Писатель Виктор Ерофеев, дебютировав в роли председателя жюри на кинофестивале «Киношок», понял все про наше кино, а также про кино наших ближайших соседей
КИНОШОК ПИСАТЕЛЯ ЕРОФЕЕВА
— Вы только что на «Киношоке» отсмотрели самое успешное наше кино: например, венецианского лауреата Звягинцева...
— Я устаю повторять, что слухи о смерти культуры и искусства, в частности российского, всегда преувеличены. Есть реальные проблемы с культурой, но общемировой, которая действительно дала слабину, пошла на поводу у широких демократических масс и действительно стала принадлежать народу. Но это другой вопрос.
Мне кажется, что российское кино сначала, как все, что есть в России — от былинки до президента, — растерялось перед переходом через Сиваш в сторону капитализма, но потом с таким чисто русским шапкозакидательством пошло в атаку. Конечно, абсолютно понятно, что русское кино никогда не догонит Голливуд, но совершенно ясно и то, что его и не надо догонять. Скажу, что я в русском кино категорически не люблю значимость — такую долину символов и горы метафизических метафор. Я как посмотрю на это, мне сразу кажется, что режиссер страшно хочет показать, что он умный и обладает своим языком. А на самом деле умное кино всегда прозрачно и лаконично, как, например, у Звягинцева в «Возвращении».
Российское кино — будет ли оно старым, новым, новейшим — далеко не убежит от русской ментальности. А она изменилась за последнее столетие в сторону приоритетов морали большой зоны или малой зоны, что получилось одно и то же. Эта система ценностей невероятно приветствуется в российском кино уже довольно долгое время (со времен «оттепели»), и кино может только выстраивать так или иначе свои подходы к этой морали. Такую ментальность все-таки придется менять, потому что с ней мы когда-нибудь как страна рухнем и нас обскачут Китай с Индией. Ни мы сами, кстати сказать, ни наш кинематограф этого не понимаем.
Кино в отличие от книг управляет ментальностью и поддерживает такую придурочную культуру, конечно, близкую любому русскому человеку, который всегда готов погулять и повеселиться, «и при этом напевая песенку свою». Я первый готов поскакать в эту сторону, но на дворе уже XXI век. А наше кино этого ничего не отражает, не понимает, не поднимает проблем ровно так же, как не поднимает проблем большая часть нашей интеллигенции. Поэтому я, если говорить честно, не вижу нового кино, я вижу какие-то движения в сторону поиска своего собственного российского языка или оттачивания связи со зрителем. Но сказать, что я пришел и вдруг увидел: бог ты мой! — такое в кино показали.
— А что бы вы хотели увидеть такого, чтобы «бог ты мой»?
— Я бы хотел увидеть в кино совсем неожиданный подход к тем самым проблемам, которые стоят даже не перед страной (это уже смешно говорить), а стоят перед каждым из нас. Мы должны понять, кто мы? Продуктивная нация, которая утром встает и трудится, или та, что встает и с утра открывает холодильник, достает водку и начинает закусывать ее огурцом. Совмещать эти процессы очень трудно. Я хотел бы, чтобы кто-нибудь попытался понять, справимся ли мы с первой задачей или, может, нам окончательно сесть на нефть, есть огурцы и пить водку. Но эти вопросы не ставятся, а наше кино на эти вопросы не отвечает — ни старое, ни среднее, ни молодое.
— Зато отвечает американское?
— Вот американское кино бьет в одну и ту же точку, бьет и все время подпитывает идею индивидуального успеха в жизни. Это абсолютно суперпротестантская ценность, имеющая неисчерпаемый ресурс жизненности в Америке. И они там тысячи раз смотрят фильмы про одно и то же.
Когда молодой Спилберг попробовал решить другую задачу, ввел европейскую тему в американское кино и сделал фильм «Дуэль», он понял, что у него будущего нет. Поэтому вся его дальнейшая жизнь — это большое издевательство над американским зрителем. Другого зрителя у него нет. И именно этот ресурс обеспечивается общей национальной ментальностью Америки, и этот витамин Америка и далее будет поглощать в огромных количествах.
— Сейчас на «Киношоке» у вас была редкая возможность отсмотреть кино стран СНГ и Балтии. Осталось ли там кино, и есть ли эти островки национальности?
