ШАХИДСКОЕ СЧАСТЬЕ

Китаев-Смык — единственный ученый, сумевший объяснить поведение смертниц

ШАХИДСКОЕ СЧАСТЬЕ

Между «бомбистками» XIX и террористками XXI века безбрежная пропасть — эпохальная и этнокультурная. Но, несмотря на это, психологически они очень близки. Пока обществом не будет осознан истинный, глубинный механизм действий шахидок, мы так и останемся фактически безоружными перед реальностью террора

Леонид Александрович Китаев-Смык человек известный. Военный психолог, автор в числе прочих книг «Психология стресса» и «Психология чеченской войны», не раз бывавший по обе стороны чеченской границы. Назначив встречу, я ждала его в том самом ресторане «Имбирь», в котором чуть не взорвала свою бомбу террористка в ночь на 11 июля, наблюдая немногочисленных безмятежных посетителей. Ну и, конечно, пыталась я представить себе внутренний мир террористки, несущей на себе адскую машинку. По скудным сведениям, почерпнутым в прессе, я пыталась воссоздать этот мир — несчастной жертвы обстоятельств, навсегда потерявшей в жизни четкие ориентиры, перспективы, родственников и мирное небо над родиной. Что тут, казалось бы, еще остается, действительно...

Но тут пришел Китаев-Смык, и оказалось, что все не так просто.

— Дело в том, — сказал Леонид Александрович, — что эти женщины, чеченские террористки, которым западная пресса уже прицепила название «черные вдовы», — явление достаточно уникальное. Во-первых, потому что в Чечне всегда самоубийство считалось и сейчас считается очень большим грехом. Самоубийца недостоин хорошей памяти, и не только он сам, а и вся его семья, и на многие десятилетия. Потому что чеченец обязан быть победителем. А самоубийца — это не соответствует нормам человека-победителя. Вообще само слово «шахид» не чеченское — ближневосточное, арабское слово, которое означает «свидетель» — приверженности, задаче, то есть исламу, то есть джихаду.

— Террористы ведь тоже ведут джихад.

— Джихад сегодня тоже неправильно понимается в западной и нашей прессе. Джихад — это не обязательно «священная война», слово это означает «священное усилие». Например, строительство дома на высокой горе — джихад. Или написание трактата на сложнейшую тему — тоже. Это может быть, конечно, и военное усилие. По борьбе с иноверцами или же сектантами в своей религии. Но вот что получается — все мусульмане Северного Кавказа, в том числе чеченцы и ингуши, принадлежат к суфийским орденам. А суфизм в правоверном исламе считается величайшей ересью, достойной уничтожения еще даже раньше, чем иноверцы, «люди Книги», то есть христиане, иудеи... Понимаете, вот эта сторона дела в последнее время как-то замалчивается в западной прессе. Да и у нас мало кто в этом толком разбирается.

— Ладно, подождите про джихад. В общем, на женщину-самоубийцу чеченцы смотрят косо.

— А еще горская женщина — а чеченки горские женщины — никогда не закрывает лица. Потому что она живет в горах — если она закроет лицо, она не увидит тропы, камня, склона... Как спуститься к реке, поймать козу, подоить корову? А этим шахидкам специально заматывали лицо — все видели эти фотографии. Таким образом, женщина с закрытым лицом — тоже для чеченцев явление чуждое.

Третий момент — женщины, вступившие на путь войны, в Чечне называются «джеро», что обозначает — вдова, даже если она не вдовая. Это слово предосудительное. Это унижает женщину, намекает на некие ее неправильные действия, потому что женщина должна заниматься женским делом, а не воевать. Если она вступила в мужской коллектив, пусть даже отмщая за родственников, она уже не сможет быть благопристойной женщиной, в мужском коллективе что-то на нее обязательно накладывается... Даже если это оправданно, это всегда в какой-то мере позорно. И вот все эти террористки, снайперши, они называются джеро. Они культурно чуждое для Северного Кавказа явление.

Шахидки — это изобретение современных чеченских деятелей, ратующих за войну и суверенитет. Почему они выбрали женщин? Потому что женщине, по крайней мере до последнего времени, легче было проникнуть куда угодно. Из-за российского менталитета, уважения к женщине, которой всегда стараются помочь, пропустить ее вперед, потому что подразумевается, что у нее много тягот с семьей, детьми... Их реже останавливает милиция...

— А что вы всем этим хотите сказать?

