Она боялась признаться даже себе, что хочет быть актрисой. Боялась выйти на сцену, даже став главным режиссером. Рассказать о себе откровенно журналисту тоже нужно осмелиться
Галина ВОЛЧЕК:
КАК ПРАВИЛО ВНЕ ПРАВИЛ
Когда знаменитый кинооператор, отец московской операторской школы Борис Волчек смотрел на свою маленькую единственную дочь, он вряд ли мог предположить, что она по значимости в искусстве оставит его далеко позади себя. Что она станет героиней бесчисленных статей, исследований, теле- и радиопрограмм. Что ее узнает мир. Умиляясь тем, как она играет во дворе красным мячом, в пальто и шапочке такого же цвета, он не знал, что пройдет не так много лет и эта неловкая толстушка напишет яркий сценарий своей жизни, в котором переиграет все роли - от главных до эпизодических - в том числе и те, с которыми ей самой порой будет трудно справиться. Этот сценарий получит название - «Как правило вне правил».
Когда-то Галина Борисовна была просто Галей - дочерью известного оператора Бориса Волчека родом из Витебска и домохозяйки с двумя высшими образованиями Веры Майминой, родившейся в семье скромнейшего служащего пожарной охраны в Даугавпилсе. Гале всегда хотелось быть похожей на отца - такой же доброй, мягкой, деликатной. Собственно, по дворовым меркам, она и была доброй, то есть нежадной. Во всяком случае, долго уговаривать ее поделиться игрушками, которые однажды отец привез ей из Польши, было не надо. Ее мягкие манеры, так свойственные полным детям, очень часто внушали такую иллюзию окружающим.
Лишь время проявит в ней материнскую черту, которую Галя так боялась и ненавидела, - жесткость. Впрочем, до обнаружения в себе твердости тогда, в 1939 году, было еще очень далеко. Детство было безоблачным и протекало во дворе элитного дома на Полянке, только что отстроенного для лучших людей отечественного кинематографа. Здесь жили Дзига Вертов, Юлий Райзман, Роман Кармен, Александр Птушко, Ада Войцек, семейства Ромма и Волчека.
Пионеры советского кинематографа, в том числе и Борис Волчек, оставили летопись времени - дымили заводы, мчались поезда. Красивые девушки с физкультурниками выстраивали из своих молодых тел пирамиды на параде. Всех - и этих белозубых молодых, и тех, над ними, на Мавзолее, - утро встречало прохладой, о чем они с энтузиазмом и распевали из всех радиоточек. А что оставалось кинематографу? Фиксировать на пленку процесс всеобщего «ура-а-а-а».
1950 ГОД. МОСКВА. КВАРТИРА НА ПОЛЯНКЕ
В зеркале на стене, рядом с гробоподобным шкафом, - отражение. Припухшие губы, нос картошкой и к тому же с родинкой. «Фигура тоже подгуляла», - говорит само себе изображение, придирчиво осматривая неестественно большую грудь.
Изображение кривится, подрагивает, руки вытирают глаза.
Собственная внешность прочно поселила в ней комплекс гадкого утенка, которому нет места ни на сцене, ни уж тем более на экране. Комплекс усиливало окружение - стройные красотки, милашки, на которых любая модная вещь, добытая с боем, сидела, как на манекене. А она не вписывалась ни в какую группу типажей, готовившихся к актерской карьере. Ей даже темно-синий в полоску костюм (юбка и пиджак) - сшили у мужского мастера. Борис Волчек ничего не понимал в женских туалетах и сделал для единственной дочери все, что мог, - отвел ее к лучшему в Москве мужскому портному.
Ни о какой актерской карьере не могло для нее быть и речи рядом с женой Ромма актрисой Еленой Кузьминой - она олицетворяла для Волчек идеал кинематографического изображения - графически тонкие черты лица, с холодком голубые насмешливые глаза, чувственно очерченный рот. Галя изо всех сил старалась перед зеркалом артикулировать, как Кузьмина, и курить, богемно откинув руку. Выходило смешно, отчего ее зажим рос, как сорняк в огороде. Сама Кузьмина ломала голову над будущим Гали.
