Многие радуются возвращению Виктора Тихонова к хоккейному рулю ЦСКА и сборной. Многие, но не его бывший игрок, а ныне наш корреспондент
КАК Я ИГРАЛ В ЦСКА
Заканчивался 1991 год, и мне исполнилось 19. То есть уже год, как я достиг призывного возраста и должен был решать, что мне делать в дальнейшем. Было два варианта: или устроиться в Институт физкультуры и получить отсрочку от армии, или ехать в Москву, служить в Центральном спортивном клубе армии. Уже больше года я отыграл в высшей лиге советского хоккея за «Торпедо» (Ярославль) и жил как сыр в масле. Команда меня кормила, одевала и, помимо всего того, платила немалые по тем временам деньжищи: если моя мать на своем заводе получала 120 рэ в месяц, то у меня в плохой месяц выходило 10 000. Все мне в «Торпедо» нравилось, но я был молод и глуп и рвался в НХЛ. Мои коллеги по спорту из московских клубов косяками потянулись за океан, а провинция все еще отставала в этом плане. И когда меня пригласили для прохождения срочной службы в ЦСКА, руководимый тогда легендарным В.В. Тихоновым, я, идиот, очертя голову рванул в Москву. Надо заметить, что приехал я туда обеспеченным человеком: у меня имелся автомобиль «вольво», $5000 наличными и хоккейная амуниция, сделанная по спецзаказу именно на меня. Словом, денег было много, радужных надежд - еще больше. Я был безмерно рад оформлению в команду и переезду в столицу.
Первое, что повергло в уныние, было жилье, предоставленное клубом. Меня поселили на старом стадионе ЦСКА, на ул. Песчаная. Это трехэтажная гостиница, категория которой недотягивает даже до одной звезды: в комнате 3 на 4 метра стояли четыре армейские койки. Туалет и душ общие. Я разочаровался, но в тот момент еще не расстроился окончательно - надеялся, что в этот ужас поселен временно, до того момента, пока руководство клуба не подыщет мне отдельное жилье. Надо заметить, что в Ярославле мне, семнадцатилетнему новичку, сразу предоставили однокомнатную квартиру со всем набором необходимой мебели и стиральной машиной-автоматом «Вятка-16». И, хотя я был всем обеспечен, тем не менее предпочитал жить на «торпедовской» базе. Это давало много преимуществ: во-первых, условия там были, как в пятизвездочном отеле, во-вторых, не было необходимости самому готовить еду - этим занимались профессиональные повара и, в-третьих, там было весело. На цеэсковской базе тоже было весело - до тех пор, пока не кончились мои накопления. А ввиду слишком веселого образа жизни в Москве мои пять тысяч закончились быстро.
Вторым разочарованием от ЦСКА стала оплата моего юного хоккейного таланта. Платили мне, как и всем солдатам срочной службы, 12 рублей в месяц плюс пайковые из расчета 5 рублей в день. И никаких тебе премиальных, как это было в Ярославле. Когда после первой победной игры за ЦСКА я спросил товарища по команде Колесова Андрюху, когда будут выдавать конверты с деньгами, то в ответ все, кто находился поблизости и слышал мой вопрос, иронично усмехнулись. Колесов же только хмыкнул:
- Забудь. Здесь тебе не Ярославль.
- Так зачем тогда мне нужен этот... ЦСКА?! Брошу все и уеду обратно в Ярославль!
- В тюрягу ты поедешь, а не в Ярославль, - ответил мне Колесов. - Я тоже через месяц такое заявил, но не в раздевалке, а в лицо Тихонову. Знаешь, что он мне ответил? «Уезжай. Статью за дезертирство еще никто не отменял».
Я не придал его словам значения, но Егоров подтвердил, что Тихонов со своими связями упечет в тюрягу в два счета. Но, будучи молодым и наглым, выйдя из раздевалки, я все же подошел к уважаемому тренеру.
- Виктор Васильевич, я что-то недопонимаю. Уже месяц я живу в каком-то клоповнике и не получаю денег. И почему я не получаю ни копейки за забитую шайбу и голевую передачу? Тут вообще премиальные платят? Если тут такая нищета, то на кой мне все это нужно? Или нормально платите, или я уеду обратно в Ярославль.
На что получил гневный ответ примерно в таком духе, что если у меня нет вопросов по самой игре, то все другие вопросы решаются у него в кабинете в приемные дни. Для меня это было еще одним шоком: начиная с детских лет в спортивной школе, затем в школе олимпийского резерва и, наконец, в «Торпедо», тренер был для всех нас не только наставником, но и отцом родным, к которому мы могли обратиться по любому волнующему нас вопросу в любое время суток.
Вечером мы сидели с Колесовым в нашей комнатухе, пили водку, и он посоветовал мне спокойно играть весь срок, оставшийся до «дембеля».
- Думаешь, ты один такой умный? Все хотят поскорее свалить из этого... ЦСКА. Но отсюда есть лишь две дороги - или в тюрьму, или комиссоваться по состоянию здоровья.
