КАК Я СТАЛ СУРРОГАТНЫМ ПАПОЙ

Приходит время, когда мать должна что-то ответить ребенку на вопрос: «А где мой папа?» Раньше мамаши потчевали детей историями о сбитом летчике. Сейчас покупают «отцов»

КАК Я СТАЛ СУРРОГАТНЫМ ПАПОЙ

Как бы ни была феминистка мужеподобна, отца она заменить не может. И умные женщины нашли хитроумный выход. Среди обеспеченных, но одиноких феминисток все большее распространение принимает новомодное поветрие — «суррогатный папа»

К кандидату предъявляются жесткие требования. Он должен быть образован, умен, весел, любить детей, уметь найти с детьми общий язык и обязательно пройти полное медицинское освидетельствование на предмет отсутствия у него заразных болезней. Ну и еще должен вести здоровый образ жизни: не пить и не курить. Малолетнему ребенку данный образец мужской породы представляется как отец. И вести он должен нормальную для отца жизнь: утром уходить «на работу», вечером возвращаться с нее и заниматься с ребенком обычными вещами — играть, ужинать, гулять, укладывать спать. А параллельно он должен в легкоусваиваемой ребенком форме вбить в его голову простые житейские истины.

Как только ребенок уснул, «отец» отправляется домой, а к его пробуждению он уже должен находиться на рабочем месте в халате и домашних тапочках. Довелось побывать таким папой и мне...

Работал я парковщиком в одном из московских ресторанов. В мои обязанности вменялось: помочь клиенту припарковать машину и следить за тем, чтобы на ней уехал именно он, а не какой-нибудь преступный элемент. Получал я за 12 часов работы всего 300 р., но тут был и «левак». Откроешь даме дверцу лимузина, когда она с кавалером подъехала к ресторану, а потом повторишь ту же операцию по их уходу, и кавалер (если, конечно, он не конченый жлоб) отблагодарит тебя сторублевкой... И вот как-то я разговорился с одной из постоянных клиенток, которая, узнав, что я бывший военный, предложила мне стать суррогатным отцом ее пятилетнего сына. Она брала на себя расходы по медобследованию и обещала платить мне за эту непыльную работенку 500 долларов в месяц.

В условия контракта входило следующее:

1. Я должен приучить ребенка по утрам самостоятельно умываться и чистить зубы, безропотно принимать на завтрак кашу и молоко, самостоятельно одеваться и завязывать шнурки на ботинках. И наиглавнейшее — чтобы он перестал измываться над учительницей английского языка и начал наконец изучать сам язык. Все остальное — по обстоятельствам: игры, прогулки, культурно-развлекательная программа.

2. Рабочий график: в будние дни с 7.00 до 8.30 (потом я якобы убываю на работу) и с 18.00 до 22.30. В субботу и воскресенье с 8.00 и до отбоя.

3. Деньги на культурно-развлекательные мероприятия проходят отдельной строкой, равно как и на мелкие карманные расходы во время вечерних прогулок.

4. Получка — каждый тридцатый день, проведенный с этим пятилетним обормотом.

Легенда, оправдывающая в глазах «сына» мое столь долгое отсутствие, уже была разработана мамой: я военный, который был в длительной командировке на Острове свободы (Кубе. — Прим. авт.) с секретным заданием и потому не мог прислать даже письма. Как выяснилось позднее, таким дешевым враньем ребенку забивали баки с тех самых пор, как он узнал о наличии у других детей загадочного члена семьи — папы и настоятельно потребовал от мамы представить ему такового.

На следующий день перед мальчиком Димой предстал «вернувшийся из командировки» долгожданный родитель — я. Моя работодательница представила меня:

— Вот, Димулька, вернулся наш папка! — радостно оповестила она сына, изумленно всплеснув руками.

