За четыре года на телевидении из малоизвестного сотрудника «Времечка» Фекла превратилась в ведущую двух заметных программ: «Все сразу» и музыкального конкурса «Народный артист». «Главное, не бояться перемен», — считает Фекла
ФЁКЛА, ТОЛСТОЙ И ТЕЛЕВИДЕНИЕ
На телевидение Фекла пришла с улицы: подработать во время учебы в ГИТИСе. А до этого оставила карьеру в филологии, каковая была ей уготована с пеленок. Ведь Фекла — праправнучка Льва Толстого. Ее прадед — Илья Толстой — второй сын классика
— Почему после филфака МГУ вы отправились поступать именно в ГИТИС, а не в какое-нибудь другое заведение, связанное с телевидением?
— Поступление в ГИТИС не было серьезным, продуманным решением. Все произошло спонтанно, друзья уговорили. За две недели я лихо подготовила программу, выучила какие-то тексты. Я даже не шла поступать именно к Марку Захарову. Цель была проста: попробовать изменить свою жизнь и заняться тем, к чему больше душа лежит. Я всегда интересовалась театром, следила за тем, что происходит в Москве. Но попала я в ГИТИС будучи совершенно растерянным человеком, которому было уже не так мало лет, но который не понимал, что он хочет делать в жизни, как к этому идти. Изначально я должна была заниматься наукой. А потом стало ясно, что не идет это у меня, не получается. Надо отступиться. Пока я занималась филологией, училась на филфаке МГУ, я была в среде, где мои родители были хорошо известны. И ощущение, что тебя знают только как дочь академика Толстого, а ты сама еще ничего не сделала, совсем не радовало. А, попав в другой, театральный, мир я почувствовала себя спокойнее.
— А вы в школе писали сочинения по Толстому?
— К счастью, мне всегда удавалось обойти темы, связанные со Львом Николаевичем. И в школе, и в университете, когда сдавала вступительные экзамены. Это же не так просто: кажется, от тебя все ждут, что ты напишешь что-то необыкновенное, что ты какой-то особенный знаток в этой области. А я совсем не особенный знаток. Я помню, что ужасно боялась, когда в университете сдавала русскую литературу второй половины XIX века. У меня и так плохая память на имена и сюжетные детали, а от страха я и вовсе ничего не могла вспомнить. Я позвонила своей однокурснице, и она мне ночью рассказывала что-то из «Войны и мира» или «Анны Карениной».
— А родители вас не стыдили? Ведь, по идее, вы должны были все это чуть ли не с детства знать.
— Нет, не стыдили. Слава богу, меня ни к чему специально не подталкивали и не заставляли читать с детства все собрание сочинений. Хотя сейчас я понимаю, что, к сожалению, не очень хорошо образована в этом отношении.
— А можно вам задать меркантильный вопрос? Ваша семья получает деньги за переиздания?
— Нет, никогда не получала. Лев Николаевич при жизни отказался от гонораров. Это известный факт.
— Фамилия помогала вашей семье?
— Конечно, помогала, невозможно это не признать. В разные периоды истории для нашей семьи было важно, что мы потомки Толстого. Мой дедушка после революции вместе с семьей эмигрировал в Югославию, и в 1945 году он написал письмо Сталину с просьбой вернуться в Россию. Существует целая семейная легенда о том, как Сталин разрешил вернуться, семья получила в Москве квартиру, разрешили работать. Это при том, что мой дед и его брат были в Белой армии, что дед был убежденным монархистом. Они прекрасно понимали, что все это стало возможным, потому что они — внуки Льва Толстого. Все тогда знали статью Ленина «Толстой как зеркало русской революции», ее мало кто читал, но защищало Толстых уже само название.
— А для вас самой фамилия когда-нибудь оказывалась спасительной ниточкой?
— Трудно сказать. Вспоминать о моем родстве со Львом Николаевичем любит мой коллега по программе «Все сразу» Петя Фадеев. Мы брали интервью у Николаса Кейджа, Петя ему говорит: «А вы знаете, это праправнучка Льва Толстого!» Кейдж вытаращил на меня глаза: «О-о-о!» На Западе ко всяким династиям относятся, кажется, с большим вниманием и интересом.
— Кстати, о «Все сразу». Когда вы, проработав во «Времечке», ушли на НТВ, вы внешне сильно изменились. А внутренние изменения произошли?
— Я надеюсь, что почти не изменилась. Но, конечно, внешняя разница важна. Во «Времечке» стилисты делали что хотели, и я на себя была мало похожа.
— А вы не могли возразить стилистам?
— По большому счету, нет. Работа на телевидении — это постепенное освобождение: чем дольше ты работаешь, тем большее право голоса получаешь. В том числе в отношении собственной внешности. Часто представление стилистов о красоте не совпадало с моим собственным. То есть ты пытаешься говорить с человеком, доказываешь, что вот сейчас ты — это не ты. А у человека другое мнение. Сейчас я стала ближе к себе самой. Когда ты сам на себя похож, ты понимаешь, что именно ты ведешь программу, а не какая-то безумная барышня, которая говорит чужие тексты.
— А ваша работа в чем заключалась?