— Я хочу сказать о том, о чем мало говорит пресса. О том, что сегодня в Чечне тысячи людей, которые стали изгоями уже в чеченском обществе. Они для чеченцев «низкие люди» и живут очень трудно — им нет помощи, не предоставят работы, не дадут пищи... Это, во-первых, люди, у которых в семье произошло какое-то позорное явление — например, кого-то изнасиловали. Или, например, была зачистка, или ваххабитский налет на чеченский дом, а бывший там мужчина спрятался, убежал. Остались одни женщины, кто-то оказался убит — и все, эта семья, а не только этот человек, становятся в чеченском обществе изгоями. И таких изгоев, как свидетельствует профессор Джабраил Гакаев, десятки тысяч сегодня в Чечне. И эти люди могут быть резервом и для боевых отрядов, и для формирования шахидов и шахидок.

— В общем, никакие не гордые воины ислама, а низкосортные бедняги, готовые на все...

— Самое главное не в этом, это только предпосылка. Отправная точка в другом. Психологи, которые работали в Чечне, и я сам, и чеченские психиатры, — все свидетельствуют, что 90 — 98% процентов чеченцев находятся в особом состоянии, которое я предложил называть «чеченской депрессией». Из чего это психическое состояние складывается? Во-первых, это отчаяние от многолетней безысходности. Им в свое время обещали выход и российские власти, и боевики, а обстановка становится только хуже. Второе — это чувство горя, ведь в каждой семье есть несколько убитых, а еще хуже — если есть непохороненные, то есть неуспокоенные души. По убеждениям чеченцев, душа непохороненного мучится неприкаянно где-то в мире, и это для семьи очень плохо... А третье — это тоска. Не просто абстрактная «душевная боль», а физическая боль во всем теле, как после тяжелой физической работы с непривычки, только во много раз большая. И сам дом становится источником боли — там что-то украдено, кто-то убит... И тот, кто этой боли, слава богу, не испытал, он их понять не может. Я проводил многократные экспериментальные исследования этого состояния, поэтому свидетельствую со всей достоверностью — оно есть. И даже если человек выходит за пределы дома, он наполнен реальной болью, земля горит под ногами, причем не образно горит, а на самом деле — жжет его ноги, жжет все пространство. Небо давит сверху. Это чувство знают практически все чеченцы. И вырваться из этого чувства, уйти из этой боли хотят очень многие. И когда предлагают месть, то есть выход из этого состояния, то это кажется очень легко.

Меня всегда возмущает, когда я читаю в прессе слово «зомби». Их внутреннее состояние не имеет ничего общего с зомбированием. Состояние шахидок называется — предсмертный транс. В предсмертном трансе в первую очередь возникает чувство приятнейшего экстаза, чувство необычайной радости жизни. Если рассуждать с психоаналитической точки зрения, то их человеческое «Я» — все, что не реализовалось в жизни, — ничто это «Я» не сдерживает уже, оно освобождается от любого давления. Никакого «суперэго» не осталось — все традиции, социальные нормы уже малозначимы. И человек вдруг раскрывается, как цветок, пусть и некрасивый, но это он, какой есть. Он понимает, что будущего не будет, и поэтому делает только то, что приятно. Даже задачу для самореализации искать не нужно — уже есть эта задача, то есть мщение. Просто, когда она идет по улице, еще за день за два до теракта, ей приятно идти, потому что это она сама лично идет, а не кто-то, кого всю жизнь родители или семья... загоняли в нормы горских обычаев.

В романе Достоевского «Идиот» есть рассказ приговоренного к смерти, описаны последние его минуты, секунды, какие они были яркие, радостные. Вторым характерным качеством души террористки-смертницы как раз и является то, что все вокруг становится необычайно ярким. Краски, детали предметов — все выпукло, очень приятно и красиво. И чем ближе смерть, тем ярче мир. И если она вдобавок до этого была несколько лет в «чеченской депрессии», остановить ее уже невозможно. Ей даже нельзя сказать, как обычному человеку: «Что ты делаешь? Сохрани свою жизнь». Зачем ей та, прошлая жизнь? Третье — это свойственно именно чеченским и другим шахидам — упоение властью. Вот ходят вокруг беспечные люди, и все во власти человека, обреченного на смерть и готового взорвать себя и их. И она может, даже с неким таким радостным пониманием, давать им еще эти минуты и часы.

— Вас послушать — так им и наркотики не нужны никакие.

— Да, человек в предсмертном трансе чаще всего не нуждается в стимуляторах, он и так эйфоризирован. Кроме того, наркотики на Северном Кавказе не являются элементом культуры, опять же из-за гор. Наркотики в горах — это же гибель. Разговоры о наркотиках, которыми пичкали смертниц, — это, возможно, всего лишь наша европейская попытка хоть как-то рационально объяснить их действия. Я не удивлюсь, если никаких наркотиков на самом деле не было. Зато есть суфийские тренинги, изменяющие сознание, один из них мы многократно видели по телевизору, особенно в первую чеченскую войну, когда чеченцы кружились с выкриками. Это такая своеобразная молитва суфийского ордена кадиритов, которых много на Кавказе и еще в Боснии и Герцеговине. Известно, что подобные техники используются во Французском легионе, и немецкие зондеркоманды их использовали.