— Я бы сказал про новые острова. И многое просматривается через материю кино.
Дело в том, что мы, русские, какие-то подсознательные империалисты. Нам все кажется, что этих людей надо гладить по головке и говорить, что мы их любим. На самом деле они давно самостоятельные нации с очень глубокими культурами и даже цивилизациями. Когда они освободились от имперского бреда, это, наверное, для них тоже был стресс: они должны были начать жить той жизнью, о которой они только мечтали, и вдруг эта мечта пришла. Поначалу они, наверное, приходили в себя. А теперь стали самих себя искать и ставить самих себя еще и под сомнение. В общем, занялись такой чисткой крылышек-перышек.
— А может быть, чисткой крови?
— Тоже правильно. Все те картины, которые претендуют на национальное значение, оказываются связанными с самосознанием, но каждая страна выполнила задачу по-своему, и это очень интересно.
Например, эстонцы на «Киношок» приехали со своим «доктором Живаго» («Имена в граните», реж. Элмо Нюганен). Они показали, что в их стране тоже были гимназисты, которые шли против красных, как сражавшиеся на Урале юнкера, о которых писал Пастернак. Эстонцы очень деликатно, я бы сказал, с какой-то извращенной деликатностью, увели зрителя от проблем «русские — эстонцы», «российский империализм — эстонская независимость» и перевели внимание в план двух представлений о жизни, смерти. Я в первый раз смотрел эстонский фильм, искренне сочувствуя этим эстонским гимназистам, которые пытаются, в общем-то, рассеять бесов.
...Мне кажется, что пора уже начать перестать обижаться, а самим, наконец, подумать, каким ценностям мы принадлежим. Эстонцы выстроили фильм в нормальном сознании, и это было оценено.
Замечательная история получилась с белорусской картиной («Анастасия Слуцкая», реж. Юрий Елхов). Это госзаказ, и первой строкой фильма читается: под патронажем президента Белоруссии, что выглядит, конечно, в наши дни кощунственно по отношению к кино. Белорусы осмыслили себя как раз нацией людей, которая должна жить под крышкой и без особого кипения страстей — она должна быть чистой и подчиняться единой воле. Сама история — легенда, и про эту Слуцкую никому ничего не известно, кроме четырех строчек в летописи. И тоже интересная черта, когда вся история строится не на исторической основе, а на мифе, на целомудрии и, конечно, определенном светлом и абсолютно непонятно откуда взявшемся религиозном чувстве, которое должно объединить всю нацию.
Не обошлось без мифических сил и в азербайджанском фильме («Колдун», реж. Октай Мир-Касимов), который тоже против красных. Там как бы гений азербайджанского народа, который воплотился в колдуне, этих красных сжигает, уничтожает и прочее. Такая замечательная перекличка с эстонцами. Представьте: в обычную деревню, с муллой и устоями, приходят какие-то люди из города... Там замечательно выведено первое поколение красных, действительно одураченное идеей. А потом мы наблюдаем, как они обжигаются на своих идеях...
Словом, по кино можно прочитать, как каждая страна себя ощущает. И в этом смысле очень порадовал Узбекистан. Узбеки сделали комедию «Мальчики в небе» (реж. Зульфикар Мусаков) про нынешнюю жизнь молодых людей. И вдруг оказалось, что хотя бы на том комедийном уровне интереснее и важнее обратиться к человеку, чем загонять его в мракобесие. И если узбекское искусство не потемкинская узбекская деревня, то сдержанно радуешься, потому что они тоже любят кока-колу. Это, может быть, запоздавшее самосознание нации, но тоже тем не менее ход в сторону освобождения от прошлого. Благодаря этим фильмам видишь, что страны становятся на свои собственные ноги и куда-то идут.