Галина Волчек: - Елена Александровна, Леля, много раз перебирала вместе со мной все профессии, которые, она думала, подойдут мне - толстой, ничем не примечательной, но любимой Галке. Папа осторожно мечтал о моей литературной карьере, наивно основываясь на моем удачном сочинении по Гоголю. И только один человек на этой планете знал, что я давно выбрала единственно возможное для себя дело.
Тогда она не знала, что через несколько лет смех зрительного зала при ее появлении на сцене поселит в ней веру в себя. А так она часами до одури тупо таращилась в зеркало, и то, что она там видела, ее не особо радовало. С годами чувство неприятия собственного изображения не прошло. Во всяком случае, даже сейчас, когда она входит в лифт с зеркалом, я замечаю, она старается в него не смотреть.
Но внешность была лишь частью комплексов. Мешали природная зажатость и стеснительность, и она сама для себя закрыла все театральные кружки и студии, где собирались красивые и интересные девочки и разыгрывали сцены, а то и целые спектакли.
- Но в конце концов, - спрашиваю я ее, - ведь вы выросли в профессиональной среде, чего, казалось бы, проще - попросить помощь у отца?
- Я знала, что хочу быть актрисой. Но вслух произнести это было - упаси бог. Единственный, к кому я решилась пойти, - это Ромм, и он в конечном счете решил - теперь это можно сказать точно - мою судьбу.
Она рассказывает, как вошла в кабинет, похожий на пенал. Ромм внимательно посмотрел на нее сквозь очки. Не говоря ни слова, дал понять, что слушает ее. Она с пересохшим от трясучки горлом, с вспотевшими руками встала напротив него и впервые в своей жизни прочитала вслух жанровую сцену из «Тихого Дона», потом что-то еще. Закончила. Замерла.
Галина Волчек: - Много раз впоследствии я испытывала страх, волнение, ужас перед встречей со зрителем, но не знаю, было ли в моей жизни подобное испытание. Когда пришла в себя, увидела, как Ромм, сидя в своем всегдашнем кресле, гонял губами папиросу из одного угла рта в другой, вцепился руками в подлокотники. Похоже, он волновался не меньше меня.
Ромм еще раз очень внимательно посмотрел на стоящее перед ним ослабшее существо. Взял бумажку. Что-то написал. Свернул.
- На, отдашь Кареву. Не бойся. Иди поступать.
- А что там было написано? - спрашиваю я.
- Ты знаешь, при всем своем любопытстве я ее от страха не прочитала. Прошло много лет, и Карев - один из моих педагогов - незадолго до своей кончины встретил меня где-то и сказал: «Галя, я должен отдать тебе записку Ромма. Я ее храню. Там написано все правильно».
Благословение Ромма было кратким и нешумным. Но путь в артистки Галины Волчек был усыпан, как и положено будущей звезде, не розами, а... химическими элементами. И это не научный образ, а конкретная мука, боль и ужас, которые мешали осуществлению мечты - получению аттестата зрелости. Только с ним можно было отправиться в театральный институт.
<...>
1966 ГОД. МУРМАНСК. ОБЛАСТНОЙ ТЕАТР ДРАМЫ
Тишина в зале - муха не пролетит. Тишину слушает Галина Волчек из фойе, припав ухом к двери. Вдруг - мужской голос:
- Спектакль дрянь. А Табак молодец - хорошо играет.
Она бросается на голос и в центре фойе видит двух типов - очкарики в пижонистых костюмах нагло смеются и рассматривают картины, развешанные по стенам.
Один замечает ее, но даже не делает вида, что испугался, когда она прикрикивает на него. Он нагло смотрит ей в глаза, как будто дразнит.
