ПОЕДАТЕЛЬ МУРАВЬЕВ

Все болезни не от нервов, а от отсутствия домашнего уюта. Режиссер Павел ЛУНГИН снимает фильм о легендарном московском доме

Павел ЛУНГИН

ПОЕДАТЕЛЬ МУРАВЬЕВ

В ноябре режиссер Павел Лунгин приступает к съемкам документального фильма с условным названием «Дом на Котельнической набережной». Дом этот не менее легендарный, чем знаменитый «Дом на набережной». Удивительно, но деньги на этот проект Павлу Лунгину опять удалось получить во Франции, которой до сих пор интересно разбираться в витиеватых сплетениях русской культуры. Поэтому и живет Павел Семенович в двух странах - России и Франции.

- Павел Семенович, где вам комфортнее - здесь или там?

- Везде хорошо, везде плохо. Я вообще достаточно комфортно себя чувствую, но тем не менее бывают такие минуты, когда просыпаешься как бы не облаченный в панцирь и тебя пугают лица и реакции людей, пугают и тут, и там одинаково. Живу более своими внутренними состояниями, нежели внешними. Это, видимо, какой-то мой способ жизни - я все время проскакиваю, не очень фиксируя детали материального мира, в надежде заскочить куда-то дальше. И в этом, может быть, даже и дефект мой какой-то, как бы я люблю есть, а не знаю что. Вот эта моя любимая московская квартира, она моя родная, но почему? Обстановка, цвет, запах - я не знаю, но это саморазумеющееся.

- Может быть, я путаю что-то, дом, в котором ваша квартира, строил ваш дед?

- Дед был застройщиком и архитектором. По-моему, это один из первых московских кооперативов. Был нэп, и моих предков, вероятно, выселили из особняка. А дед построил себе вот эту квартиру в построенном им самим доме. Но в нашей семейной квартире нет ни одного скелета, никто никого не замуровывал.

Квартира, думаю, тогда казалась очень большой, а теперь оказалась совсем не такой большой и не очень удобной. Она хороша для маленькой семьи, а большой в ней жить непросто. Нет отдельных комнат, и все здесь как-то странно соединено. Но мне никогда не хотелось ее потерять. Я ощущаю ее родной. Когда сюда попадаешь, это особые чувства. Если бы я умел писать, то описал бы. А так могу только сказать какими-то неуклюжими фразами, что какое-то тепло в животе появляется. Воспоминания, они такие ведь непонятные с тобою штуки делают. Ты какую-то пуговицу видишь и вдруг вспоминаешь, что была какая-то шкатулочка из красного стекла и в ней почему-то были пуговицы, видимо, оторванные или потерянные. И вот эта пуговица была там, и ты играл с этой пуговицей... И при чем тут сейчас эта пуговица вообще?

- У вас интересный дом. Бывая здесь, замечала, что он прогрессивно развивается. Сначала я застала ремонт, потом настала разруха...

- Это любимая квартира моих любимейших родителей. Мой отец в ней прожил 70 лет, и я фактически всю свою сознательную жизнь до отъезда во Францию. Я вхожу и вижу привычный беспорядок и бесконечные листики бумаги, которые покрывают все поверхности, как было всегда в моей юности. Смотрю в окна, выходящие на Новый Арбат, и тепло сразу становится. И вещи в квартире странные. Но о вещах говорить не очень хочется, чтобы не вспоминать об умерших родителях, что больно. Я это в себе прячу.

Наверное, лучше было бы (и правильнее) купить после ремонта какие-нибудь хай-тековские вещи - стол, например, или кресло металлическое с катапультой. Но я, вероятно, зазомбирован. И сейчас снова купил красную мебель, не самую удобную, кстати, и не знаю почему.

- А вы пытались жить в хай-тековских вещах?

- Никогда не пытался. Просто не хватило смелости или любопытства. В идеале, если бы я жил здесь дольше и решился делать интерьер, я бы, конечно, перемешивал современные и старые вещи. Думаю, что жить только в старых вещах тоже неправильно. Но и выхолащенная минималистская красота современного хай-тека убивает душу. Мне кажется, что в доме красиво и правильно, когда, как в культуре, все перемешано - старое и новое, или, как в семье, где есть старики и дети, так же и вещи должны быть разные.

В этой квартире такой сильный нажитой дух, что она сама себя организует. Она даже как бы и не спрашивает ничего, а сама начинает обрастать какими-то вещами и постепенно превращается снова в квартиру родителей. Получилось, что квартира съела ремонт. Это, как Россия, которая сначала переварила по-своему социализм, и что-то получилось совершенно русское, не имеющее к социализму никакого отношения. Сейчас она благополучно переваривает капитализм на свой лад. И вот эта квартира тоже переваривает любое время и самовосстанавливается, самовоспроизводится.

- Может быть, это и есть дом?

- Вероятно, и именно дом мне всегда был панцирем и защитой. Во Франции я живу также дома, хотя там все из него уходят. Парижанин, например, живет вообще в кафе, и он может иметь крошечную квартирку, потому что его в ней нет. А я так не могу. Я сижу во Франции в своей квартире точно так же, как я привык сидеть здесь. И, наверное, по крайней мере у меня такое чувство, что я Парижем не пользуюсь. Впрочем, каждый живет так, как привык. Тем более что я, вероятно, уже вошел в тот возраст, когда работа и мысли о ней становятся самым главным. Круг радостей сжимается, и неистово хочется делать что-то.