Димулька оказался довольно упитанным крепышом с русыми волосами и карими озорными глазами. Как и все дети, он не засомневался в правдивости материнских слов и с разбегу бросился мне на шею. Я, как порядочный, долгое время не видевший сына отец, искренне удивился и обрадовался тому, как он вырос и возмужал за короткие полтора года разлуки, и сделал подхалимский вывод, что, видимо, он стал настоящим мужчиной — помню, мне самому в детстве всегда это льстило. Думаю, это льстит всем мальчикам. Димулька не был исключением.

Господи, как просто обмануть ребенка — из долгой командировки «отец» вернулся с подозрительно маленьким багажом — одним небольшим рюкзачком, из которого были извлечены подарки, заблаговременно приобретенные его же матерью. Дмитрий не обратил на них должного внимания. Я для него был намного интересней, и он, абсолютно игнорируя мать, ни на секунду не желал оставить меня. Он поведал мне все семейные тайны, провел экскурсию по дому (дом большой), рассказал, чем занимается мать и каким образом зарабатывает деньги (сеть мебельных магазинов и еще каких-то), и в каких экзотических странах (европейские страны для него оказались не экзотикой, а так — чепуха какая-то) он успел побывать за свою недолгую жизнь.

После «семейного» обеда в честь воссоединения благородного семейства мы отправились на экскурсию по Москве. И тут я смог окончательно завоевать беззаветную любовь маленького лгуна. Превосходно зная историю Москвы, я рассказывал Димке о том, как строился Кремль, как раньше называлась эта улица и почему название у нее именно такое, а не иное. Он слушал открыв рот от изумления и только успевал перемещаться по заднему сиденью «мерседеса» от одного окна к другому. Любознательный мальчик.

Вечер был завершен ужином в ресторане, где я и «сынишка» немного похулиганили — я научил его, как, зажав пальцами косточку от черешни, можно выстрелить ею в меня. При первом же попадании я открыл ответный огонь «на поражение»: жертв удалось избежать, но тем не менее Димка был на седьмом небе от счастья и смеялся так, что на нас обращал внимание весь ресторан. Но как только я попросил Димку прекратить безобразие, он безропотно выполнил мое веление. Мать его — «моя жена» — была в шоке и удовлетворенно сказала:

— Ты просто волшебник. Я бы не смогла его остановить, если уж позволила, косточками был бы обстрелян не только весь персонал, но и посетители ресторана.

Мы выходили из ресторана, как счастливейшая на свете семья, и ребенок ни за что на свете не хотел выпускать из своей ручонки мой указательный палец. А перед тем, как уснуть, он, нежно глядя мне в глаза, прошептал:

— Я тебя люблю, папа. Ты даже лучше, чем Сережкин папа.

Я только крякнул...

Как и было оговорено в контракте, в 7.00 следующего дня я прибыл на «работу». «Жена» была уже на ногах и готовила завтрак сынуле. Я облачился в спецодежду — домашние тапочки и спортивный костюм. Ровно в 7.30 произведя подъем Димки, я приступил к его обучению. Первым номером программы шла утренняя зарядка. Раньше Димка о ней слыхом не слыхивал, и потому утреннее размахивание руками и ногами очень понравилось ему. Вторым номером шло упражнение «прием душа». Со слов его матери я знал, что это самый неприятный момент: Димка ненавидел душ всеми фибрами души. Но когда я объяснил ему, что по утрам душ принимают все настоящие мужчины, он послушно залез под струи теплой воды. После душа мы дуэтом чистили зубы и умывались холодной водой. Сперва он отдергивал ручонки из-под ледяной струи, но, собравшись с духом, набрал в ладошки воду и, крепко зажмурившись, растер ее по своей мордашке.

...Простые вроде вещи, но наблюдать за этим со стороны чрезвычайно забавно...

С завтраком вообще было просто. Увидав на столе ненавистную кашу, Дима взглянул на меня и без слов понял, что настоящие мужики питаются на завтрак именно этим дерьмом. Должен признаться, я сам через силу ел эту кашу, но новая профессия обязывала...