— А по-моему — обычный гипноз.

— Когда говорят — «гипноз», тем более «обычный», то сразу кастрируют действительность. Речь идет о сложном измененном состоянии сознания. Происходит трансформация всей личности, человек становится другим. Причем если кто-то сейчас захочет этими практиками заняться, то я бы не рекомендовал, потому что они не найдут здесь, у нас, учителей, кроме самозванцев. На Северный же Кавказ это экспортируется с Ближнего Востока, где суфийская традиция жила еще до ислама и не прерывалась.

— Да вы идеализируете это все... Несчастная загнанная в угол женщина. Какие там радость и обостренность интеллекта, если она, как сумасшедшая, бродила два часа по центру, пытаясь найти нужное место, пугаясь охранников и в конце концов вообще психанула, закричав про бомбу...

— Отчасти вы правы. Однако если мы в понимании этого явления будем ориентироваться только на то, что вы сказали, правоохранительные органы всегда будут оказываться бессильны. Девушка эта — просто брак, недоработка, так же как и неправильно снаряженная бомба в ее рюкзаке. Если считать, что главными являются показатели брака, тогда вы правы.

— У меня даже мелькает мысль, что в современном русском языке всем этим состояниям, которые вы с таким восторгом описали, есть одно точное название — «отмороженность».

— Я с этим не соглашусь. Вот опять вы хотите свести к чему-то простому и понятному очень сложное. Отмороженность — это снижение интеллекта, а здесь, наоборот, весь интеллект мобилизуется и направляется в строго определенную точку. Определить шахидку в толпе чрезвычайно трудно, потому что она мобилизована, ее реакции обостряются до предела. Вот смотрите — в Израиле антитеррористическими службами пронизана вся территория страны, а все равно они не могут их заранее вычислить. Шахид — это всегда суперинтеллектуальный человек, в то время как обычный человек вял, расслаблен. Интеллект шахида направлен на одно: совершить свое действие и ни в коем случае не промахнуться. Это не отмороженность. Меня часто спрашивают — как выглядит террорист? А как? Он выглядит так, что его ни за что не узнаешь.

— Ну вот представьте — вы со своих гор приезжаете в Москву бороться с врагами и вдруг видите, что живут люди, которые чеченцев не убивают, ходят себе на работу или в кафе... Почему тогда у них, таких умных и обостренных, не наступает прозрения? А может, их просто зло берет, что здесь жизнь продолжается, а там — разруха, голод, убили родных... Я понять хочу.

— При чем здесь злоба? У нее просто радость бытия в каждой секунде... Она в эти секунды воплощает то задание, которое позволяет ей идти к смерти. При чем здесь другие люди? Она рассматривает их как существа, которыми она владеет. Она уже не думает, кто прав, кто виноват.

— Это же какая-то мания тогда... Интеллект-то тут при чем?

— Естественно, предсмертный транс — это мания. Но что такое мания, если отбросить моральные ярлыки? Это устремленность во что-то одно с игнорированием всего, что этому мешает.

— Ограниченность то есть.

— Ничего не ограниченность. Это концентрированность. Великий писатель или ученый — это маньяк. Даже глупый человек в маниакальном состоянии так концентрирует остатки ума, что делает необычайно умные вещи. А если он умный и маниакальный, то он становится гением.

— Почему тогда общавшиеся с сексуальными маньяками следователи и журналисты отмечали у них общую ограниченность и эмоциональную тупость?

— Дело в том, что я десятилетия изучал и маньяков, а заодно и тех, кто с ними встречается. Так вот, скажу я вам, многие, кто с ними встречался, просто смотрели на них как в зеркало, видя собственную тупость. Они ничего так и не поняли.

— То есть вы хотите сказать, что девушки с рюкзаками, набитыми взрывчаткой, — это не жертвы обстоятельств, а титаны мысли? И руководят ими не усталость и злоба, а сверхмощный интеллект и жажда неземных удовольствий предсмертного транса?..

— Злоба — это означает брак в работе. Злоба будет отвлекать ее от выполнения задачи, привлечет внимание прохожих. Я бы не говорил о банальной злобе или ненависти, все эти человеческие эмоции остались в ее прошлой жизни. Она ведь уже вырвалась из ужаса в радость, из отчаяния в ликование. Конечно, человека, введенного в предсмертный транс, я бы сравнил с человеком, больным раком, только на психическом уровне. Нормальный человек, конечно, в таком трансе не может находиться, с точки зрения медицины он ненормальный. Но зато он находится в состоянии, близком к понятию «счастье».

— «Не дай нам бог такого счастья» — это в народе про шахидок, наверное, говорили...

Майя КУЛИКОВА