Донатас БАНИОНИС
Он редкий гость в столице. Литовский затворник — почетный гость театрального фестиваля «Балтийский Дом в Москве». Мы встретились, чтобы поговорить о самой актерской из неактерских профессий — о профессии разведчика, о профессии «своего среди чужих»
«Прочитав сценарий «Сезона», я подумал, что наш разведчик должен быть, во-первых, красивый, во-вторых, высокий и, в-третьих, стройный. А еще стреляет без промаха, скачет на лошади, в общем, похож на Всадника без головы»
— Донатас Юозович, ходит слух, что Путин захотел стать разведчиком, увидев вас в знаменитом «Мертвом сезоне». Это легенда?
— Нет, это правда. Я сам сначала услышал об этом по ТВ. Передавали интервью с бывшей учительницей Путина, которая рассказала историю о том, как юный Володя, посмотрев фильм «Мертвый сезон», захотел стать разведчиком. Потом судьбе было угодно сделать так, что мы встретились лично. Это была встреча нашего президента с вашим. Меня включили в официальную литовскую делегацию.
— Может быть, помощники вашего президента тоже смотрели это интервью?
— Не знаю. Когда нашу делегацию представляли Путину, он быстро-быстро со всеми поздоровался, дошел до меня и остановился. «О, это вы! Здрасте!» — «Здрасте!» Я тоже обрадовался, спросил, понравился ли ему фильм? Между нами завязался короткий разговор, который подразумевал, что я знаю о том, как и почему он выбрал свою профессию, а он знает, что я об этом знаю. Ничего нового на этот счет он мне не открыл, но все журналисты были удивлены тем, что он со мной разговаривал. Это была сенсация! Литовские газеты писали о том, что в России Банионис более известен, чем президент Литвы.
— Думаю, что они были правы. В чем же секрет этой роли разведчика, которая даже Путина загипнотизировала?
— Секрета здесь нет. Есть суть. Первоначально сценарий был написан очень шаблонно. Это была не история человека, а что-то вроде продолжения приключений «Всадника без головы». Наверное, потому, что писал оба сценария один и тот же человек — сценарист Владимир Вайншток. Когда мне дали прочитать его сценарий, я подумал, что это ошибка насчет меня. Какой из меня разведчик? Вайншток создал сценарий по заказу тогдашнего Гостелерадио и на основе мемуаров разведчика, написанных, видимо, также по заказу этого Гостелерадио. Понятно, что сценарий мне не очень понравился. Однако мне понравилось другое. Мне нужны были запчасти для «Москвича». Я подумал: съезжу бесплатно в Ленинград, схожу в Гостиный Двор, куплю, что нужно, и уеду обратно, потому что это не моя роль. Начали снимать пробы, и в первый день я не знал, что играть. На второй день пробовали актера на роль Савушкина — пробовался не Ролан Быков, а другой актер, забыл его фамилию. Я был за кадром, просто подавал реплики партнеру. Вдруг слышу, как режиссер Савва Кулиш шепчет оператору: «Камеру на Баниониса». Я думаю, что он задумал? А Савве понравилось то, что на площадке появился человек, который разговаривает, а не играет какого-то штампованного персонажа. Он мне об этом сказал. Я думаю: «Ах, вот что тебе от меня надо». Поверьте, для актера это тоже приятно, когда он может «просто разговаривать», а не «играть». Но я честно сказал Савве: «К сожалению, я не подхожу на эту роль — я не похож на советского разведчика».
— Каким же, по-вашему, должен был быть советский разведчик?
— Во-первых, красивый. Во-вторых, высокий. И в-третьих, стройный.
— Как Кадочников в «Подвиге разведчика»?
— Именно! Разве я похож на Кадочникова? Я совсем другой. А Савва мне говорит: «Наивный ты человек, я хочу сделать фильм не про разведчика, а про человека, про его внутренний мир, про его удачи и неудачи. Понятно?» Тогда я говорю: «Но сценарий про другое». И мы стали его переделывать, потому что, как я уже сказал, сначала главный герой был не человек, а просто настоящий Всадник без головы, который всех бьет, стреляет, побеждает, настоящий...
