный материал нашей жизни.
— Дикие люди могут дать вдохновение?
— Не вдохновение — они награждают сюжетом. Они расскажут роман, который ты потом напишешь. А с писателями просто отдыхаешь. У них ничего не украдешь, но и они у тебя ничего не стащат.
— Когда читаешь, в частности ваши тексты, о разгулах и выпиваниях, кажется, что они написаны именно в выпившем состоянии.
— Предполагают, что писатель платит сердцем за свои вещи. Конечно, писатель платит печенью. Потому что самые яркие мысли и ощущения появляются с похмелья, скажем так: с дикого бодуна. Страшные фразы, обороты необузданные. Похмелье — это темная кладовая. Заберешься туда — и такие непознанные клади. Опускаться надо, но надо и выходить. С бодуна возьмешь, а на трезвую все это просушишь, развесишь и так далее.
— А бывали ли истории, которые вы придумали в процессе выпивания, запомнили и описали так же вдохновенно, как вы чувствовали, когда это все происходило?
— В общем, да. Есть такой сюжет, когда человек проваливается под лед. Друзья собираются на берегу — вспоминают, выпивают. А утром сквозь сон они видят, что из проруби сначала вылетает живой лещ, а потом вылезает сам герой — совершенно сухой и совершенно живой. И оказывается, что воду в пруду давно спустили и их приятель отлично выспался на дне подо льдом. Это было придумано во время одной пьянки. Конечно, пьяная импровизация рождает полет слов, идей. Для текста нужна такая закваска. Скучна просто «творческая лаборатория», когда садишься за стол, еще того хуже — за компьютер. Не годится! Надо ввязаться, напиться, опоздать, бежать, потеряться.
— А сколько нужно выпить?
— Я не вдохновляю простых людей на подвиги. Потому что столько, сколько нужно, простому человеку — смерть. (Смеется.) Но надо пить красиво. Вот Александр Моисеевич Володин пил великолепно. Был случай, когда на его 80-летний юбилей Басилашвили шутя подарил ему маленькую. Володин тут же выпил ее из горлышка на сцене под дикую овацию зала. Вся жизнь зависит от того, как человек пьет — гениально или бездарно. Надо все делать в блеске. Вот Володину позавидуешь. Каждое утро он обязательно выпивал 100 г в рюмочной у дома. Его знали все буфетчицы и как ему подавали... И какое он шоу из этого делал, великолепное, с присказкой: «Закусочкой будет ваша улыбка».
— Но все-таки чего и сколько надо для утреннего вдохновенного похмелья?
— Как-то в баре я подслушал разговор двух людей. Один вопрошал, что же делать? Другой ответил: выпей коньяка. И первый гениально резюмировал: с коньяка я не нажираюсь. Надо разбить свой организм, его озадачить. Если чувствуешь, что жизнь как-то застоялась, стала слишком аккуратной и тихой, надо по снижению градуса идти, что противопоказано (если повышаешь, то не напьешься), или водку с портвейном мешать. Но все это — если решил в штопор войти.
— А какой напиток предпочтительно?
— Водка. Хотя я не патриот водки. Даже фляжку, которую мне подарили на день рождения, не ношу с собой, потому что не вспоминаю. Вообще-то глобально я трезвенник. (Смеется.) На самом деле я жадный и очень трезвый человек. Чтобы купить, принести домой и выпить за ужином — нет. Я пью сюжетно — в ситуациях встреч, свиданий или деловых контактов — и понимаю, что алкоголь раскрутит любую ситуацию. А без этого горючего мы засохнем и умрем и ничего не сделаем в жизни. Когда выпиваем, тогда мы целуемся, любим друг друга и заключаем договора. Поэтому я выпиваю только с расчетом и по делу. А чисто физически меня это не очень волнует. Водка — коньяк — пиво — виски. Я ничего конкретно не обожаю, а пользуюсь напитками как холодный виртуоз. Важно добиться результата от этого, конечно, главного рычага воздействия на душу, которую, если размочить, можно заставить дышать и жить.
— Есть мнение, что писатель — всегда пьяница. Но какой среди них процент хороших бытовых пьяниц, а какой алкоголиков?