- Колес, - здраво отвечал я, - да ни один суд не посадит тебя за дезертирство из хоккейной команды. Мы же не в армии, в самом-то деле! Клуб - да, армейский, но обороноспособность страны от нашего дезертирства не пострадает. Следовательно, Колес, можно смело мотать отсюда.
- Знаешь, на чье место тебя забирал Тихонов из Ярославля? Был у нас левый крайний, такой же умный, как ты. И знаешь, где он сейчас - в самой натуральной «зоне».
- То есть?..
- А то и есть, что он собрался и уехал домой. В итоге - два года лишения свободы. А до него еще один умник из Челябинска был. Тот тоже закончил службу в зоне. Хочешь стать третьим - собирай вещички и езжай в Ярославль. Только и там тебя не возьмут: никто не станет ссориться из-за тебя с Тихоновым. Он вообще не любит и не терпит, когда его требования не выполняются. Это Николаев всем был отцом родным. А Тихонов...
После этого разговора я впал в безвременное уныние. А в подобном состоянии человек начинает обращать внимание даже на то, чего в благодушном расположении не заметил бы.
...В первое время я не мог привыкнуть к первозданной тишине, царящей на тренировках, и к отсутствию главного тренера на площадке или за бортиком. Тихонов имел странную особенность: он забирался куда-то высоко на трибуны за воротами и оттуда следил за нашими действиями. Как Господь Бог. На площадке его заменяли помощники. Да и те разговаривали или даже давали указания только шепотом. Эта странная атмосфера давила еще сильнее, чем те перегрузки, которые мы испытывали на тренировках. Не мое дело, конечно, обсуждать тренерскую программу, тем более такого специалиста, тренировавшего практически всех наших звезд, уехавших в НХЛ, но, когда после рядовой тренировки ты не можешь дойти от катка до трамвайной остановки, это уже перебор.
До той поры хоккей был для меня любимой игрой, за которую к тому же еще неплохо платят. Раньше я любил тренировки, выкладывался на них по полной, но неимоверной усталости не чувствовал никогда. А тут их превратили в тяжкий ненавистный труд и отрабатывание «священного долга». В моем военном билете в графе «прохождение службы» значилось: ЦСКА, должность - спортсмен, звание - рядовой. И если в Ярославле я чувствовал себя хоккеистом, то в ЦСКА - рядовым. Но самым омерзительным оказались выездные игры. Жили мы в каких-то дешевых номерах советского гостиничного сервиса, дышавшего в те дни вместе со всей страной на ладан.
Я возненавидел тренировочный процесс и чувствовал себя хоккеистом только на игре. На ней я выкладывался и вновь любил хоккей. Но после игры в раздевалку приходил Тихонов. И даже если мы вчистую разгромили сильного соперника (что после отъезда Фетисова, бегства Могильного и других великих хоккеистов случалось все реже), нельзя было услышать от него ни одного доброго слова. Его даже не авторитаризм, а полнейший тоталитаризм не давал покоя ни на игре, ни после нее. Он внушал страх и трепет. Но уже не те страх и трепет, которые я испытывал до встречи с ним. И если раньше я трепетал перед ним, как перед идолом и кумиром, то теперь я его лишь боялся, как раб своего хозяина, и ненавидел. И с нетерпением ждал, когда закончится наконец этот проклятый сезон, за ним пройдет еще один, и срок моей неволи закончится.
...А прошло всего лишь два месяца, как я жил в этой ненавистной общаге, и просветления в моем существовании не наблюдалось даже в отдаленном будущем. Я уже не строил планов на отъезд за океан: команда все ниже скатывалась в турнирной таблице. И даже тоталитаризм наставника не мог вывести игру на более высокий уровень.
Но самым обидным были игры с родным «Торпедо». После каждой встречи со «своими» я испытывал довольно странные ощущения: с одной стороны, хотелось все бросить и уехать с ними в Ярославль, с другой - я понимал, что и там тренер не сможет взять меня обратно, чтобы не вступать в конфликт с генсеком советского хоккея. Да и схватить статью за дезертирство мало улыбалось. Я обречен.
Меня все чаще тянуло в кабак. Всю ночь я шлялся с какими-то подозрительными бритоголовыми личностями в малиновых пиджаках, пил за их счет до омерзительного состояния, затем пару часов на сон, перед которым обязательно вкалывал себе в вену смесь аскорбиновой кислоты, глюкозы и реланиума. И к 9.00 появлялся на тренировке, как ни в чем не бывало. Большая половина военнослужащих срочной службы, не только хоккейного, но и всего остального ЦСКА, ничем не отличалась от меня. В те дни я сделал вывод, отчего люди спиваются - от тоски и безысходности.
Но с другой стороны, тогда я многому научился, правда, не в плане хоккейного мастерства: как варить картошку при помощи кипятильника, ставить брагу на томатной пасте и гнать самогон без самогонного аппарата. Но самым полезным опытом стало избавление от похмельного синдрома при помощи всего одного укола.