— Во «Времечке»? Я один или два раза в неделю приходила вечером, гримировалась и проводила эфир. Приходила к восьми вечера, уходила в час. Мне много раз говорили, что я должна снимать сюжеты, но по разным причинам я этого не делала. Так что в подготовке программы мое участие было совсем невеликим: я смотрела верстку, сюжеты, мы решали, что в каком порядке будет идти. Основные вещи планировались заранее, а все остальное — уже на звонках, на нашей импровизации. После эфира был двадцатиминутный перерыв, потом приходил гость в «Ночной полет», и я выводила в эфир звонки. Все. А вся жизнь была свободная. Я училась в ГИТИСе, начинала писать в какие-то журналы, устроилась работать на «Маяк». Мне нравилось быть ведущей. Но я не относилась к телевидению всерьез. Я не знала, будет ли это основным занятием или я все же продолжу работу в театре.
— Авторитаризм по отношению к вам не раздражал?
— Я ничего не решала, мое мнение там никого не волновало. Но и душу в эту работу я не вкладывала.
— Почему же вы там так долго проработали?
— Не знаю, сама себе задавала этот вопрос. Хотя это сейчас я так говорю. А тогда работы не было, я была счастлива, что меня взяли во «Времечко». Если честно, я только недавно перестала беспокоиться, что останусь совсем без работы. А до этого все время держала в голове: если я окажусь на улице, какое свое умение я буду продавать? что писать в резюме? И до сих пор жадничаю в отношении работы: а вдруг потом ничего не будет. Поэтому кроме телевидения я еще веду программу на «Эхе Москвы», иногда пишу статьи.
— А что еще пробовали до телевидения?
— Серьезного не было ничего. Но я все время как-то зарабатывала: переводами, уроками. Официанткой работала.
— Долго?
— Года три. Начала в 1994 году. Работала по ночам, вначале в клубе «Экипаж», потом перешла в «Сохо». Принцип был таков: есть занятие, которое я считаю для себя важным, а есть занятие, чтобы просто прокормиться. В идеале эти два занятия должны сближаться. Понятно, что преподавание в РГГУ и работа с подносом по ночам были максимально далеки друг от друга. Потом я поступила в ГИТИС и продолжала работать в ресторане. В итоге, правда, «дело жизни» — телевидение — оказалось в стороне от театра. Сейчас я понимаю, что «Времечко» было огромным шагом в этом направлении: все-таки я полтора года проработала в кадре.
— После трехлетней ночной работы вы хорошо спите?
— Сейчас хорошо. Но раньше я могла всю ночь работать и спокойно выдержать следующий день, а сейчас уже нет. В клубах я работала через ночь: ночь работала, следующую спала. Приходила в 10 вечера, уходила в 11 утра. Я бегала с подносом и одновременно думала о завтрашних репетициях. Преимущество работы с подносом — масса времени, чтобы думать.
— Ноги болели?
— Да, побаливали. Но тут главное не останавливаться. Не садиться, не ложиться. А то не встанешь.
— А родители как к этому относились? Не говорили что-нибудь типа «вот, рестораны, ночные смены, а у нас филологическая династия»?
— Папа, конечно, удивился, когда я ему рассказала. Я встречала его в Шереметьеве из очередной командировки. Он спросил: «Как дела? Все в порядке?» Я ответила: «Все хорошо». Потом, слово за слово, сказала, что устроилась официанткой. Папа удивился: «Ты же сказала, что все в порядке!» Но папе всегда нравился мой авантюризм, и он с уважением относился к любой работе. Папа родился в эмиграции, русские там жили очень бедно и как только не зарабатывали. Мой дед чинил сапоги, делал куклы из папье-маше, а папа носил кирпичи на стройке. Что касается меня, не забывайте, что это было еще и особое время — середина 90-х. Многие люди с высшим образованием в определенные часы просто зарабатывали деньги, а в остальное время занимались чем-то посерьезнее.
— То есть для вас «серьезным и важным» изначально была филология в РГГУ?
— Вначале, да. Но, как говорил мой папа, я с детства была отравлена съемочной площадкой. Когда мне было лет восемь, в школу пришли люди с киностудии им. Горького отбирать детей для картотеки. Они вошли в класс, показали на меня и на моего приятеля. И мы с мамой поехали фотографироваться на студию Горького. Потом я снималась в нескольких детских фильмах. Правда, роли были маленькие и фильмы незаметные. Но как хорошо мне было на съемках!
— А телевизионная среда вас сильно изменила?
— Наверное. Каждый человек привыкает к новой среде. Я понимаю, что, общаясь с людьми, веду себя сейчас более шумно, раскованно. У меня на все готов ответ. Поверхностность, которая свойственна телевидению, никого не красит. На телевидении все делается с сумасшедшей скоростью. И эта суета на меня сильно повлияла. Когда приезжает моя подруга, которая продолжает заниматься филологией, я вижу, что она думает совсем не так, как думаю я, когда мне надо быстро склеить сюжет. Я понимаю, что мышцы в голове, которые раньше работали и были в хорошем состоянии, пока я училась, сейчас остаются почти без труда и потихоньку атрофируются.
— Не обидно?
— Обидно. Но на самом деле это мои проблемы. В любой сфере можно заниматься делом, которое заставит твою голову работать. Просто надо не лениться и не халтурить. Чего я себе и желаю.
Денис СЕРГЕЕВ
На фотографиях:
- С ОТЦОМ НИКИТОЙ ИЛЬИЧЕМ ТОЛСТЫМ
- НА СЪЕМКАХ «НАРОДНОГО АРТИСТА» В САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ
- С СОВЕДУЩИМ ИВАНОМ УРГАНТОМ
- В материале использованы фотографии: из семейного архива, Александра БАСАЛАЕВА, Максима ГОРЕЛИКА