МИКСТУРА ПО ИМЕНИ МАМОНОВ

Под покровом ночи корреспонденты «Огонька» проникли на секретную репетицию нового спектакля Петра Мамонова. Премьера состоится меньше чем через месяц. Обещают клоунов, королеву и одно говорящее яйцо

МИКСТУРА ПО ИМЕНИ МАМОНОВ

Смотреть репетиции нового спектакля Мамонова почти никого не пускают. Боятся спугнуть — премьера 8 марта. Театр имени Станиславского на осадном положении: «Мамонов репетирует». Он сверкает и коптит, и дым, гарь и свет исходят от этого дедовского примуса искусств одновременно, и запах чувствуется даже на проходной. Зрительские места затянуты белыми балахонами, словно маскировочными сетями. На цыпочках ходят люди. «Он вчера вдруг взял и вышел вот так тихонько — как бы в туалет. Полчаса нет. Оказывается, он просто сел в машину и решил уже ехать к себе в деревню (там, под Волоколамском, Мамонов живет с семьей уже много лет). Сказал, что ничего не будет и спектакль надо отменить. Еле уговорили вернуться». Страсти какие, а?! Поэтому редких журналистов теперь пускают только на балкон. Там, спрятавшись в темноте второго этажа, можно кое-что разглядеть и услышать из нового спектакля.«...Понимаешь, он только это умеет делать, он — клоун. Вот петь можешь ты, могу я, а вот он, он, понимаешь, только вот эти движения делать. Но т-так! К-как ник-кто, п-понимаешь?» Мамонов заикается. После его лекции на сцену выбегает «клоун» — неповоротливый, в очках — нечто среднее между Буратино и Карлсоном. Что-то острое торчит у него из груди. Мешает. Клоун поочередно выбрасывает вперед ноги и руки. Так пляшут дети в детсаду — если пообещать, что впредь не будут кормить манной кашей и заставлять спать днем. Просили — ну получайте, сами виноваты. «На самом деле Мамонов... ничего такого. Он просто... специально всех заводит, чтобы люди понимали, что это... серьезным делом занимаются», — объяснил мне тактику один из помощников звукооператора. Пообщаться «просто так» с Мамоновым почти невозможно. После одного спектакля подошел к нему, спрашиваю дежурно, по-журналистски: «А вы долго еще в Москве пробудете, Петр Николаич?» — «В Маа-скве? Долга-а, ой долга еще, мила-ай! Привет, Ма-асква! Любим вас, поднимите ваши руки!..» Он чудовищно улыбался своим выщербленным ртом, ноги его при этом продолжали совершать свой бесконечный узловатый танец. Не хочет говорить. Мамонов — это такой слегка подзабытый жанр дневниковых записей, углубленных наблюдений за самим собой. Не певец, не актер, не танцор, а просто такой вот дневник. В этом жанре Петр Николаевич работает уже лет двадцать. Ругается, а работает. Тем не менее толпы на его спектакли ходят по-прежнему, тринадцать лет подряд — сплошные аншлаги. Просто Мамонов — последний, вероятно, приличный сумасшедший на нашей сцене — и эстрадной, и рок-, и на театральной. Не из тех «сумасшедших», у которых душа вроде «рвется наружу», но по-настоящему глаза загораются только на слове «заплатим», нет. А из тех, кто знает, что ничего или почти ничего не заплатят, но все равно продолжает играть. Это, согласитесь, просто дикость уже какая-то первобытная, но не переживайте, таких уже почти не осталось. «...СОО-О-Олнышко!!!» — ну и голос, о господи. «Сооолнышко, ну гдееееее же тыыыыы???» — ну и голос. Бензопила в самом расцвете сил. Это Мамонова голосочек. Этим вот голосом он и поет. Из-за этого я боюсь включать диск с Мамоновым дома, потому что как тихо его ни включай, все равно голос этот не внушает людям доверия. Голос Мамонова всегда хочется отнести в милицию и пожаловаться: «Вот, мол, нарушают, гражданин начальник! Прошу принять меру!» Есть в этом голосе что-то исключительно подозрительное. Не может так петь здоровый человек. А нездоровых человеков, как известно, нельзя держать в домах, где остальные все здоровые живут. Нездоровых надо держать в психушке, а дома заселять надо хорошими, добрыми и отзывчивыми офис-менеджерами. ...Мамонов и сам не знает, как это все называется.

Андрей АРХАНГЕЛЬСКИЙ