Милиция частенько передавала нас из своих теплых рук в менее благожелательные объятия военной комендатуры. Та, в свою очередь, отпускала нас только в присутствии представителя клуба. Рапорты о нашем непристойном поведении в общественных местах ложились прямо на стол начальника команды. Надо сказать, что он был добрым человеком и не «стучал» на нас Тихонову. Но иногда он отсутствовал, и тогда правду скрыть не удавалось. Первые три раза, когда рапорты доходили до Тихонова, крику, конечно, было много, но этим все и ограничивалось. На четвертый раз с его стороны был выдвинут ультиматум.
- Думаете, я буду бесконечно терпеть ваши пьянство и дебоши? - орал он на нас с Колесовым. - Если еще раз я узнаю о пьянстве и нарушении режима, сразу отправлю вас в войска, чтобы почувствовали наконец, что значит быть простым человеком! Чтобы узнали, как ваши ровесники Родину любят в сапогах! Чтобы не чувствовали себя такими уж драгоценностями, которых ярославские «боссы» только в задницу не целовали! Носятся там с вами, а потом оказывается, что мне обычных алкоголиков подсунули!..
- Дареному коню в зубы не смотрят, - решил сострить я. И напрасно.
Если бы я промолчал, то воспитательная беседа закончилась бы минуты через две: Тихонов не любил долгих монологов. После моего короткого замечания я узнал о себе и Колесове следующее: что мы мерзавцы и подонки, притом настолько далекие от спорта, что и хоккеистами нас назвать нельзя. Потому как мы продажные сволочи, которые могут играть только за деньги, а честь команды и высокое звание советского спортсмена нам до лампочки. И самым ценным его наблюдением было то, что от таких меркантильных подонков советский хоккей должен избавляться без сожаления.
Тут я вновь не удержался и, полностью поддерживая его мысль, предложил Тихонову для начала избавить от этой скверны (от нас с Колесом) главный армейский клуб. Мое предложение не встретило одобрения, а даже напротив, Тихонов обещал сгноить нас в недрах клуба - в ЦСКА-2.
Гнить в недрах не хотелось, мы одумались и решили подрывать здоровье на льду, а не в окопах. Не нарушая спортивного режима и не позоря высокого звания советского рядового срочной службы, я протянул три месяца. Однако народ не зря складывает пословицы, и мне довелось убедиться в истинности поговорки «Нет худа без добра». И благодаря «худу» я вырвался из цепких лапок армейско-спортивных чиновников.
Мороз в тот день был приличный, и мы решили согреться... Как я смог доехать за рулем с Юго-Запада до Сокола и не совершить ни одной аварии, и по сей день остается для меня великой тайной: мозг явно не работал, и ехал я, вероятно, рефлекторно. После этой попойки очнулся я лишь через пять дней в 1-й Градской больнице в отделении реанимации. И выжил лишь благодаря родной милиции. В четвертом часу ночи патрульная машина наткнулась на автомобиль «вольво-760» в районе старого стадиона ЦСКА на ул. Песчаная. Водительская дверь авто была распахнута, тело водителя покоилось на сугробе, ноги - в салоне машины. Несчастные милиционеры хотели уже было вызывать криминалистов, чтобы те засвидетельствовали очередное заказное убийство. Но, подойдя ближе, милиционеры обнаружили, что тело ровно дышит, даже похрапывает и при этом распространяет мощный запах винных паров. Вместо криминалистов патрульные решили вызвать «скорую помощь». Как показало обследование, я долежался на снегу до двустороннего отека легких. Но самое интересное, что никто из руководства команды не проявил никакого интереса к моей болезни. И мало того, когда через неделю меня подняли на ноги, руководство команды отправило меня долечиваться в военный госпиталь. (Для сравнения: когда в ярославском «Торпедо» я растянул связки, меня отправили в санаторий.)
Из госпиталя я сразу попал в реальную войсковую часть со всеми вытекающими последствиями. Как выяснилось позднее, мои сотоварищи по службе в ЦСКА, Колесов и Егоров, пошли по моим стопам - повесили коньки на гвоздь и надели сапоги. Мы до сих пор встречаемся иногда и вспоминаем начало срочной службы под чутким руководством В.В. Тихонова...
Владимир НИКУЛИН
|
На фотографиях:
- НЕВОЗМУТИМЫЙ НА ТРЕНИРОВКАХ, ВО ВРЕМЯ МАТЧА ТИХОНОВ ПРЕВРАЩАЛСЯ В КОМОК ОГОЛЕННЫХ НЕРВОВ
- ПОСЛЕ ТРЕНИРОВОК ПОРОЙ СИДЕЛИ НЕ ПЕРЕОДЕВАЯСЬ ПО ПОЛЧАСА: НЕ ХВАТАЛО СИЛ СКИНУТЬ АМУНИЦИЮ И ОТПРАВИТЬСЯ В ДУШ
- В материале использованы фотографии: Юрия ФЕКЛИСТОВА, Анатолия БОЧИНИНА, Сергея КИВРИНА, Андрея ГОЛОВАНОВА