И на этом фоне таджики («Ангел справа», реж. Джамшед Усмонов, Гран-при фестиваля, приз «За лучший сценарий»), конечно, удивили меня больше всех. Таджикское кино всегда было построено как раз на общинной основе общинных ценностей, которые порой выдавались за коммунистические. А они вдруг взяли и поставили вопрос не каких-то бед Таджикистана — военных или политических, а именно кризиса национальной ментальности. Когда фильм начинается с того, что в Таджикистане достаточно отвезти 100 г героина в Россию и вернуться богатым человеком, становятся ясными не только проблемы Таджикистана, но всего постсоветского пространства. И они об этом говорят свободно и совершенно спокойно. Вообще картина поражает тем, что никаких особых выводов не навязывает, не превращает зрителей в сплоченную массу, готовую решать одинаково. Масса распадается на индивидуальное сознание, которое само будет соображать, как жить после просмотра такого фильма. Я считаю, что лучшие картины как раз оставляли зрителя наедине с самим собой, а не становились предметом коллективного бессознательного, когда люди просто объединяются и куда-то бегут, как большинство после просмотра американских фильмов. Это просто удивительная картина, и я искренне благодарю режиссера, которого я знать не знаю и который не приехал на фестиваль, за такую удачу.
И еще — как ни отличаются между собой фильмы, все равно видно, что существует подкупающее чувство человеческого достоинства в восточных фильмах. Вероятно, дело в том, что восточные люди готовы прогибаться, быть смешными, как показывает комедия с интернациональным кладбищем («Товарищ Бойкенжаев», реж. Юсуп Разыков), и даже быть полными идиотами, но если уж возникает герой, готовый соответствовать некоему национальному характеру, то вдруг появляется замечательный стержень, который изначально был вручен именно восточным нациям. Это не навязанное сознание и не приказ жить по каким-то нормам, а что-то такое, что идет из глубины человеческой праистории. Какой-то прообраз человека, который в этом сознании еще остается и очень хочется все время его разглядывать, и туда затягиваешься и понимаешь, откуда мода в России на Восток.
— То есть кино спасет энергия Востока?
— Да, во-первых, потому что есть энергия. Во-вторых, эти праценности, которые каким-то образом сохранились в восточном сознании, подталкивают нас вообще к загадке человеческого проекта, что гораздо важнее функциональных неурядиц и того, что происходит с нами и в наши дни. И почему-то все время кажется, что там можно угадать какие-то сокровенные параметры человека, чего не скажешь про Запад категорически и про Америку также, потому что там эти параметры давно уже закрыты. Это не критика, а просто существует социальный договор, и люди выбирают, как им жить удобнее, приятнее, комфортабельнее. Поэтому именно Восток раскрывается как движение — если не к разгадке, то к загадке.
Екатерина ВАРКАН
На фотографиях:
- ФИЛЬМ «АНГЕЛ СПРАВА» (РЕЖИССЕР ДЖАМШЕД УСМОНОВ, ГРАН-ПРИ ФЕСТИВАЛЯ) УДИВИЛ БОЛЬШЕ ВСЕХ. ФИЛЬМ НАЧИНАЕТСЯ С ТОГО, ЧТО РАЗБОГАТЕТЬ В ТАДЖИКИСТАНЕ МОЖНО, ПРОДАВ В РОССИИ 100 ГРАММОВ ГЕРОИНА. ЭТОТ ФИЛЬМ И ПРО НАС, И ПРО НИХ...
- ЭСТОНЦЫ ПРИВЕЗЛИ НА «КИНОШОК» СВОЕГО «ДОКТОРА ЖИВАГО»: КАРТИНА ЭЛМО НЮГАНЕНА «ИМЕНА В ГРАНИТЕ» (НА ФОТО СВЕРХУ) — ЭТО ГЛУБОКАЯ ПОПЫТКА ВЫЯВЛЕНИЯ НАЦИОНАЛЬНОГО САМОСОЗНАНИЯ. ПРИ ЭТОМ АВТОРЫ СМОГЛИ ИЗЯЩНО ИЗБЕЖАТЬ ПРОТИВОПОСТАВЛЕНИЯ «РУССКИЕ — ЭСТОНЦЫ»
- БЕЛОРУССКАЯ КАРТИНА «АНАСТАСИЯ СЛУЦКАЯ» (РЕЖ. ЮРИЙ ЕЛХОВ) НАПОМИНАЕТ ТИПИЧНЫЙ ГОСЗАКАЗ. ФИЛЬМ ПОСТРОЕН НА АБСОЛЮТНО СВЕТЛОМ РЕЛИГИОЗНОМ ЧУВСТВЕ, МОЩНО ЦЕМЕНТИРУЮЩЕМ НАЦИЮ .
- В материале использованы фотографии: Льва ШЕРСТЕННИКОВА