СНАСИЛЬНИЧАЛИ

Прекрасный русский писатель Валентин Распутин после большого перерыва опубликовал новую повесть, и это первый, хотя и не безоговорочный, настоящий провал

СНАСИЛЬНИЧАЛИ

Я не разделяю нынешнего скептического отношения к Распутину, которое на девяносто процентов определяется его взглядами, действительно очень замшелыми (Россию растлило телевидение, мировая закулиса не дремлет и т.п.). Повесть «Дочь Ивана, мать Ивана» («Наш современник» № 11) написана шестидесятишестилетним писателем, Толстой в это время «Воскресение» писал, тоже не сказать, чтоб роман без тенденции, и убеждения у автора не больно-то сходны с моими, а страшный гул подземной правды, какую и угадывать боишься, все-таки слышен. Кто предубежден против самоназванных патриотов, тому Распутина лучше вообще не читать, но кто ценит изобразительную силу и чутье на иррациональную, страшную, подпочвенную правду о России, тот никогда не забудет ни «Уроков французского», ни «Прощания с Матерой». Да и новый Распутин - в особенности, конечно, рассказ «Нежданно-негаданно», про мужика, который подобрал на рынке беспризорного попрошайничающего ребенка, а потом за ребенком приехали его хозяева и отобрали, - казался мне писателем выдающимся, потому что в изображении страдания, настоящего, кроткого, не жалующегося, ему равных нет. Главное же - он писатель настоящий. То есть обращается к главным вопросам своего времени и не боится их.

Так вот в изображении страдания, в живописании людей, потерявших себя, ему по-прежнему нет равных. И точностью его диагнозов нельзя не восхититься: «В колонии, всматриваясь в лица своих подруг по несчастью, Тамара Ивановна пыталась понять, есть ли отличие между ними и теми, кто на воле, а если есть, в чем они? Их не могло не быть, этих различий... И казалось Тамаре Ивановне, что в лицах лагерниц мало себя; желание забыться, перемочь каторжные годы только частью себя, притом не лучшей частью, чтобы сберечь лучшую для иной доли после освобождения, искажает лица до неподобия, в выражении их как бы появляются пустые, ничем не заполненные места... И вот теперь, жадно всматриваясь в людей, оставшихся здесь, ничем не стесненных, безоговорочно себе принадлежащих, она вдруг поразилась: да ведь это лица тех, за кем наблюдала она т а м.

Те же самые стылость, неполнота, следы существования только одной, далеко не лучшей частью... Это что же? Почему так? И там, где нет свободы, и здесь, где свобода навалена такими ворохами»...

И во множестве других таких же деталей точен и силен Распутин, и радуешься за его дар, который не погубила до сих пор никакая тенденция, никакие мрачные биографические перипетии вроде той, когда ему череп за джинсы проломили... Ни народное депутатство, ни советничество у президента, ни дружба с откровенными черносотенцами не сделают большого писателя маленьким, хоть желчью изойди вся постмодернистская тусовка; и изучать нынешнее состояние России будут по талантливому Распутину, а не по малоталантливым Проханову и Болмату, которых я давно уже ставлю на одну доску. Но сама конструкция этой новой вещи... и ее главный пафос... и подозрительное сходство с «Ворошиловским стрелком»...

