Сегодня кажется, что смех вызывается огромными усилиями, его словно вытягивают из человека, как репку из земли
ЛЕОНИД ЯРМОЛЬНИК: ГЛАВНЫЙ ТАЛАНТ — ПОШУТИТЬ ВОВРЕМЯ
Чуть больше 20 лет назад начала выходить передача «Вокруг смеха». Вы помните, какая тогда была атмосфера вокруг смеха?
— Знаете, главное — что эта передача была без обмана, с точки зрения волнения за то, чтобы все было на высоком художественном уровне. Сам факт твоего участия в программе — это было, как сертификат качества. Из серии «высоко несите знамя советского юмора» — шутки шутками, но это действительно была высокая оценка твоих достижений. Популярность артиста при этом не была решающим фактором: если ты «не подходил» по эстетическим критериям, твоя популярность не имела значения.
Там выступали действительно избранные артисты, но главное — на эти записи публика попадала избранная, талантливая, вот что замечательно!.. Проникнуть на запись передачи в концертной студии «Останкино» было трудно, билет достать — невозможно... И Сан Саныч Иванов, и редактор программы Таня Паухова, и те, кто помогал ее делать, — Жванецкий, Альтов, Смолин одним своим присутствием подстегивали конкуренцию.
Каждая передача имела свои оттенок, мотив, была хорошо продумана и неслучайна. При этом ее участники никогда не страдали завышенной самооценкой. Это тоже показатель культуры: ведь чувство юмора — это прежде всего способность видеть недостатки в себе, а не в окружающих. Я не считаю себя профессионалом на эстраде — я скорее любитель, — но сегодня юмористы очень амбициозны. Амбиции убивают самоиронию. Мне кажется, в «Аншлаге» — этом нынешнем телемонстре — тоже есть талантливые люди. Но и им, и передаче не хватает чувства меры...
— «Аншлаг», кажется, был неосознанной попыткой создать нечто подобное программе «Вокруг смеха» только на народном уровне. Да и авторы многие туда перешли...
— Форма-то одна, что бы мы ни изобретали: и то, и другое — концерт с заранее выстроенной последовательностью номеров. Но кальки, конечно, не могло получиться. Надо четко осознавать: «Аншлаг» — это передача, адекватная сегодняшнему уровню нашего телевидения вообще: все делается наспех, по-быстрому... Лихость, конечно, хороша, однако мы забываем, что наряду с талантливыми самородками Россия всегда славилась еще и тщательными артистами. В «Аншлаге» есть самородки, но никто не задумывается о тщательности. Есть ощущение, что все делают, как бог на душу положит...
— А как вырастить «тщательность» у эстрадного артиста?
— Не знаю. Нет ничего сложнее, чем смешить, — это высочайшее мастерство. Достаточно вспомнить бога этого дела — Чарли Чаплина, он всю жизнь занимался смехом очень серьезно...
В нашей театрально-киношной среде чувство юмора всегда воспитывалось учителями. Высоту планки задавали они: поначалу я долго наблюдал и получал удовольствие от того, как мои учителя умели шутить. Мне, слава богу, повезло: с детства я знал, что юмор самого высокого качества — это Жванецкий: это элегантно, это высоко! Помню, как шутил Владимир Георгиевич Шлезингер, удивительный актер, один из величайших педагогов, профессор Щукинского училища. Или Александр Анатольевич Ширвиндт, еще один мой учитель. Юрий Васильевич Катин-Ярцев. Это люди с необсуждаемым вкусом, тактом и — что еще важно — невероятной уместностью. Шутка ведь чем замечательна? Нельзя просто «сидеть и шутить» все время — это идиотизм. Это вульгарно, назойливо. Главный талант — пошутить вовремя. В хорошей шутке, как в спорте, важна мгновенная реакция на происходящее. Не должно быть паузы вообще! Юмор — это скорость реакции.
— Получается, юмор — чуть ли не мерило интеллекта...
— Не «чуть ли», а именно мерило. Это первое необходимое качество для понимания юмора — скорость работы мозгов, реакции на слово. В свою очередь, юмор способен «чинить» мозги не хуже любого психотерапевта. Сатира — это уже несколько другое, это относится уже к области литературы.
Сегодня есть ощущение, что смех вызывается огромными усилиями, его словно вытягивают из человека, как репку из земли. Позиция такая: я что-то умею и буду вас долбить до тех пор, пока вы не засмеетесь. И еще: сегодня на эстраде, в юморе нет первого, сильного эшелона, поэтому вместо него сплошь «воюет» второй. Второму эшелону не на кого равняться. Представим, что Жванецкий — это недосягаемая вершина под облаками. Хорошо, но ведь у подножия этой горы, рядом с «Аншлагом», нет даже «проводников» — тех, кто хотя бы мог указать на вершину рукой, направление задавал бы...
— У Жванецкого нет последователей: это трудно, конечно, но никто, кажется, и не пытается.