-...полковник?!
— Лучше сказать «супермен». А я не супермен. Вы знаете, в кино снимают по-разному. Мы начали снимать с конца, со сцены обмена моего героя — русского разведчика — на иностранного. Я нервничал. Савва меня предупредил, что на площадку приедет мой прототип, тот самый, с которым все это произошло, который объяснит и расскажет, как это было, как его меняли на мосту под Потсдамом, и все такое. Я ждал, когда увижу разведчика. Настоящего. Смотрю, нету такого. Уже съемки начались. Спрашиваю Савву: «Так что, он не пришел?» — «Кто не пришел?» — «Разведчик наш, я его не вижу». — «Как же?! Вот он стоит!» Я поворачиваюсь, куда он показывает, и у меня невольно вырвалось: «Этот?» Стоит какой-то рабочий: НЕказистый, НЕвысокий, НЕстройный, НЕ синеглазый, некрасивый человечек — в общем, такой, как я. Зато настоящий. И это меня успокоило. Такого я могу сыграть.
Вы меня спрашиваете, каким должен быть разведчик? Таким, как этот, которого никто не замечает. Я ему потом говорю: «Вы совсем не похожи на разведчика». А он мне отвечает: «Если бы был похож, то не смог бы работать в разведке. Я ведь был обычным коммерсантом, не больше, и только так я мог работать на советскую разведку». Вот так я с ним и познакомился — со своим прототипом. В титрах фильма значилось — консультант Константин Панфилов. На самом деле его настоящая фамилия была Конон Молодый. Мы довольно близко с ним познакомились, я приходил к нему в гостиницу, он вспоминал смешные случаи...
— А с Абелем не сиживали? Он же тоже принимал участие в вашем фильме?
— С Абелем я только один раз поздоровался, когда он на съемку приехал. Ему парик нацепили, он же лысый был, предисловие к фильму сказал и уехал. Так что с ним я знаком не был. А Молодый официально числился нашим консультантом. Он был резидентом в Англии, пока его не разоблачили. Помните, было такое дело Пеньковского и Винна. Гревила Винна потом обменяли на Молодого, который снова вернулся в СССР, а спустя какое-то время, видимо по заказу, написал мемуары, и в итоге это все закончилось нашим знакомством.
— Он вас потряс по-мужски?
— Скорее по-человечески.
— А что вам говорил Кулиш, кого вы должны играть?
— Кулиш не указывал мне, как играть. Просто некоторые сцены мы оговаривали, как бы их по-человечески сыграть, без налета суперменства. Чаще всего Савва меня просил просто молчать и смотреть, как в жизни. Играть разведчика — это не значит играть схему, которую вы когда-то видели, надо играть обычного человека.
— И кого вы в итоге играли? Себя или Конона?
— Конона.
— А страх, страх разоблачения?
— Это ошибка все время думать про страх. И я не думаю, чтобы Конон постоянно боялся. О страхе он мне вообще только один раз сказал, когда его меняли на Винна. Когда он увидел, как Винн, еле сдерживаясь, чтобы не побежать, идет ему навстречу по мосту, Конон испугался: как бы у Винна не сдали нервы и он в самом деле не побежал к своим. Тогда кагэбэшники начали бы в него стрелять, а охранники Конона — в Конона. И с ними обоими все сразу бы закончилось.
— Видимо, Винна здорово пытали на Лубянке, раз за секунду до освобождения у него могли сдать нервы при одной только мысли о том, что обмен может не состояться. Думаю, что с вашим прототипом — Молодым — в МИ-5 так не поступали. Вы не думали об этом?
— Тогда нет.
— А вы не думали о сходстве вашего персонажа и Штирлица?
