Массовый выезд российских литераторов во Франкфурт похож на очередной съезд писательского союза. Последним был девятый (1992), после чего СП СССР распался на писательские федерации
СЪЕЗД ПИСАТЕЛЕЙ
Между тем больше всего аналогий возникает с первым съездом, имевшим место в 1934 году. Другого такого кипежа вокруг литературы в российской истории не было. Книжки вдруг сделались проблемой общегосударственного значения. Вылет писателей во Франкфурт обставлен с небывалой помпой. Раньше шутили: если бы бомба попала в некрасовский «Современник», Россия осталась бы без литературы. В двух самолетах, которые туда вылетели 7 и 8 октября, — тоже вся русская литература. Ну, почти. Пелевин не поехал, Акунин, кажется, занят... Нет, без литературы Россия, конечно, не останется. Многотысячная армия графоманов стремительно займет свято место, чтобы оно не стало пусто. Но факт остается фактом: сотня наиболее заметных литераторов России проводит неделю в гостях у сказки братьев Гримм.
Почему вдруг? Почему Россия вообще стала главной страной на Франкфуртской книжной ярмарке? Почему подготовка этого выезда осуществлялась на таком, прямо скажем, государственном уровне? Ведь наряду с писателями на ярмарке будут и критик Швыдкой, и журналист Ястржембский — люди все не последние в литературной иерархии Кремля и окрестностей. Писатель, которого не взяли во Франкфурт, ощущает себя даже большим аутсайдером, чем тот, которого не мобилизовали на съезд. А между тем все не случайно: как всегда в начале очередного похолодания Россия нуждалась в том, чтобы собрать всех своих главных писателей в одном месте. И лучше бы в престижном. В 1934 году таким местом была Москва. В 2003-м — Европа.
По справедливому уточнению Пелевина, который как раз не поехал, — специфика нынешнего завинчивания гаек в том, что оно осуществляется после перепродажи болтов. Государство снова уделяет искусству самое пристальное внимание. Два министра — труда и культуры — спорят о том, танцевать ли Волочковой в Большом театре. Это ли не пример похвальной заботы государства о культуре? Если же вспомнить примеры еще более прекрасного сращивания — всякий Басков, Бабаян и чуть ли не сам Галкин в партийных списках, — становится очевидно, что толком не охваченными этим процессом взаимной заботы остаются только писатели. А этого нельзя, это неправильно — ведь страна у нас до сих пор по преимуществу читающая, поскольку телевизор смотреть для мыслящего человека невозможно: своего кино почти не делают, чужое надоело, и единственной альтернативой Евгению Петросяну, ликующему на всех фронтах, остается Хорошая Книга. Так что какое-нибудь государственное мероприятие с участием писателей назрело давно.
Тогда, в тридцать четвертом, к нам стремились многие западные интеллектуалы, это было как бы типа модно, а потому икрой закармливали всех — от ярых до сочувствующих, от Барбюса до Шоу. Мы могли показывать своих писателей, которые одинаковыми голосами рассказывали западным коллегам, как у нас тут стало хорошо, свободно и богато. Сегодня западные интеллектуалы к нам едут неохотно, а если и захотят вдруг нас посетить, то просятся почему-то, как Гюнтер Вальраф, в Чечню. Ну так мы сами к ним поедем. Без Чечни.
Между тем надо заметить, что похвастаться особо нечем: сама литература подъема не переживает. Подъем пока как бы ожидается, он уже заказан и предписан. Им мы призваны ответить на государственную заботу. Однако издательства по-прежнему ориентированы на коммерческий ширпотреб, а сентябрьская ММВКЯ продемонстрировала чудовищно низкий средний уровень массовой литературы, отсутствие приличной non-fiction, предсказуемость литературы «серьезной», растерянность критики, зияние на месте мейнстрима... Редакторы, пытающиеся печатать хорошую современную прозу и тем более поэзию, фактически обречены. Обычно серьезные литературные достижения возникают там, где есть осмысление новой реальности, но это осмысление пока по разным причинам (от политкорректности до элементарной трусости) у нас не произошло. И никому (кроме, конечно, читателя) оно сегодня не нужно. Хвастаться нечем. Элитарные литераторы хотят писать то, что продается на Западе (там в этом смысле еще более косные вкусы, чем у нас). Люди попроще — то, что прочтут в электричке. Что остается всем остальным читающим процентам населения — неясно.