- Это круг ответственности расширяется.

- Даже не ответственности. Это, видимо, то, что мы недодали своим детям, или то, что мы все недорожали детей. Или это страх уже перед исчезновением, что ли.

- Итак, вы сидите в квартире, а к вам приходят люди. Какие?

- Кого заманил. Есть такое насекомое, муравьиный лев называется, которое муравьев и всех прочих насекомых к себе заманивает в норку, в дырочку, и там их поедает. Вот и я, наверное, такой.

- И скольких людей вы «поедаете» за каждый приезд?

- Не знаю. Мы все сами себя обманываем. Индейцы были чуть честнее. Перед своим вигвамом каждый вывешивал скальпы, и все, и он сам видели, скольких он скальпировал. А мы себе же до конца не говорим правды. Хотя нам, собственно, и одного скальпа хватает на годы.

- Вы человек гостеприимный?

- Был когда-то очень. А теперь становлюсь ленивым. Раньше в гостях и их приходе было что-то ренессансное. Это культ жизни. Культ стола. Культ бараньей ноги. И напитков всяких. И застольных тостов, и взаимной любви за столом, и дружбы. Сейчас и не сидят так, и не едят так. И сам я «сижу» уже на докторе Волкове. И что я могу предложить гостям? Сырую репу, которую, кстати, мне тоже нельзя. Конечно, жизнь меняется, и мы тоже меняемся с этой жизнью, наверное, сами того не замечая. Дружеские встречи и застолья стали гораздо более редкими. Сейчас стало модно встречаться в ресторанах, кафе. Нельзя сказать, хорошо это или плохо. Это так. Хорошо или плохо, что утро бывает и вечер?

- Кому как. Некоторым утром плохо, а вечером хорошо.

- Правильно. Если бы я сейчас вдруг придумал встречать гостей, сделал бы, наверное, мясо в гриле, желательно хорошее. Сейчас, кстати, появилось замечательное мясо. И вообще удивительно, сколько вкусной еды появилось в России. И еда еще не успела потерять вкус, как почти вся еда в Европе. У фруктов вкус фруктов. У мяса вкус мяса, и это удивительно. А когда бываешь на рынке, невольно задаешь себе вопрос, куда раньше они все это девали?.. Сейчас легко жить. Можно купить осетра. Сунуть его в духовку, и что может быть вкуснее?

- Павел Семенович, а что вы лучше всего готовите?

- Готовлю я так же, как и занимаюсь режиссурой, - импровизирую. Это единый процесс моего общения с миром. Во-первых, я смотрю, что у меня есть, и исхожу из этого. Вот настоящий повар, например, Антон Табаков, он идет на рынок и покупает то, что ему надо. Я же открываю холодильник и смотрю, что там. И из этого начинаю что-то комбинировать. Если мне не хватает помидоров, то, наверное, думаю я, можно добавить сливы. Эта импровизация - поиск какого-то результата, который есть у меня в голове, но который абсолютно общественно не предсказуемый и неортодоксальный. Словом, я скорее перемешиваю все.

- Но не всегда же у вас в холодильнике есть осетр или баранья нога?

- Не всегда. Но рынок для меня отдельная история. Когда есть достаточно сил и мужества, можно окунуться в рынок и купить себе что-то на радость, но готовить в тот день совсем необязательно. Готовить можно и завтра, и через неделю, когда кто-то придет. Мне кажется, что это и есть какой-то импровизационно-художественный подход, который вообще присущ мне. Он опять же говорит о том, что я, наверное, себя не до конца осознаю, не продумываю и не планирую вперед. Я скорее склонен запускать ситуацию, а потом находить из нее выход. Говорят, что мышь, когда ее загоняют в угол, бросается на кошку. Я в принципе ставлю себя в ситуацию мыши в углу, а порой даже специально создаю себе такие углы. Потому что знаю, что в углу пропасть я не смогу, я не проиграю. Там на меня снизойдет какая-то другая сила, какая-то другая энергия, и я выскочу...

- Павел Семенович, а когда, как вы сейчас, от всего отказываешься, чего хочется?

- Хочется праздника, помните, как у Шукшина в «Калине красной». И неважно, как он будет выглядеть. Праздник обычно получается импровизированно. И есть, мне кажется, надо простую еду и выпивать с этой едой надо обязательно. Выпивка - это всегда ступенька для перехода, хоть и на короткое время, к духовному. Вот еда - ты на первой ступеньке, водка - ты на второй, а потом, если все удастся, ты можешь и взлететь.

- Вы любите шумные или интимные компании?

- Раньше обожал набивать дом никчемными людьми. Были и любимые, и чужие, и все это было, как в моей кулинарии, перемешано: что на столе, то и вокруг него. А сейчас больше люблю интимные компании. По старым друзьям скучаю. И появилось удивительно новое чувство: когда я живу в Москве, представляете, для встреч не всегда хватает времени и возможностей и у меня, и у них. И вот вроде рядом нахожусь и скучаю по ним. Что это такое?

- Это, как еда, которая есть, но для вас ее нет. Но вы же еще помните, что еда была?

- Это пытка какая-то. Я помню, что обещал утку по-пекински. Когда мы все вернемся в Москву одновременно, я вам ее приготовлю.

Екатерина ВАРКАН