- Ну и хам, - подумала я про себя. - Ты же не видел спектакля, а ругаешь его.
При таких обстоятельствах произошла встреча Галины Волчек с ее вторым мужем Марком Абелевым. Когда она застукала его в фойе и испытала желание выгнать или убить, она не сразу вспомнила этого человека. А ведь это он еще утром встретился ей на одной из улиц Мурманска. И как человек наблюдательный, она не могла не обратить на него внимания.
Галина Волчек: - Шел тип странный такой. В одной руке увесистый портфель, явно перевешивающий хозяина. Голова - как-то набок, и видно, что очки с большими диоптриями. «На Пьера Безухова похож», - подумала я про себя.
А вечером этот самый «Пьер» выдавал в фойе сентенции относительно ее «Обыкновенной истории».
- А вам действительно так не понравился спектакль? - спрашиваю я Марка Юрьевича Абелева спустя почти 40 лет. Этот бесконечно обаятельный человек в больших роговых очках смеется и говорит, что уже плохо помнит свои эстетические ощущения.
В конце концов, может, и хорошо, думаю я, что он не скрывал своего мнения: Волчек могла сделать выводы, что он к ней проникся безотносительно ее актерской и режиссерской популярности. А еще могла сделать вывод насчет своей глупости - она ведь чуть не пролетела мимо своего счастья в Мурманске, куда ей так не хотелось отправляться из Ленинграда.
Галина Волчек: - «Современник» в то время оставался доигрывать свои спектакли в Ленинграде, а моя «Обыкновенная история» переехала в Мурманск открывать гастроли. Если бы ты знала, как мне не хотелось туда ехать. Ведь спектакль мог спокойно идти без меня, а я бы с удовольствием провела время с друзьями - Георгием Товстоноговым, его сестрой Натэллой.
Они провожали ее на поезд, и, похоже, более кислой физиономии на Московском вокзале трудно было найти. Естественно, она же не знала, что едет навстречу своей судьбе. Поэтому и не торопилась. И уж тем более не знала, как причудлива и избирательна судьба в названиях - Волчек ехала на «Обыкновенную историю», а попала в необыкновенную историю любви.
Согласно версии Марка, их показания насчет первой встречи несколько расходятся.
- Я и мой приятель Наум Олев пришли в театр уже под аплодисменты. Я спектакля даже не видел. Мы просто пижонили. Криво поулыбались, как снобы, и ушли.
Он даже не запомнил, что Волчек на них шумела в фойе, но в память ему на всю жизнь врезалась встреча в гостинице, когда их друг другу представили:
- Это Галя.
- А это Марк.
Марк Абелев, принятый сначала за Пьера Безухова, а потом отчитанный как последний хам, оказался ученым из Москвы, человеком с потрясающим чувством юмора, который помогал ей всегда в тяжелых обстоятельствах. Он - ученый, но не сухарь, а безумно веселый, остроумный человек из породы эстетов-хулиганов и к тому же с буйной художественной фантазией, чему Волчек не раз будет удивляться.
С того дня они больше не расставались. Они не расставались девять с половиной лет. Она ему понравилась сразу, поэтому он так хорошо помнит ее смеющееся лицо, большие голубые глаза, ее ироничность, юмор.
Марк Абелев: - Мне было с ней интересно. Для меня, человека, далекого от театра, это был новый мир, новый пласт жизни.
- А как женщина она вам понравилась?
- Да. Сразу понравилась. Во всяком случае, обнимал я ее с удовольствием.
Они прогуляли все светлые полярные ночи, и, вернувшись в Москву, Марк поймал себя на том, что хочет видеть ее снова, хочет ей еще раз позвонить.
