В ПОИСКАХ НОВОЙ НАПАСТИ

Алармизм всегда нуждается в звучных и емких словах. И, когда хорошие и разные люди заговорили о силовиках, ведущих страну по тупиковому латиноамериканскому пути, тут же вспомнили и про хунту. Что и естественно. «Латинская Америка — силовые структуры — хунта» — напрашивающаяся ассоциативная цепочка.

Наш путь

В ПОИСКАХ НОВОЙ НАПАСТИ

Проблема только в том, что слово «хунта» носит в русском языке не внятно-терминологический, но всего лишь ругательный характер. Оно хорошо для уязвления, но не для разъяснения. Например, в 1991 году ГКЧП называли «хунтой», хотя такой характеристический признак, как военное правление, в деятельности ГКЧП был представлен весьма невразумительным образом. Танки на улицах Москвы действительно были, и три силовых министра — Крючков, Пуго и Язов — в комплоте были задействованы, но сама армия как институт колебалась, говорила надвое, играла и вашим и нашим, а душой заговора был вполне штатский А.И. Лукьянов, так что о попытках ввести генеральское правление говорить было довольно затруднительно. Тем не менее ругательства «хунта» и «хунтари» в те горячие дни были очень употребительны.

Не помогает и обращение к испанскому первоисточнику, ибо слово junta достаточно нейтрально. Этимологически это всего лишь «союз», «объединение», а по устоявшемуся смыслу — правящая группировка любого толка, не обязательно военная и не обязательно авторитарная. Смысл же русского ругательства передается лишь словосочетанием «военная хунта». Кстати, «хунте» в русском языке предшествовало другое, столь же маловразумительное ругательство «клика», что даже привело в 1955 году, во время примирения Хрущева с Тито, к немалому конфузу. В некотором сибирском городе к приезду югославской партийно-правительственной делегации запутавшееся в семантических тонкостях местное начальство вывесило приветственный транспарант: «Братский привет товарищу Тито и его клике!» Как знать, не получится ли нечто подобное и с хунтой. Разве что пользоваться стихотворным определением, которое после свержения Альенде сочинил учившийся в моей школе классом младше юный поэт Андрей Метелица: «Хунта — это не только хунта, // Хунта — это не только в Чили. // Хунта — это осадок мутный // Всей реакции в мире». Под такое поэтическое определение подойдет практически любой режим, что для грозных предсказаний и вправду очень удобно.

Вообще же для устроения у нас чего-то именно латиноамериканского (а этим нас сейчас неустанно пугают все кому не лень) не хватает ряда существенных компонентов.

Во-первых, нет самой устойчивой традиции pronunciamiento, т.е. военного переворота. Латиноамериканцам тут проще, ибо само зарождение их государств происходило под началом генеральских хунт — и теперь уже второй век все идет по-накатанному, тогда как у нас с 1801 года нет ни одного успешного мероприятия, где генералы (и даже шире — силовики) были бы главной движущей силой заговора. В 1826 году пять декабристских виселиц очень сильно переломили традицию гвардейской вольницы.

Во-вторых, в России нет армии латиноамериканского (или даже турецкого) образца — нет дисциплинированной и привилегированной структуры, которая традиционно пользуется большим влиянием в обществе и возглавляется привилегированной офицерской кастой. Легкость и частота pronunciamiento наводит на мысль, что дело тут не только в грубой вооруженной силе, против которой нет приема, но и в негласном общественном обычае, согласно которому военная каста выступает как последняя инстанция — когда штатские политики доводят страну до ручки (или же военным кажется, что штатские довели), войска выходят из казарм и восстанавливают хоть какой-то порядок. Не будь этого негласного обычая, обществом по умолчанию принимаемого, трудно было бы ожидать, чтобы военные перевороты (являющиеся в юридическом смысле не чем иным, как государственной изменой) воспринимались как хотя и не повседневное, но, в общем-то, привычное дело. Но военная аристократия как последняя инстанция — может ли быть что-нибудь более далекое от наших силовых структур и их общественного реноме?

В-третьих, pronunciamiento случаются не на пустом месте, а когда, как сказано выше, страна доходит до ручки. Имеются в виду не дежурные заклинания оппозиционных политиков, которых если послушать, так непонятно, почему мы вообще еще живы, а вполне зримый развал всего и вся и погружение в политическую и хозяйственную анархию. В этом смысле прозывание ГКЧП хунтой отчасти оправданно, ибо все признаки крайней анархии летом 1991 года были налицо и ГКЧП действительно декларировал себя в качестве последней инстанции, имеющей целью анархию пресечь. Сегодняшнее положение нашей страны, положим, весьма неидеально, но зримых признаков полного развала, могущих служить поводом для вмешательства последней инстанции, не наблюдается. Между тем «ни х... ни х... — и вдруг е... твою мать!» — это не метод для государственного переворота, народ нас не поймет.

Впрочем, некоторые латиноамериканские аналоги у нас все же имеются. Общее хозяйственное неблагоустройство и достаточно примитивная экономика в сочетании со сверхмонопольными сырьевыми корпорациями транснационального характера — это известная питательная среда для переворотов, что мы в Латинской Америке часто и наблюдаем.

Впрочем, согласно политическому учению великого человека М.Б. Ходорковского наличие таковых крупнейших корпораций, напротив, свидетельствует о большой силе гражданского общества. Из чего можно заключить, что в каком-нибудь Гондурасе, где, кроме добывающей бананы сверхмощной United Fruit Company, вообще ничего нет, гражданское общество должно находиться на высшем фазисе своего развития. Другой фактор, способствующий перевороту, — это крайнее разложение представительных властных структур. Если депутаты парламента оказываются скуплены оптом и в розницу, а равно навынос и распивочно и нравы депутатского свинарника начинают вопиять к небу, у потенциальной хунты появляется сильный предлог говорить о полностью прогнившей дерьмократии, которую надлежит заменить строгим авторитарным правлением. В этом смысле олигархам, опасающимся хунты, было бы разумнее воздержаться от того, чтобы скупать депутатов и партии со всеми потрохами и тем демонстративно похваляться. Иная прозрачность хуже воровства. Когда лидер КПРФ Г.А. Зюганов экстренно прерывает отпуск, чтобы рассказать прессе о столетней годовщине II съезда РСДРП, а вместо того рассказывает о героической борьбе «ЮКОСа» с полицейским государством, это наводит на странные мысли о степени продажности буржуазного парламента. Столь нарочитую демонстрацию того, как все схвачено, за все заплачено, трудно рассматривать иначе, как изрядное и настойчивое приглашение учинить с обанкротившейся демократией что-нибудь нехорошее.

Впрочем, банкротство демократии (чему бурная деятельность сырьевых монополий в Думе и СМИ весьма способствует) не обязательно должно приводить к эффектным латиноамериканским мероприятиям с танками на улицах и разгулявшейся солдатней. К западу от России находится страна, управляемая нашим вернейшим союзником А.Г. Лукашенко, который без всяких танков избавил Белоруссию от представительных учреждений и неподцензурных СМИ.

Говоря о возможных неблагоприятных вариантах развития России, реалистичнее говорить не о хунте, а о лукомудии, градус какового лукомудия действительно может сильно повыситься, особенно если этого с большим усердием домогаться.

Максим СОКОЛОВ