История простая: дело происходит в небольшом городе на Ангаре (может, и в Иркутске, родном для Распутина). Есть простая русская женщина Тамара Ивановна, образец строгости, прямоты и целомудрия. Воспитывалась в тайге, хорошо стреляла, почитала родителей, мечтала быть радисткой-разведчицей. Поехала в город, пошла в телеграфистки, не понравилось (опять распутинское чутье на точную деталь: больно скучные телеграммы тогда посылали). Устроилась на мужскую работу - шофером; шоферить ей нравилось. Родила двух детей, пошла работать сначала в ясли, потом в детсад, чтобы быть около них. Прыжок из кабины грузовика в ясли не очень убедителен, но пока читаешь Распутина - всему веришь, он все-таки хороший рассказчик, и потом, что мы за правдоподобие цепляемся? Ему же символ нужен, настоящая русская баба - КамАЗ на ходу остановит, ребячую попу утрет... Телевизор однажды разбила в припадке ненависти к поп-культуре - решительная, словом. И чистая. Потом вырастают дети, Тамара Ивановна начинает работать уже в каком-то получастном ателье, муж-шофер вообще перебивается случайными заработками - и тут шестнадцатилетнюю дочь Светку изнасиловал кавказец. Светка после школы хочет устроиться на работу, кавказец ей эту работу предложил, завел к себе в шалман и там сделал с ней такое, что не описывается, но угадывается. Что-то очень ужасное, и много. Целый день мучил. Милиция найти не могла - спасли Светку случайно, когда кавказец отправил ее на тот же рынок за водой, но в обществе какой-то бабенки из своей свиты. Сбежать боялась, на помощь позвать тоже. Или стеснялась. Короче, отбили ее, потом и кавказца нашли, но кавказец сначала предлагает родителям деньги, чтобы забрали заявление, а потом подкупает следователя. И тогда Тамара Ивановна... Дальше рассказывать? Вы ведь и так уже поняли, что воспроизводится схема предпоследней картины Говорухина. Там старик мстил за поруганную внучку, тут бой-баба взяла обрез и пристрелила кавказца прямо во время допроса. Вошла в прокуратуру - и бах! Честный следователь пытался ее отмазать - не вышло. Освободили Тамару Ивановну за примерное поведение через четыре с половиной года (она и в заключении «комиссарила» - такую не пригнешь!), и начинается для нее новая жизнь, о которой мы пока ничего не знаем.

Есть у нее отец - Иван, у которого тоже ладится всякая работа; есть сын Иван, и в этом-то сыне весь интерес повести. Он умный. И красивый. И на него у Распутина вся надежда. Слава богу, что он не пошел в скины. Это я, как вы понимаете, радуюсь не за него и не за Россию, а за Распутина. Кстати, сцена скиновского побоища - одна из лучших в повести: бритоголовые врываются на дискотеку и начинают всех мочить, и драка эта выглядит уродливым продолжением червеобразного дергания местных танцев, а визг и рев сливаются с визжащей, ревущей музыкой, и очень скоро в драке уже не различишь, где те, где эти. Иван, потрясенно на все это смотрящий, замечает вдруг, что скинхеды, в общем, на одно лицо с теми, кого мочат, даром что одни бритые, а другие волосатые; скинхеды - «отсюда». А он - не отсюда. И это хорошо, это огромный прогресс, за это низкий поклон хорошему писателю, что не привел своего красивого и умного Ваню в боевой отряд тупобритоголовых; «Душа не пускает. И те чужие, и эти чужие. Где же свои? Есть они?»

Ох, сколько раз задавал я себе этот вопрос. Ох, как прав Валентин Григорьевич. И за то, что его «душа не пускает» ни в антисемитские, ни в антикавказские ряды, за то, что он писатель, а не адепт расправ, защитник страдальцев, а не боевиков, за то, что в ужасе и брезгливости отдергивается его душа от грубой и нерассуждающей силы - будь то сила «либерально-демократическая», кавказская или погромная, - я буду его любить преданной читательской любовью, хотя она ему, должно быть, и близко не нужна. Судя по последним высказываниям, не на таких читателей он ориентирован.

И еще в одном прав и точен Распутин: он-то не Говорухин, конечно. И девочка у него - не та чистенькая красавица и умница, любительница пельменей, которую снасильничали новорусские детки в «Ворошиловском стрелке». Девочка - слабая, глупая и некрасивая. Ни к чему не способная. И ее, такую, тем жальче. Она потом и замуж вышла (неудачно), и родила, и мать из нее получилась не ахти какая, то есть насчет нынешнего состояния местных умов и душ у Распутина никаких иллюзий нет. Главное-то сказано в монологе другого Ивана, который отец, о том, что лучший из его детей - тихий, чуть не юродивый Николай. Он даже лучше боевитой дочери. За ним и правда.

Мне, конечно, скажут, что я нарочно делаю страдальца из борца, что Распутин вовсе не слаб, что мне, русофобу, желательно видеть русский народ юродивым, чтобы он никогда не расправил могутных плеч и не стряхнул с них таких, как я... Ох, как мне хотелось бы, чтобы юродство это наконец сменилось чем-то более конструктивным. Но сострадать можно только слабости, любить только это тихое удивление перед собой и миром; и потому наглую силу рыночных кавказцев или китайцев Распутин изображает ровно теми же красками, что и наглую силу погромщиков, от которых чуть не схлопотал по красивому лицу его Иван, и наглую силу продажных прокуроров. Наглая сила всегда одинакова. И ее писатель Распутин ненавидит и про это всю жизнь пишет, и за это я его всю жизнь читаю с чувством уважения и родства.

