Я ЗАМУЧИЛСЯ ВСЕХ СМЕШИТЬ!

...Представьте, что у вашего пиджака не одна вешалка, а две. Даже три. Вот таков же и «Несчастный случай»: непонятно, за какой музыкальный крючок их подвесить. Черный юмор вперемешку с лирикой. Американское шоуменство вместе с советской романтикой 60-х. Алексей Кортнев вообще играет сатану в мюзикле «Иствикские ведьмы»... Чтобы понять, что у такого человека внутри, нужно гулять с ним не по проспектам, а по самым что ни на есть глухим дворам...

Алексей КОРТНЕВ:

Я ЗАМУЧИЛСЯ ВСЕХ СМЕШИТЬ!

В этом году у Алексея Кортнева просто вал всяческих событий, общественно значимых и сугубо личных. Двадцать лет группе «Несчастный случай». Роль дьявола в мюзикле «Иствикские ведьмы». Не далее как в этом месяце ожидается прибавление в семействе Кортнева и Амины Зариповой... В конце концов в октябре Кортневу стукнет 37 лет. Дата символическая для всякого творца... В общем, надо бы встретиться...

Итак: однажды летом, в час небывало жаркого утра, в Москве, неподалеку от Патриарших прудов, появились два гражданина... Мы с фотографом Мишуковым (который был абсолютно лыс, как и Берлиоз) ожидали, что сейчас знойный воздух сгустится над нами и соткется из этого воздуха прозрачный гражданин престранного вида... Тем не менее никто ниоткуда не соткался, а просто появился в конце аллеи гражданин ростом примерно двух саженей, в плечах широк, но телом весьма худ, одет в черную майку и брюки; оба глаза одинаковые. В течение двух часов мы водили его по дворикам, паркам и скверам, однако ничего сверхъестественного не происходило. Вследствие чего ответственно заявляем: никакого дьявола нет, а есть только певец Кортнев, который играет демонов чисто из спортивного интереса.

ДВОР № 1 (НАПРОТИВ САДА «ЭРМИТАЖ»)

— Вот сюда, во дворик, пожалуйста... Немного резковатый запах, но это пустяки, дело житейское... Вы ведь родились в Москве, да? Какие дворы вам родные?

— Тот, где я вырос. Ленинский проспект, площадь Гагарина. Там прожил до 35 лет. Самый главный двор в жизни — тот, где магазин «1000 мелочей». Там у меня жила толпа друзей. Там и я обитал в бабушкиной квартире.

— Ишь как повезло-то вам... Сталинский дом?

— Нет... Брежневский уже. Сталинские дома — на парадной части Ленинского проспекта. А в глубине — на 60-летия Октября — уже хрущевки, хотя и кирпичные... Ну все равно довольно благополучное жилье. Правда, вскоре из двора бабушкиного дома пришлось смываться, хоть там и зелень была, и детские площадки, детсады... И все бы хорошо — рядом был стихийный рынок, на котором торговали отвертками и выключателями. И все эти торговцы повадились ходить к нам в подъезд писать и какать. Выгнать их оттуда не было никакой возможности. Поэтому мы сами оттуда вынуждены были улетучиться.

— Вот беда-то... Понимаю. А вы, наверное, хорошим были мальчиком, воспитанным?

— Примерным поведением я, конечно, не отличался, но... Даже если и захотел, все равно не смог бы стать настоящим хулиганом. У меня исключительно добропорядочные родители и дедушки с бабушками. И дяди с тетями. Большая, дружная, обеспеченная семья.

— ...А в это время во дворе злые ребята хриплыми голосами пели: «Па-а тундре, па-а железна-ай да-ароге...» Стра-а-шно...

— Не-а. Меня, кстати, не во дворе научили играть. Дома была гитара, играл отец. На семиструнке. Репертуар у меня поначалу был тоже родительский, исключительно интеллигентский: Визбор, Галич, Окуджава... Никакого бренчания на лавочке типа «Стояли мы на шухере с Мишаткой...» не было. Да и вообще этого не было тогда. Потому что, я так думаю, настоящих, «корневых» блатных песен никто из дворовых ребят и не знал... Тогда блатная песня была уделом людей бывалых. Взрослых. Все-таки в наше время «блатняк» — это было скорее такое любование экзотикой. Не мое, но прикольно.