Расстановка сил, кстати, примерно такая же, как и в тридцать четвертом: в роли рапповцев у нас довольно долго выступали постмодернисты. По отношению к рынку писатели делились на твердых рыночников и попутчиков. Была еще крестьянская оппозиция — тогда Клычков и Клюев, сегодня Распутин и Личутин. В роли главного социального реалиста — усатого, худого, много времени проводящего за границей — ничуть не хуже Горького смотрится все более походящий на него Владимир Маканин. Есть и свой советский граф Алексей Толстой, теперь его зовут Татьяна — это проверенная, твердая рыночница, свой человек, и манеры те же, они у всех бывших графьев примерно одинаковы: пикантная смесь барской спеси и наглости победившей людской. Сейчас рапповцы-постмодернисты не разогнаны, но сами себя упразднили, перейдя в разряд пиарщиков и сочиняя предвыборные концепции.
Во Франкфурте тоже очень много дискуссий, боюсь, никому особенно не нужных. Например, о стратегии творческого поведения. Или о соотношении реализма и фэнтези. На первом съезде советских писателей Леонид Соболев, автор романа «Капитальный ремонт», впоследствии ярый советский функционер, отчаянно преследовавший любое проявление свободной мысли, сказал крылатую фразу: «Коммунистическая партия дала писателю все, отняв у него при этом только одно: право писать плохо». Если вдуматься, страшные слова: есть ли у писателя более естественное право, чем писать плохо? Сейчас этот перегиб выправлен. Постсоветская реальность отняла у писателя почти все, зато вручила ему право писать плохо. Можно сказать, даже вменила ему это в обязанность.
В атмосфере подготовки к Франкфуртской ярмарке вообще было много общего с атмосферой начала первого съезда: так же много словопрений, такая же гигантская оргработа, проделанная писателями-добровольцами из числа особо активных. Наверняка будет долгое эхо, масса приятных воспоминаний, новых коммерческих и просто дружеских связей. Будут свои милые хохмочки, шуточки. После первого съезда было множество пародий, обсуждений, совещаний с простым народом — о чем бы для него написать? Я не исключаю, что после Франкфурта по его итогам будет составлена бригада для посещения какой-нибудь великой стройки, если есть у нас сейчас великая стройка... Что хотите делайте, но я боюсь, когда власть заботится о писателях. Боюсь, когда выезд писателей на книжную ярмарку становится серьезным культурным событием. Боюсь, когда писатели и функционеры сидят за одними столами. Я сам знаю, что культура нуждается в помощи. Я просто знаю и другое — какой культурой она обычно оказывается.
А так все замечательно. Неделя интенсивного творческого общения в кругу, где каждый третий терпеть не может двух предыдущих. Споры до хрипоты — спорят люди, знающие русскую жизнь понаслышке, с людьми, не знающими ее вовсе, каковы в массе своей писатели нашего времени. Не подумайте, пожалуйста, что это черная неблагодарность. Напротив, я очень благодарен, что меня туда взяли. Я только хочу, чтобы от этой поездки не ждали столь многого и чуть поменьше о ней говорили. А я о ней расскажу чуть позже, когда вернусь.
Дмитрий БЫКОВ
На фотографиях:
- НАВЕРНЯКА ПОСЛЕ ФРАНКФУРТА В «ЛИТЕРАТУРНОЙ ГАЗЕТЕ» БУДЕТ ПОДБОРКА ФОТОГРАФИЙ ПОД ШАПКОЙ «В КУЛУАРАХ» ИЛИ «ЛИЦОМ К ЛИЦУ». И ДОЛГО ЕЩЕ БУДУТ ПУБЛИКОВАТЬСЯ МАТЕРИАЛЫ «КРУГЛЫХ СТОЛОВ», НА КОТОРЫХ ПРОПАСТЬ МЕЖДУ ПУСТЫМ И ПОРОЖНИМ БУДЕТ ЯВЛЕНА С ПОТРЯСАЮЩЕЙ НАГЛЯДНОСТЬЮ... РУКА ЧЕЛОВЕКА ИЗ «БИБЛИО-ГЛОБУС» ДЕМОНСТРИРУЕТ САМУЮ МАЛЕНЬКУЮ В МИРЕ КНИГУ MADE IN RUSSIA
- В материале использованы фотографии: Reuters