— Это сложно хотя бы потому, что Жванецкий — сам по себе жанр. Надо поклониться ему в пояс за то, что он продолжает работать, и его публика по-прежнему удовлетворена на все сто процентов. Если эта публика не так велика, как 15 — 20 лет назад, то это не Жванецкий стал хуже — аудитория стала хуже. Его катастрофически меньше стали понимать. Потому что с первой фразы Жванецкого твоя голова автоматически включается, она вынуждена работать. А зритель ее насильно отключает — «как же это, ведь мы развлекаться пришли, да?..»
Сейчас принято считать, что когда голова отдыхает, мозги однозначно находятся в положении «выключено». Человек разучился пользоваться другими «программами» головного мозга. Он просто не знает, что такие «программы» существуют и с их помощью тоже можно получать удовольствие. Жванецкого слушать — это труд, который приносит удовольствие.
— Вы дружите, насколько я знаю, со Жванецким. А какой он друг?
— Вы знаете, вокруг Жванецкого есть некоторое количество людей, которые готовы в любой ситуации прийти ему на помощь. Я тоже хотел бы считать себя таковым. Но все, кто его окружает, прекрасно понимают, что это совершенно не главное в его жизни — считаться чьим-то другом, быть участливым, интересоваться, как ты живешь, как себя чувствуешь, какие у тебя проблемы... Нельзя мерить его привычными «дружескими» мерками: «главный» Михал Михалыч — это не товарищ по беседам или застолью. Он — за письменным столом, он прежде всего писатель. И все это понимают.
— Я всегда ловлю себя на мысли, когда слышу Жванецкого: хорошо бы вот этот момент отмотать назад и еще раз послушать... Не успеваешь. Это уже, конечно, признак литературы, а не эстрады...
— ...Именно: «не успеваешь». Скорость мозгов у населения сегодня невероятно села. Казалось бы, у современного человека сейчас, наоборот, должны быстрее «колесики» вертеться — тут успеть, тут не промахнуться, тут вовремя подсуетиться, — но, видимо, какие-то не те колесики завертелись... Нужно иметь талант слушать Жванецкого.
— Знаете, у телеканалов на все это есть один сильный аргумент: зритель, потребитель не может быть плохим или хорошим — он такой, какой есть...
— Но настоящий юмор — такая хитрая область искусства, которая «работает» только при равноправном участии сторон: если один смешит, другой должен как минимум смеяться, а значит, как минимум ПОНИМАТЬ. Это как зачатие ребенка: в процессе обязательно должны принимать участие двое — иначе может появиться только клон. Сейчас зритель — это пассивный такой пассажир поезда по имени Жизнь: он хочет, чтобы ему «давали» шутку. Почему-то считается, что юмор и сатира — это дело одного лишь сатирика. Соучастия зрителя как бы не предполагается. Он, как поплавок, своего веса не имеет: его мотает ветром, волна закидывает его, куда хочет. Люди хуже образованы, они мало читают, значит, ассоциативное мышление провисает. Булгаков, Ильф и Петров, Зощенко совершенно не прочитаны нынешним поколением — то есть БАЗА, на которую традиционно опирается юмор, становится все уже.
Но при этом зритель хочет, чтобы ему «было смешно» как бы само собой. Это утопия, так не бывает. В результате получается, что наши юмористические передачи работают по принципу абсолютно случайного попадания — авось клюнет, авось поймут.
Но я никого не хочу винить в данной ситуации — когда в стране нет качественной современной культуры, то глупо предъявлять претензии к ее последствиям — телевидению, эстраде, юмору, в конце-концов...
— Повод задуматься мастерам массовой культуры?
— А вот это уже другая крайность: допустим, если дать такую команду мастерам культуры — «бороться за чистоту языка, вкуса», то мы опять с вами «умрем в борьбе за это». Вкус нельзя насадить нормативно, нельзя узаконить. Он может быть воспитан только уровнем пронзительности и дарования тех людей, которые чувствуют время. Эту ситуацию можно победить только талантом. Институт воспитания личности — вот чего у нас нет: именно яркие личности всегда двигали общество вперед. Когда таких просветителей, таких Данко нет — все погружается во тьму. А серость, как выяснилось, еще страшнее тьмы — об этом писали Стругацкие, об этом снимает Герман...
— Может, фокус в том, что раньше была эффективная инфраструктура, так сказать, «выращивания и доставки юмора населению»: наверняка ваш «цыпленок табака» был создан не по заказу Гостелерадио СССР...
— Я это называю «культурой жанра». Юмор рождался в питательной среде, он все время как бы «подкармливался», поощрялся — по дороге от праздничного стола, допустим, до студии в «Останкино». Я уже смирился с тем, что мне двадцать лет подряд припоминают моего «цыпленка», это мой крест, так сказать, но я о другом.
Я далеко не первооткрыватель жанра «пантомимы», и главная ценность этого номера в том, что он, как и другие, был рожден естественным путем — как шутка для друзей, без всяких претензий на что-то. Фактически это упражнение для 2-го курса обучения в Щукинском училище, есть там такой раздел — «Наблюдения». Однако вот вопрос: как эта сущая мелочь, шутка вышла за рамки училища? А просто хорошо работала система «внутрицеховых коммуникаций»: если шутка была удачна, ее замечали коллеги, ее могли оценить, потом она выходила за рамки дружеского круга, откристаллизовывалась... и вот — готов эстрадный номер! Вначале он проходил обкатку на капустниках, потом попадал в передачу «Вокруг смеха»...
|
— А как вообще вы шутили? Можете припомнить какой-нибудь внутрицеховой «номер», который не стал достоянием широкой общественности?