В этот же день мне предстояло наконец встретиться с учительницей английского и привить Димке чувство священного трепета перед ней и любовь к изучению иностранного языка. Как это сделать, я напрочь не представлял и решил идти проторенной дорогой — личным примером. Как такового педагогического образования у меня нет, но имеется богатый опыт воспитания восемнадцатилетних обалдуев срочной службы. Когда-то давно, в военном училище, мы изучали какую-то там педагогику, и именно из этого курса и всплыл у меня в памяти этот самый «личный пример».

И вновь трюк удался. Мы на пару внимали учительнице и талдычили за ней простейшие предложения. Димка был в восторге. Училка — в шоке. Я чувствовал себя идиотом, оставшимся в десятый раз на второй год в первом классе. Но главное — Димка проявлял прилежание.

В течение следующих недель, целиком опираясь в своем учении на тот самый «личный пример», я заразил подопечного следующими гадостями: самостоятельно одеваться, умываться, чистить зубы, убирать за собой игрушки, разогревать пищу в микроволновой печи, кататься на роликах. Плюс в качестве бонуса пересадил его с четырехколесного на двухколесный велосипед.

К урокам «сын» начал относиться с должным прилежанием, с матерью стал почтителен и больше уже не смел пререкаться с нею. Все вроде бы стало хорошо. И я расслабился. Я решил для себя, что все Димкины недостатки уничтожены, когда мое благодушие было нарушено самым подлым образом. В Димке вскрылось самое ужасное и не поправимое ни одним из известных педагогической науке способов свойство — все, к чему он прикасался, билось, ломалось и трескалось. То ли глупые звезды в момент его рождения расположились на небе как-то не так, то ли «судьба такая», но факт остается фактом: Димка оказался ходячей разрухой. Все, что не ломалось само, но состояло из частей, Димка добивал при помощи отвертки и пассатижей.

В «доотцовскую» эпоху, то есть до момента моего пришествия, все эти винтики, гаечки и прочая разобранная дребедень странным образом расползалась по всей квартире. Единственное, что мне удалось сделать, — теперь все сломанное и разобранное складировалось на небольшом участке Димкиной комнаты. Мама была рада и этому. И вообще результатами моего труда она была удовлетворена сверх ожиданий. Потому что за жалкие три месяца с хвостиком я сумел полностью перевоспитать ее сорванца. Она была довольна мной, я — суммой заработанных мною денег.

...Деньги шуршали в кармане, но на душе у меня было муторно. Самое сложное — расставание с сыном. Мне-то что, я расставался с чужим мальчиком. А он с отцом! Я представлял, как он, привыкнув просыпаться по утрам и бежать наперегонки со мной в ванную, следующим утром будет лишен этой веселой процедуры. И мне стало очень жалко его. Но пора было уходить. Я вновь должен был превратиться в разведчика и ехать в длительную командировку, правда, уже не настолько секретную, как предыдущая: «командованием» допускалась переписка с сыном.

Димулька, узнав грустную новость, сперва порывался пустить слезу, но я не позволил: мужчины не плачут. И тогда он вдруг сказал:

— А я вот никогда не стану разведчиком, чтобы не бросать сына и маму.

Затем мы испили прощального чаю с тортом, я уложил Димку в постель и, когда он уснул, покинул рабочее место навсегда.

Странное дело, я расставался с женщинами, которых любил, но не скучал по ним никогда. А вот по Димке скучал очень долго и иногда даже утром подъезжал к подъезду их дома, чтобы издалека понаблюдать за тем, как он возится во дворе с ребятней.

Каждый месяц я получал, да и до сих пор получаю от него письмо, в котором обстоятельно он описывает свою счастливую жизнь и жалуется лишь на то, что я так долго не возвращаюсь, а он ждет.

Я пишу ему ответные послания, в которых требую от него исправить свое поведение (мама по телефону нажаловалась) и больше всего боюсь, как бы его мама меня не похоронила. Бывает же так, что отважные папы гибнут на опасных заданиях... Не дай бог, конечно...

Владимир НИКУЛИН