ВНИЗ ПО БУЛЬВАРНОМУ КОЛЬЦУ

— ...Гитара многое меняла в тогдашней жизни?

— В моем случае — да. Менялись самооценка, статус, если ты, конечно, добивался каких-то первоначальных успехов... Тогда к тебе уже относились с осторожностью: ты был как... сосуд с непонятной жидкостью. Не такой, как другие сосуды. И с тобой обращались не то чтобы бережно, но осторожно. Чтобы не расплескать. Это очень важное ощущение, это очень многое дает. Сейчас с гитарой дело обстоит похоже, но все-таки, я думаю, культ физической силы ныне имеет гораздо большее значение для поддержания авторитета. А тогда гитара гарантировала прежде всего внимание...

— Чье внимание?..

— Ну как... Вначале одноклассников. Потом всей школы. Дело в том, что наша школа тоже была непростой. Это была английская спецшкола. Атмосфера была в ней такая келейная, закрытая от внешних влияний. В ней что было замечательно: возрастная разница не имела такого значения, как в других школах. Не было противостояния между девятым и десятым, например... Кроме того, был только один выпускной класс... Мы как-то все были вместе. Школьные вечера, выезды в летние трудотряды — мы ездили в Озерский район полоть капусту...

— Слушайте, и со школой вам повезло... А в трудотряде чего пели? Тоже, что ли, Окуджаву? Что-то я вам не верю.

— Окуджава «шел», как говорят сейчас, очень хорошо. Но и времена были, мягко говоря, другие. Даже когда я сошелся с одной гоп-компанией... Дело в том, что у нас училось какое-то количество детей, которых приняли в школу только потому, что они жили в нашем районе. Даже несмотря на то, что школа у нас была понтовая, «золотистая», и рядом жили дети всего дипкорпуса соцстран... Ну так вот, учились у нас в школе и те, у кого сидели «на зоне» старшие братья или отцы... Через этих ребят я и познакомился с одной гоп-компанией, которая жила по соседству. И вот представьте себе: вместе с ними мы тоже орали Окуджаву, Галича, Визбора, все бардовское... даже не наследие — тогда же все были еще живы...

— «А потом для меня наступила эпоха битлов» — так обычно говорят...

— ...А потом появился первый восхитительный альбом Розенбаума, где были все эти одесские стилизации, начиная с «Гоп-стоп, мы подошли из-за угла». Но это же была квазиблатная песня, сделанная питерским врачом... Это мы тоже некоторое время поорали. Кстати, если уж говорить об этом жанре, я вообще лучшим произведением считаю песню Городницкого «Магадан»... Потому что уже тогда было ясно, что песенка не про воришек, которые по-быстрому украли и сели, а про политических!.. Это многое меняло. А потом для меня наступила эпоха Queen, потом Genesis, Jethro Tull. Что же до битлов, на меня лично они сильного влияния не оказали. А окончательно мне «снес башню» King Crimson. Артрок повлиял на нас очень сильно, и в этом отличие моего, допустим, поколения от БГ или Макаревича. У тех — поскольку они молились на битлов — была вот эта склонность писать помногу, и именно хиты, которые можно в принципе напеть под гитару. У нас далеко не все песни можно сыграть одному.

ЦВЕТНОЙ БУЛЬВАР

...Газон напротив цирка. На газоне лежат люди. Жарко. «А ты можешь немного полежать на травке?» — спрашивает вдруг фотограф Мишуков. «Да запросто!» — отвечает Кортнев и тотчас пружинисто, по-спортивному, падает на газон. «Ага, ага... Леш, а вот теперь навстречу солнцу можешь повернуться?» — «Легко!..»

— ...Слушайте, Алексей, как вы все эти издевательства выдерживаете? Почему бы, к примеру, вам не послать фотографа ко всем чертям, а?..

— Ну, не знаю... У меня просто хорошая нервная система, доставшаяся в наследство от родителей. Они у меня очень уравновешенные, сдержанные, никогда не курили, не пили, таблеток не глотали... Я же все это изредка делаю, но испортить заложенного уже не могу, видимо... Я очень спокойный человек...

— Вам этот образ жизни, наверное, близок — эдакого милого шалопая, раздолбая, лентяя, которого все любят?..