- Мне не был так интересен ее театр, как была интересна она. Ее судьба. Смешно, что в то время, когда я видел афишу «Современника», я почему-то путал Волчек и Толмачеву... А потом я узнал, что в это время у нее был какой-то плохой период в жизни - она сидит без денег, одна воспитывает сына. Поговаривали, что к ней женихался Товстоногов...
- Как можно охарактеризовать ваш роман - страсть, влюбленность или...
- Не знаю. Общение с родным человеком. Все мне было близко - она со всеми своими неправильностями, ее сын Денис, который в первый раз прибежал ко мне с порезанным пальцем и орал.
1966 ГОД. МОСКВА. УЛИЦА ГОРЬКОГО. РЕСТОРАН ВТО
В то время когда Марк серьезно обдумывал их будущую совместную жизнь, все были уверены, что у художника Волчек серьезные отношения с другим художником - Георгием Товстоноговым. Роман двух популярных людей обрастал легендами, а они, как будто специально, обогащали их подробностями. Волчек и Товстоногова видели вместе то в Москве, то в Ленинграде. Они вместе ходили на премьеры... Но кто мог поверить в богемной Москве, что женщина и мужчина, оказавшиеся у разведенных мостов в белые ночи, коротают время в интеллектуальных и художественных беседах?
Галина Волчек: - Товстоногов мне говорил: «Две столицы только и говорят о нашем с вами романе». Но никакого романа не было. Мы очень дружили с Георгием Александровичем. Наши отношения очень много значили для меня. С одной стороны - моя внутренняя дистанция: я всегда понимала масштаб его личности. С другой стороны - отношения были какими-то домашними, по сути, очень доверительными. Настолько, что в конце его жизни я позволяла себе Георгия Александровича называть Гогочкой и не стеснялась этого. При этом пиетет не убавлялся, а только рос от всего: от наблюдений за ним, его фраз, юмора, даже от его сопения на спектакле - он так активно дышал, когда смотрел на сцену. Мне вообще смешно слышать про этот «роман». При имени Товстоногов я сразу вижу дом, где жили Георгий Александрович и Натэлла с Женей Лебедевым. Где на столе был один и тот же реквизит из посуды, бокалов, и в который время от времени добавляли то сациви, то лобио, другие вкусные вещи. Удивительный был дом. Благодаря Натэлле, казалось, быт не касался его обитателей. Кого там только не было - Зяма Гердт и Козинцев, легендарная критик Раиса Беньяш и Анатолий Юфит, без которого нельзя было представить тогдашний театральный Ленинград, молодые поэты, барды, знаменитый чех Отомар Крейча, польские режиссеры, да все заметные иностранцы бывали там.
Она рассказывает про Евгения Лебедева, как он после спектакля вместо того чтобы завалиться спать, читал свои короткие новеллы или показывал, что он выстругал из какой-то коряги. Другие пели, сочиняли на ходу, Товстоногов со своими неподражаемыми рассказами... Кажется, не дом, а приют богемы, про которую в свое время Саша Черный написал: «Жить на вершине горной, писать простые сонеты и брать у людей из дола хлеб, вино и котлеты». По сути дела, имея в своем образе жизни все признаки советской богемы, этот дом таковым не был. Здесь собирались не для игры в творческую интеллигенцию, а для творчества, причем ненатужного, легкого и органичного. И для Волчек эта связь, это общение было больше чем роман. Скорее воздух, без которого так сложно стало жить потом, с уходом Товстоногова.
Марк знал о Товстоногове, о его приезде в Москву по делам. Об ужине в ВТО Галина его предупредила. И первая встреча мужчин носила весьма анекдотичный характер.
К столику, за которым сидели Товстоногов с Волчек, подошел высокий крупный мужчина в униформе, и по его уверенному виду чувствовалось, что здесь он не меньше, чем генерал среди артистов. Но, несмотря на чины, театральные звали его просто «дядя Володя».
- Георгий Александрович, - произнес он важно, но с почтением, как шпрехшталмейстер в цирке. - С вами сидит режиссер Волчек. Его просят на выход.