— Они совершенно разные. Мой герой — это разведчик мирного времени. Штирлиц же действовал среди врагов. У меня не было врагов. По крайней мере в картине мы их не видим. Там даже мой враг — английский разведчик — вполне симпатичный человек, с которым мой герой дружит. Когда они его арестовывают, первый вопрос: «Можем ли мы вам чем-нибудь помочь?» А я отвечаю: «Скажите только, что я не оказывал вам сопротивления при аресте». У Штирлица было все не так.
— Ну да, в гестапо разговор короткий — иголки под ногти и ты говоришь все, что надо. Собственно, как и на Лубянке. Кстати, Конон вам не рассказывал, чего, кроме реакции Винна, он боялся после того, как его арестовали?
— Он не знал, что с ним будет после обмена. Понимаете? А может быть, его тоже уберут. Уже свои. Мне это Конон рассказывал. Страшная судьба бывает у разведчиков, потому что их могут свои уничтожить. Если есть подозрения, что тебя перевербовали, и так далее. Конона ведь после обмена допрашивали. Я все это запоминал, а потом играл.
— Но он не мог быть таким вот заурядным, ваш Конон.
— Он не был заурядным. Но, видит бог, я не увидел каких-то особых черт у Конона. Ни хитрости, ни актерства. С другой стороны, не думайте, что я все знаю про разведчика. Это не моя профессия. Ведь если я играю врача, это не значит, что я умею делать операцию.
— А Конон Молодый был убежденным коммунистом?
— Откуда я знаю?
— Как он мог быть НЕКОММУНИСТОМ, если он работал за любовь к РОДИНЕ?!
— Ну, это не обязательно. Идеология не обязательна для разведчика. Вообще-то я думаю, что он не был коммунистом, потому что как бы иначе он платил свои партийные взносы, сидя в Англии? А если ты не платишь взносы, то это всем известно, тебя из партии исключают. Ха-ха.
— А за что он тогда работал? За деньги?
— Я не знаю. Может быть, за деньги.
— А ваш герой за что работал?
— А я не спрашивал своего героя. Не было ситуации. Вот если бы в фильме была сцена, где я получаю деньги, я бы знал, за что он работает: за деньги или за любовь к Родине.
— Я все понял. По умолчанию предполагалось, что все работали за ЛЮБОВЬ к женщине по фамилии Родина. Но надеюсь, как актер вы работали за деньги?
— Мне платила киностудия.
— Хорошо платила?
— Копейка в копейку. 56 рублей за съемочный день. Ни больше ни меньше. Это была ставка.
— Насколько я знаю, у вас было довольно безоблачное существование во время работы над фильмом?
— У меня? О, да! Мы снимали, снимали, где-то в середине фильма мы прервали съемки — возникла техническая пауза. Я поехал домой. Жду-жду. Меня не вызывают. Две недели прошло. Что случилось? Вдруг мне звонят: «Приезжай». Я приехал на «Ленфильм», спрашиваю, почему был такой перерыв? Мне говорят: «А у нас не готовы декорации». И вдруг добавляют: «Вообще-то вас сняли с роли, извините».
— Что?
— Вот именно. Это было требование директора «Ленфильма», которому сценаристы нажаловались, что Кулиш снимает не героический фильм, а сюжет про ЧЕЛОВЕКА. Был по этому поводу худсовет. На нем выступали Ромм и Конон Молодый. Первым встал Конон и сказал: «Я ничего не знаю про кино, я знаю про жизнь, и то, что отснято, — это и есть настоящая жизнь. Если вам ЭТО не нравится, тогда это ваше дело и ваше кино, но думаю, что Банионис должен играть дальше». Потом встал Михаил Ромм и сказал: «Банионис должен сниматься дальше». Я не знал этого. Только когда мы закончили фильм, мне рассказали эту историю. А сразу после окончания фильма Савва мне сказал: «Я не знаю, как будет принят фильм. Скорее всего, его положат на полку, потому что мы не сделали фильм про разведчика, мы сделали про человека. А если мы даже провалимся — наплевать! Всякое бывает, но работать с тобой было очень приятно». И мы попрощались. Навсегда. И вдруг сумасшедший успех в прокате.