— Есть другая теория, что ни один хороший писатель не сопьется, сколько бы он ни пил и чего бы ни творил. Я все глаза просмотрел, но никто из моих друзей не спился. Писатель принципом пьянства пользуется как акварелью или гуашью. Но есть и профессионалы. Горбовский — профессионал. Иногда он звонит и говорит: «Приезжай». Я предлагаю на улице встретиться. А он отвечает, что не способен. И даже я не всегда приезжаю. Но алкоголь им совершенно не владеет. Глеб владеет алкоголем блестяще. Он в силах пить и писать. Было, однако, время, когда Горбовский заскучал и перестал пить. Так прошло 20 лет тихого существования прозы, которую многие, однако, любят. Потом снова срыв и снова блеск. И снова много новых замечательных стихов.
И второй профессионал был Олег Григорьев. Без водки он, пожалуй, и не достиг бы такого отчаяния, размаха и надрыва. Я встречал его из тюрьмы и потом спасал от пьющих еще митьков. И он доказал, что водка может быть горючим, писательской кровью. Вот они оба водку победили. Увы, но пьянство, даже алкоголизм, благотворно для некоторых писателей.
— А литературные люди, которые бросают пить, как меняются? Те же митьки ведь стали другими.
— Закуксились. Жесткая правда в том, что, чтобы остаться митьками и проповедовать свой удалой облик, они должны были протрезветь. Иначе они просто не рассказали бы про свою жизнь и свое замечательное пьянство. Здесь все завязано в узел и запечатано вместе. Теперь трезвые, они все это прекрасно организовали, маркетировали, распространили, продали. О пьянстве надо только трезвому писать.
— Итак, мы приходим к выводу, что литература — продукт трезвого ума. Но чтобы этот продукт получить, надо сильно выпивать.
— Сам я никогда не писал пьяным. Пьянство — это романтический парус удали, бесшабашности, горючее наших полетов. Образ жизни и наблюдений. В результате водка кончается, а литература остается. Спиваются неталантливые. Бесталанные погибают. А талантливые пьянство используют. Для них это вторые чернила, употребление водки как чернил. Еще кровь в литературе используется, когда люди рискуют.
— Есть и конкретные примеры написания текстов кровью.
— Когда водка заканчивалась. Действительно, чем еще писать, я не знаю. Но чем-то очень горячим.
— А с возрастом что-то происходит с пьянством и пьяницами?
— То ли голова меняется, то ли качество напитков. Я помню, в молодости от большого количества всегда было не очень хорошо, и все ванные были заполнены живописными узорами — то ли Матисс, то ли Кандинский. Потрясающие выбросы необыкновенной красоты. Но, вероятно, именно это организм и очищало. А сейчас он до такой степени отравлен, что все в себя впитывает. Я не помню, чтобы кому-то было нехорошо. Может, водка стала, как кефир или подсолнечное масло? Вероятно (это мерзко), пьянство отошло на странный план. Как гуталин нужен, чтобы ботинки почистить, так же нужна водка, чтобы немного себя отлакировать, — прикладно. Подправить, подвеселить.
— Чем надо закусывать и надо ли?
— Лучше всего женщиной.
— Приготовленной в собственном соку?
— Именно. Без женщин выпивать, кстати, — абсолютная потеря смысла. Ну напиться, а куда все это деть потом — безмерное обаяние?!
— На чистый лист.
— Это утром. (Смеется.) Кстати, водка вообще напиток истины. Все любови на этом закипали. Когда ухаживаешь за женщиной, можно долго ходить по театрам, пить с ней кофе, от которого давление только повышается, и ничего в ней не понять. И все будет дурь какая-то. Но потом надо все-таки с ней выпить. Это самый короткий, ясный и быстрый путь к пониманию.
— А не страшно, что таким образом жизнь ускоряется и сокращается?
— Страшно. И об этом надо написать какой-нибудь замечательный роман типа «Шагреневой кожи». Именно поэтому водку надо беречь, как нектар, для важной ситуации, и разврат — тратить ее по пустякам. А расходовать только на любовь и дружбу, которые она украшает. Рюмка водки — это ключ к сердцу. Выпить и снова сказать о любви, которая всегда есть.
Словом, умному вору все в пору. (Смеется.) Умный выдержит и водку, и политику. И все писатели у нас прекрасные. Кто у нас побежден водкой? Такая жидкость разве может победить. Мы ее победили, надругались, описали, предали, сотворили из нее романы. Она у нас рабыня. Давай выпьем.
Екатерина ВАРКАН
В материале использованы фотографии: Павла МАРКИНА