— Отчасти. Мы действительно всегда играли в безобидных таких шалопаев, отчасти пребывающих в детстве... Потому что мы в отличие от «настоящих» кондовых рок-н-ролльщиков все же происходили из благополучной среды. Это сейчас все опять перемешалось, а тогда, надо сказать, принадлежность к вузу и принадлежность к социальной касте совпадали, мы выглядели и вели себя соответственно статусу... Ни в коем случае не пытались изобразить лохматый, агрессивный рок... Мы, конечно, немного ИГРАЛИ, но именно СЕБЯ, а не чуждый нам тип...

— «Генералы не дают мне спать» — наверное, эта песня написана по мотивам военной кафедры?

— Нет. В то время уже шла афганская война. «Где играет афганский джаз, где под корень срезают нас, отправляя букеты вам» — когда мы пели эту песню солдатам, путешествуя с агитпоездом по БАМу, офицеры нас гоняли метелками... Они сильно напрягались. Но, честно говоря, мы никогда не исповедовали активную сопротивленческую позицию. Хотя я уверен, что свою позицию можно выражать и сидя на крылечке под солнцем, и все равно это будет позиция.

— Отношение к войне тогда и сейчас похожее?

— Да, в том смысле, что и тогда, и сейчас об этом говорится меньше, чем эта тема заслуживает. Но человек вообще довольно инертен. Очень быстро перестает переживать. Если идет война, то человек переживает по этому поводу день, второй, третий, а потом привыкает. Успокаивается. Все прекрасно знали, что каждый день в Афгане гибнут наши, и никто не строил иллюзий. Но, кроме кукишей в кармане, других способов борьбы не было. БГ в те годы пел «Я не знаю, кому и зачем это нужно» Вертинского — и все понимали прекрасно, почему именно ЭТА песня... Народ вставал, плакал, размахивал кулаками...

— У нас писали, чем семидесятники отличались от шестидесятников. Они уже ничего не хотели перевернуть, только мечтали найти «место в уголочке неба», выражаясь вашими словами, чтобы что-то тихо делать в свое удовольствие...

— Когда мы были совсем детьми, лет по четырнадцати, мы готовились принять эту философию. Но все-таки наша юность пришлась уже на 80-е, когда внутренняя идеология опять поменялась. Была разрушена система, в которой мы все уже почти были готовы прожить всю жизнь. Пережили мы это, впрочем, очень легко. Нам было по семнадцать лет, и мы с высоко поднятой головой пошли в совершенно другую жизнь. И стремление «отсидеться в уголке» тоже оказалось ненужным. Недавно я встречался с бывшими одноклассниками, и мы вдруг выяснили, что перестали видеться друг с другом где-то в 88-м году, когда, собственно, наступила полная переориентация в жизни. И именно в этот момент наши контакты распались, хотя мы были очень дружны. А я думаю, это подсознательное свойство людей той эпохи — расстаться, чтобы сойтись вновь уже на новом уровне, в иных условиях. Сейчас, дай бог, мы опять начнем встречаться.

ДВОР №2 (ВЫХОДЯЩИЙ НА БУЛЬВАРНОЕ КОЛЬЦО)

— Видел вас недавно в продвинутом театральном центре Рощина и Казанцева. Просто так зашли?..

— Я к театру в последнее время присматриваюсь и принюхиваюсь. Хочу играть человеческую драму, а не музыкальную комедию... Несмотря на малый опыт в студенческом театре МГУ, у меня там были довольно серьезные работы. Хочется вернуться к хорошему режиссеру. Я с огромным удовольствием работаю сейчас в большом проекте, в «Иствикских ведьмах», но понимаю, что это вообще-то другое. Это смешение театра и цирка. И спорта.

— И бесплатной рекламы.

— И удовольствия. Просто участие в «Ведьмах» доставляет мне удовольствие не столько эстетическое, сколько физическое... Еще мне нравится играть в волейбол. Кататься на лыжах. Это все удовольствия тела, а не души.

— Сомнительный комплимент мюзиклу.

— Не вижу в этих удовольствиях ничего зазорного. Эту работу нельзя мерить театральными мерками, тем более в русском понимании слова «театр». Вот если я всерьез займусь театром... Вообще мы подумываем, не вернуться ли к большой форме. Хотим с группой «Несчастный случай» написать оперу и поставить ее на малой сцене. Но по законам большого произведения. Ни в коем случае не мюзикл, не дивертисмент... Мне вообще надоело писать и делать СМЕШНО... В любом случае у нас получается забавно, но сознательно не хочется писать очередные комические куплеты. Потому что я задолбался всех смешить... Нужно еще написать два номера к проекту «Радио. День выборов» — и не могу. Противно. Есть желание вообще уйти от той сцены, которая подвергается массированному рецензированию и вниманию...