Потом режиссер Конрад Вольф приглашает меня на судию ДЕФА играть Гойю. На «Ленфильме» был прием по случаю начала новой совместной работы с немцами. На приеме был директор ДЕФА, директор «Ленфильма» Киселев, мой самый главный противник. Так вот на банкете он встает и говорит: «За Баниониса, который будет сниматься в фильме «Гойя». Я хочу выпить за этого мужественного человека, потому что были люди, которые были против того, чтобы он снимался в «Мертвом сезоне». Но они были не правы». Вот это настоящий советский начальник! Он, если бы пять минут назад видел черное, но ему сказали, что было белое, не моргнув глазом, с этим бы согласился. И я вспомнил об этом потом, когда мы говорили с Саввой о том, что если бы мы хоть когда-нибудь слушали наших начальников, мы бы никогда ничего хорошего не сделали.
— Но в итоге-то вы расстались и уже никогда больше не встречались?
— Несколько лет назад в середине 90-х мы встретились. Я, Ролан Быков, который играл Савушкина, и Савва Кулиш. Кулиш говорит: «А что если нам снова встретиться на съемочной площадке? Сделать «Мертвый сезон-2» — действие происходит в наши дни». Мой герой Ладейников и герой Быкова Савушкин встретились. Ладейников идет по улице. Его выкинули из КГБ, он не у дел. Плохо живет. Кстати, с Кононом Молодым так и вышло. Он, конечно, не в нищете умер, но уж точно никому не нужный и не в самом большом достатке. Так вот, мой Ладейников идет по улице, вдруг мимо проезжает машина, на заднем сиденье сидит человек. Ладейников думает, где он его видел? И вдруг понимает, что это Савушкин, актер, которого он в свое время спас. Савушкин стал «новым русским». И у него миллионы.
— Как у Гусинского?
— Ну вроде. К нему приходит Ладейников, просит помочь, Савушкин что-то обещает. Ладейников выходит из кабинета, а Савушкин тут же в его адрес за закрытой дверью: «Пошел он на фиг». А затем против Савушкина органы начинают копать, посадить хотят — все, как в жизни. И Савушкин понимает, что без Ладейникова ему не выкрутиться. Он к Ладейникову обращается за помощью — они снова встречаются, вместе борются, за что только? За правду? За какую? В общем, мы все продумали, единственное, чего не знали, а чем наша история должна закончиться — по правде жизни. Думали, думали. И вдруг Ролан умирает. Потом Савва. Вот этим наша история и закончилась. По «правде жизни». Продолжения не получилось.
— Я думаю, что время ваших героев умерло быстрее, чем сами герои. Точно так же нельзя сейчас снять продолжение «Бриллиантовой руки». Эпоха ушла. А если бы и было можно — получилась бы дешевая схема. Вы достаточно много сыграли и плохих, и добрых людей, достаточно много видели на своем веку. Вы можете ответить на вопрос, что же такой человек — порождение добра или зла?
— Живые живут только потому, что пожирают друг друга. Это парадокс. И только потому возможна наша жизнь. Человек тоже пожирает другого человека. Зачем так сделано?! Загадка! Но это закон эволюции.
— А как же душа? Прощение?
— Я иногда думаю, что наша Земля — это не больше, чем простой атом в какой-то другой системе — системе ИНОЙ жизни. И о ней мы вообще не имеем никакого представления. Может быть, там и есть душа, но здесь, сейчас, я говорю о материи, о том, что можно пощупать руками, может, там она и есть, не знаю, но здесь и сейчас ее нельзя пощупать руками, а камень — можно. Так вот все, что можно пощупать, даже камень, — все это исчезнет. И значит, ничего не останется. Плохо это или хорошо, решайте сами.
— Вы пессимист?