— Гм... Не знаю, насколько это уместно... Щукинское училище, как известно, находится на улице Вахтангова — то есть между Старым Арбатом и Новым, который тогда назывался Калининским проспектом. Это в 70-е годы было самое тусовочное и модное место, «вставной челюстью Москвы» его называли. Там всегда было людно. И почему-то — я уже не помню подробностей — у нас в компании однокурсников вышел спор: кто сможет перебежать Калининский проспект голым? Я перебежал, выиграл спор. Дикая глупость, конечно, и опасная: по тем временам могли запросто упечь за такое дело. Спасло меня то, что время было полпервого ночи, народу на улицах было не так много, как сейчас.
Как это получилось, не знаю, но важно другое: наш расчет был на то, что прохожие будут в ужасе шарахаться, машины останавливаться — на идиота посмотреть... А получилось, что пешеходы видели бегущего человека, — что смотрелось вполне обыденно, — а то, что бегун голый, они просто не замечали! И вот именно эта ситуация в результате оказалась гораздо смешнее и комичнее, чем тот эффект, на который мы рассчитывали!
Помимо преодоления себя это еще и важный актерский урок: жизнь бывает гораздо смешнее любой выдумки...
— Сейчас почти весь юмор у нас сосредоточился именно на этом: «посмеяться над голым»...
— Очень ограничены формы, жанры юмора: все свелось к уровню анекдота. Я анекдоты очень люблю, но это очень узкий формат, это мелочь, на десерт. Это то, что мы рассказываем, прощаясь с друзьями в прихожей. Когда все напились и не стыдно рассказать сомнительный анекдот. Но сегодня почти вся эстрада состоит из сомнительных анекдотов.
— У ваших ранних киногероев — полицейского из «Ищите женщину», в «Бароне Мюнхгаузене» — на лице всегда выражение такого комического полуидиота. Сейчас на эстраде пропали полутона, над героем нельзя «слегка усмехнуться» — можно только громко ржать.
— Просто «сыграть шутку» вообще нельзя — она должна быть следствием чего-то. Это как в любви, где самое интересное — это все, что ДО взаимного согласия и результата. Так же и в хорошей шутке: главное — это preparation, как подойти, как подготовить.
Формулу или рецепт юмора легко написать, но его невозможно соблюсти. Поэтому многие нынешние комедии не смешны. Смеху зрителя должен предшествовать «момент пристройки»: сперва он должен понять всю казусность, неадекватность ситуации. Что вызывает смех? Элемент неожиданности. Когда ты искусно обманываешь зрителя, он от неожиданности вздрагивает — именно это и привлекает внимание. Между прочим, успех Жириновского построен на том же эффекте: зритель не ожидает от политика такого поведения. Потому и смешно, и интерес возникает к такому человеку...
— Как вы думаете, почему режиссер Герман пригласил именно вас, комедийного актера, в свой очень серьезный фильм «Трудно быть Богом»?
— Говорит, что ему понравилось, как я произнес на пробах фразу моего героя Руматы: «Сердце мое полно жалости, я не могу этого сделать». Но я думаю, он меня позвал еще и потому, что таков всегда был принцип Германа: на самые серьезные роли приглашать комедийных актеров. Например, Ролана Быкова — на роль комиссара в «Проверке на дорогах». Если бы Герман мог снять Чаплина в роли Руматы (это я не в качестве сравнения с собой, конечно, ха-ха) — он взял бы Чаплина. Потому что люди с маской шута острее, как правило, чувствуют боль и острее способны ее выразить...
— Боль — как обратная сторона юмора?
— Нет, это вас не в ту сторону потянуло... Сейчас объясню: если трагическую историю вам поведает артист-трагик, вы будете привычно переживать вместе с ним — реакция ожидаема. Но если ту же историю вам поведает комик, это будет воспринято во сто крат пронзительнее. Трагизм укрупняется — от того, что уж от ТАКОГО человека вы никак не ожидаете сочувствия. Представьте, что вместо Левитана сводки Совинформбюро читал бы, например, острохарактерный актер, современник Левитана Эраст Павлович Гарин: (Ярмольник говорит голосом Гарина): «Наши ва-й-ска... сегодня.... аста-авили...ох... Ржев...» Если бы это произошло, то, возможно, какое-то количество людей в одночасье просто сошло бы с ума. Потому что если уж такой шутник читает сводку — это все, дальше некуда... Таков и принцип Германа: встряхнуть, перевернуть ситуацию при помощи неожиданных актеров.
— Если бы сейчас вам предложили сотворить нечто на манер вашего «цыпленка табака» — что бы это было?
— О-ох... Наверное, изобразил бы нашу Государственную думу. Если бы мог победить в себе чувство брезгливости и усталости от политики.
Андрей АРХАНГЕЛЬСКИЙ,
В материале использованы фотографии: Игоря СКОБЕЛЕВА