Галина удивилась, но пошла на выход, Товстоногов - за ней.
- Марк, как ты здесь оказался? Георгий Александрович, познакомьтесь - это Марк.
Неловкость ситуации сглаживал комичный антураж пафосного дяди Володи. Все кончилось тем, что Волчек, зная ревнивый характер Марка, предпочла попрощаться с Товстоноговым и уйти из ресторана с Марком.
Рядом с творческой элитой Марк Абелев, похоже, не испытывал комплекса обыкновенного технаря. К тому времени он уже был достаточно известен в научных кругах как уникальный специалист в области основания фундаментов, он разработал новые методы расчетов строительства на слабых грунтах. Его знали за границей, и вообще он готовил себя к карьере большого ученого.
У Галины Волчек действительно в жизни был не самый лучший период. Ощущение женской неустроенности после развода с Евстигнеевым, долги, которые она наделала в силу своей бытовой непрактичности. Крупные суммы, которые она задолжала, вскоре покрыл Марк. Он собрал все свои гонорары за халтуры и купил ей шубу.
- Как? У тебя нет шубы? - удивился он. В его представлении женщина без шубы была не женщиной. Каракулевое чудо черного цвета с норковым воротничком стало первой шубой в ее жизни.
Галина Волчек: - Мне было 35, и прежде ни один мужчина не делал мне таких подарков.
Судя по тому, с какой ностальгией она это произносит, я понимаю, что мужской щедростью она не была избалована. И этим поступком Марк покорил ее окончательно.
- В этой шубе я поехала в Италию, нас каким-то невероятным способом провели в ложу Ла Скала на оперный спектакль со знаменитой певицей. Наши девчонки, все тогда были очень скромно одеты, посадили меня перед собой и сказали: «Прикрывай нас. Вот у Наташки чулок поехал. А с твоей шубой никто не заметит».
Шуба не являлась свадебным подарком, а была куплена Марком за два месяца до этого счастливого события. Впрочем, свадьбы как таковой тоже не было. Просто ужин, который устроили в доме Галиного отца. И никого из посторонних, кроме родителей со стороны жениха и невесты, тоже не было. Даже матери Галины. Только отец с новой женой.
Няня Таня по привычке ворчала:
- Зачем он тебе нужен. Он же сляпой. Сляпой.
Она не приняла Марка, чувствуя в нем классово чуждого элемента. В отличие от Евстигнеева, которого не сразу, но любила четвертым по счету в семье Волчек, после Бориса Израильевича, его дочери и внука.
<...>
2000 ГОД. МОСКВА. «СОВРЕМЕННИК»
Валерий Фокин выпустил «Ревизора» в начале 80-х, и он остается единственным спектаклем в репертуаре руководителя «Современника». Фокин уговорил Волчек на роль Анны Андреевны, которую репетировала другая актриса. Она к этому времени сама выпускала свой спектакль, и ей было не до этого. Но он хотел, чтобы играла именно она, и сказал, что будет ждать ее.
Не надеясь на его терпение, Волчек рассчитывала деликатно уйти от предложения молодого режиссера, но недооценила его - Фокин ждал и добился своего. Более того, он был страшно удивлен своему открытию - худрук «Современника», пригласившая его на постановку, оказалась паинькой-курсисткой по сравнению со своими коллегами.
Валерий Фокин: - Она репетировала замечательно. В моих режиссерских тетрадях, которые я веду время от времени, есть запись: «Абсолютное, стопроцентное попадание от репетиции с Волчек». Если другие болтались на репетициях, недобирали, то она сразу чувствовала контрастную трагикомическую природу роли. И в этой чрезвычайности, что написана у Гоголя, она ощущала правду.
Свою актерскую построенность Галина Волчек объясняет очень просто:
- Я так намучилась к этому времени с артистами, которых хлебом не корми, а дай поспорить, что представляла, каково себя чувствовать на месте режиссера, лучше других.