Но вот что я наотрез отказываюсь понимать, так это сквозную тему изнасилования, которая кроваво-красной нитью проходит через почвенную литературу последнего десятилетия. Город растлил, кавказцы снасильничали, плохие мальчишки до плохого довели... Да как же это? Да что же это вас, сердешных, все время насилуют? Так ли вы красивы, умны, во всех отношениях совершенны, чтобы это с вами постоянно происходило? Может, не только китайцы да кавказцы, но и вы сами себя маленько... а? Был у меня спор со многими русофилами на эту тему, и всегда они говорят про насилие. Но если вас все насилуют - в диапазоне от Маркса до кавказцев, может, вы как-нибудь не так лежите? К тому же у кавказцев, насколько я знаю, ровно противоположное мнение насчет того, кто кого насилует, и мнение это подтверждается как хроникой кавказских войн, так и историей последних московских погромов. Так, может, образ страдающей изнасилованной кроткотерпицы страдает некоей как бы односторонностью... ась?

Но на этот вопрос Русь не дает ответа. И о том, почему ее юродство и ее наглая сила так между собой связаны, что постоянно отзываются оборотничеством, - только что перед тобой ныл юродивый, ан глядь, у него уже и нож в рукаве, - у Распутина тоже ни слова. Потому что насилие и растление в его мире приходят извне, а мы, худые да бедные, вечно не можем за себя постоять. Настолько мы хороши. Наверное, в тридцатые нас тоже кавказец мучил, и реформы свои - консервативные или либеральные - мы проводим при непременном участии лиц не нашей национальности. Вероятно, чтобы потом свалить. А может, потому, что лицам нашей национальности вообще отвратительна сама идея развития...

Тут и понимаешь, где проходит грань, отделяющая большого писателя от великого. Большой видит только то, что может вместить, только то, что не разрушит его мира, и потому он не желает видеть, что его родная, любимая, добрая, слабая и юродивая Россия тысячу лет насилует сама себя, обвиняя во всех смертных грехах любого соседа, от поляка до китаёзы; и власть ее - слабая во всем, что касается самодисциплины, сильная во всем, что касается угнетения, - плоть от плоти того же народа-оборотня, со всеми его талантами и зверствами. Это не отменяет ни кавказских, ни китайских, ни немецких, ни еврейских вин перед Россией, но даже кавказский еврей китайского происхождения, вооруженный немецкой пунктуальностью, не сумел бы чехвостить ее так, как чехвостит она себя.

И оттого повесть Валентина Распутина остается набором точных и сострадательных наблюдений, нанизанных на шаткую и валкую конструкцию, а выхода из ситуации как нет, так и не было. Правда, я вместе с автором горячо ненавижу шамкающего старика, так убедительно вещающего, что время России прошло. Но оно и впрямь пройдет, если Россия на себя не оглянется.

Распутин, надо полагать, это чувствует. Отсюда и дикие натяжки, к которым он вынужден прибегать, типа смерти пенсионерки перед телевизором во время просмотра сериала: ужасть, как надрывают сердце пожилым людям все эти истории! Смерть от сериала - это как?! «ОСП-студия», честное слово... Отсюда и все эти «нутряные исподы», которыми так обильно уснащена повесть; нутряной бывает жир. Если писателю, который писал прежде очень чисто, вдруг для «национального колориту» понадобились в таком количестве искусственные просторечья, значит, больше этого национального духа совсем негде взять, плохо дело. Совсем как у России, в которой мужчины совсем, видать, ни на что не пригодны, и потому месть вынуждены осуществлять бабы. Эта ставка на баб очень характерна - Распутину и хочется полюбить силу, но он вынужден придавать ей, в порядке компромисса, милый женский облик. Написать хорошую вещь про убийцу он не сможет никогда.

Герой Распутина всегда умел страдать, терпеть и работать. Будь то Дарья, Анна или Матрена, или Мария. И эта дихотомия мужского и женского прослеживается у него четко: женское в характере России - доброта, любовь и терпение. Мужское - наглость и праздность. Эта догадка дорогого стоит, но он и сам себе, боюсь, в ней не признается. Поэтому появляется насильник-кавказец, который насилует вовсе не бедную Светку, а новую повесть большого русского писателя.

Впрочем, русская литература и не такое выносила.

Дмитрий БЫКОВ