— Нет. Я даже не думаю, что мы живем очень плохо. Вот все сейчас говорят: былые связи между Россией и Литвой распались. А я думаю, это не так. Почему? Вот недавно у меня был юбилей — золотая свадьба. Кто-то об этом в Литве вспомнил или не вспомнил, кто-то что-то сказал, но в целом — никто не заметил. Об этом не забыли только в Питере. Мне позвонил директор «Балтийского Дома» Сергей Шуб, у которого я с самого начала фестиваля почетный гость, вот уже 8 лет, они позвали меня в Питер и устроили такой юбилей, которого я просто не ожидал. Сколько было подарков! А сколько замечательных людей пришло! Я не знаю, кого или чего больше. «Балтийский Дом» меня не забыл, и я им этого не забуду. И благодарность сохраню, что бы ни случилось.
— Помимо титула почетного разведчика, которым вас наградила народная любовь, на фестивале «Балтийский Дом» вам присудили титул «Почетного домового». Это так? Вы домовой?
— По правде говоря, да. И это даже приятно знать, что ты домовой. Они же умеют что-то такое крутить, делать невероятные вещи, а я всегда хотел их делать.
— Вы меня убедили, что настоящий разведчик должен выглядеть как глубоко ординарный человек. Но про литовский театр так не скажешь. Ведь этот феномен, с которым Россию познакомили как раз фестиваль «Балтийский Дом» и вы, реально существует?
— Да. Так есть. Просветительское значение фестиваля «Балтийский Дом» трудно переоценить. И театр у нас замечательный. Но по поводу ваших восторгов насчет современного театра я был бы поспокойнее. Впрочем, это мое частное мнение.
— А знаменитый Некрошюс?
— Повторю, это мое частное мнение, но в театре всегда были пристрастия и антипатии, поэтому я могу сказать, что Некрошюс — это не мой театр. Понимаете, в театре на первом месте должен быть человек, о чем мы с вами только что говорили, а когда становится что-то другое, фокус какой-то, цирк, тогда это уже не искусство драматического актера. И это не мое искусство. Сейчас вообще очень сильно изменилось представление о том, что такое настоящее искусство. Сейчас почему-то искусством называют обыкновенный стриптиз. Или риэлти-шоу. Разве это правильно? Что остается от драматического театра, если там суть только в том, чтобы эффектно нагнать дыму или зажечь все лампочки? Может быть, это какая-то метафора, но только ради чего она... Если не ради человека, тогда зачем это все?
— А вы бы хотели сыграть еще раз разведчика? Штирлица, может быть?
— Я бы хотел еще раз сыграть в «Солярисе». У Тарковского. Хотя я не всегда понимал, что он от меня тогда хотел. Недавно я видел «Солярис» Содерберга. Клуни играл мою роль. Да, все эффектно, но только не надо в этом случае говорить про искусство актера. Там нет человека. Там только техника и деньги.
Дмитрий МИНЧЕНОК
На фотографиях:
- БЛАГОДАРИМ ХУДОЖЕСТВЕННОГО РУКОВОДИТЕЛЯ БАЛТИЙСКОГО МЕЖДУНАРОДНОГО ФЕСТИВАЛЬНОГО ЦЕНТРА Г-ЖУ МАРИНУ БЕЛЯЕВУ ЗА ПОМОЩЬ В ОРГАНИЗАЦИИ ИНТЕРВЬЮ.
- «КАКОЙ ИЗ МЕНЯ РАЗВЕДЧИК? РАЗВЕ Я ПОХОЖ НА РАЗВЕДЧИКА КАДОЧНИКОВА? ИЛИ НА РАЗВЕДЧИКА ТИХОНОВА?»
- «Я ВСЕ ВРЕМЯ В ДОРОГЕ. ХОЧУ ПОСИДЕТЬ, ОТДОХНУТЬ, А МЕНЯ ВСЕ ВРЕМЯ КУДА-ТО ТЯНЕТ»
- В материале использованы фотографии: Юрия ФЕКЛИСТОВА