Приходит за час до начала и готовится в гримерной, где обычно гримируются Яковлева и Неелова. Собственной уборной у актрисы Волчек нет. Каждый раз сквозь приоткрытую дверь я вижу, как она сидит, отражаясь в зеркалах, - в терракотовом платье с кружевной накидкой поверх, увешанная бижутерией. Зеленые тени густо лежат вокруг глаз.
- Она же б... провинциальная, - говорит Волчек, - ей соблазнять и кокетничать надо. Да нет, мне не надо одной оставаться, чтобы в образ входить, - давно этот спектакль играем.
Она - вся в себе. Курит одну сигарету, вторую...
Она будет курить до тех пор, пока не услышит по громкой связи простуженный голос помрежа:
- Галина Борисовна, пожалуйста, на сцену...
- А почему бы не отказаться от роли? Все-таки семнадцать лет играете? - спрашиваю ее.
- Если я откажусь от роли, Гафт тут же скажет, что надо снимать спектакль. А жаль репертуар лишать «Ревизора». Я обожаю эту пьесу, она ко всем ситуациям и властям в России подходит.
Зал действительно реагирует, как на свежее слово, которое сказано комедиографом о России более чем 150 лет назад. Городничиха у Волчек престарелая кокетка, не упускающая своего шанса. Она кокетничает перед зеркалом, примеряет в очередь с бестолковой дочкой платья к приходу Хлестакова.
- Это мне не идет в цветочек?
Ее больные глаза хитро постреливают в сторону чиновника из Петербурга. А когда по воле режиссера он опустил пьяную голову на ее обширную грудь, истома разлилась по ее лицу. Эротическое постанывание усиливало гротеск и вызывало в зале хохот.
А в перерыве между мизансценами она сидит в комнате вместе с артистами, как рядовой артист. Вполголоса, чтобы не пропустить выхода, перебрасывается новостями, анекдотами.
- Не опоздаем, Галь?
- Нет, Валя, я слежу.
Артист Александр Кахун вспомнил, что случилось на «Вирджинии Вулф».
- Мы с Гафтом провели свою сцену, а девчонок наших нет. Вижу краем глаза, что они на заднике стоят, болтают. Гафт нервничает. Не выдержал, побежал за сцену и привел их.
- У меня тогда чуть сердце не разорвалось, - смеется Волчек, и в этом нет кокетства. Ее рабочая мораль доведена до патологии.
«Ревизор» в ее судьбе - спектакль судьбоносный. Городничиха - ее первая роль после шестнадцатилетнего перерыва. Как только она стала худруком «Современника», она решила убить в своем сознании актрису. Когда она еще не была режиссером, то говорила Ефремову: «Если ты руководитель, надо победить в себе актерское сознание».
Примерить на себе эту формулу ей представился шанс в 1970 году, когда Ефремов покинул «Современник» и ушел строить МХАТ. Она спрашивает меня: «Что такое актерское сознание?» И сама же отвечает: «Это когда подсознательно, во сне хочется выйти на сцену».
- А вам снились роли с того момента, как вы перестали выходить на сцену?
- Нет. Но, может, потому, что я не успела заболеть звездной болезнью - я удовлетворяюсь маленькими ролями. Вот я об одной роли мечтала, где было все, - «Кто боится Вирджинии Вулф?».
На этих словах из репродуктора прозвучали аплодисменты, и она отправилась на поклоны вместе со всеми. У нее явно улучшилось настроение - актерское сознание, вернувшееся к ней на время, получило свою порцию признательности. Не разгримировываясь, как есть, она уехала домой. Городничиха - это не Марта, после которой она отлеживалась по сорок минут в гримерной.
Марина РАЙКИНА
Книга Марины Райкиной о Галине Волчек выходит в свет в издательстве «Новое литературное обозрение»