ПЕРЕХОД ПОД БУЛЬВАРНЫМ КОЛЬЦОМ

— Вы в переходах играли хоть раз, в роли настоящих уличных музыкантов?

— В России — нет, а за границей — сколько угодно. Подавали там люди очень хорошо. Первый раз попробовали в Западном Берлине, достигли пика совершенства в Эдинбурге, где проиграли 23 дня на улице. Зарабатывали по 40 фунтов в день. Репертуар у нас был тогда — четыре номера...

— Маловато...

— Больше не имело смысла, потому что публику нужно как можно чаще распускать. И собирать новую, потому что платит человек единожды. На первой песне публика собирается. На второй — раскачивается. Третий номер ударный, на четвертом — прощаемся. Мы пели рок-н-ролл «Который час, товарищ прапорщик?», написанный на английском языке, пели матерные частушки...

— Самую приличную можете напеть?

— Там приличных не бывает... Одна из любимых: «Ой калина, калина, х... большой у Сталина. Больше, чем у Рыкова и Петра Великого». Это из каких-то книжек, по-моему, чуть ли не из Шаламова... Третьим ударным номером была песня «Солдатушки — бравы ребятушки». Мы ездили примерно с 89-го по 93-й год, когда еще был интерес к русским. В Англии очень выгодно выступать, потому что ходовая карманная монета там — фунт, а это очень много. А вот в Америке петь на улице бессмысленно. Потому что тебе накидают даймы и квотеры — те монеты, которые лежат у американцев в кармане, а это почти ничего... В Испании тогда тоже было нехило: сто песет — ходовая монета... В Европе, наверное, сейчас на улице тоже выгодно работать: один евро — это много... В Германии подавали нам одной и двумя марками, тоже неплохо... Франция — так себе, а в Финляндии можно вообще на улицу не выходить. Им это не интересно... Вот вы, кстати, знаете, как выбирать место для уличного пения?

— Н-не-т...

— Нужно сразу определить, что находится за спиной. Это важно для акустики, ведь микрофонов нет. Ну чтобы совсем не надрываться. Вот здесь, например... (Кортнев вбежал на площадку перед входом в какой-то банк, с мраморными ступенями. Охранник напрягся.) Я бы встал здесь, допустим... Потому что сзади — это место для ансамбля, а если ближе, то уже слышно не будет...

— Знаете, это мне напоминает бывшего фронтовика, который на пикнике прикидывает, удобно ли окапываться...

— Уличные концерты — это такая же школа, как и работа в рекламе, криэйторство... Не случайно столько талантливых людей в рекламе... Потому что это сложно — пройти на грани между ремеслом и полетом фантазии, сделать что-то свое в рамках общей задачи... Как ни парадоксально, заказчик рекламного ролика сейчас играет роль некоей кристаллической решетки, внешнего давления, которое спрессовывает идею художника в алмаз... Художника что-то должно придавливать, но уж лучше экономическими, чем репрессивными методами.

...Фотограф Мишуков хочет внезапной реакции. Он говорит: «Алексей, сделай очень серьезное лицо. Очень. И смотри на меня. Думай о чем-то очень серьезном. Внимание... «ЖОПА!!!» — орет Мишуков, и мы с ним оба дико хохочем. Кортнев вежливо улыбается и смотрит на нас даже с некоторой завистью...

— Я эту штуку знаю. Слово хорошее, я согласен... Просто я его изучил еще в детстве. У нашего подъезда стояла пивная палатка, на которой было написано: «Ты знаешь слово жопа». Без вопросительного знака, без ни-че-го. И эта надпись реально наполняла меня радостью каждое утро, когда я шел в школу. Потому что это был не вопрос, не намек, а просто такая констатация. Очень добрая какая-то надпись.

...И еще одна запомнилась. На журфаке МГУ, в мужском туалете, на двери средней кабинки было написано: «ЕЛЬЦИН — ЭТО ТЫ». Ни один лозунг времен перестройки не имел на меня такого мощного влияния.

Андрей АРХАНГЕЛЬСКИЙ