ПОЗИТИВ

Но загадочная русская душа тут ни причем. Просто это именно Ставрогин придумал все: и расширение сознания, и педофилию, и секс-туризм...

ПОЗИТИВ

На премьере «Бесов» в «Современнике» я попал в довольно смешное положение. Когда зал уже был полон зрителей, вдруг зашел Михаил Горбачев. Раздались бурные аплодисменты. Войдя в ажитацию при виде столь высокого гостя (как написал бы Достоевский), я тут же стал вертеть головой по сторонам... и вдруг заметил на соседнем ряду человека, как две капли воды похожего на нового министра иностранных дел. Тогда я стал громко шептать, обращая внимание всех вокруг на столь важную персону, и показывать: мол, смотрите, смотрите, тут и сам Лавров! Но актер Рогволд Суховерко (а это оказался именно он) вдруг встал со своего зрительского места, вышел на сцену и стал принимать исповедь у Николая Ставрогина. Кстати, в первом монологе Ставрогина есть и такие слова: «Когда я попадаю в нелепое, смешное, неловкое положение, — говорит он, — то испытываю невыносимое наслаждение, и чем оно нелепее, тем выше наслаждение». И правда, наслаждение от собственной глупости было действительно велико... «Странный какой нынче Достоевский пошел», — подумал я.

Спектакль поставил кинорежиссер Анджей Вайда. Для меня лично Вайда — создатель нескольких любимейших фильмов, но вообще-то пан Анджей прожил могучую жизнь, был в эмиграции, в конце 70-х поддержал Валенсу с его «Солидарностью», так что для Польши он ну что-то вроде Солженицына или покойного Астафьева для России. Поэтому я и ждал очередного обличения «бесов» в духе перестройки и гласности: мол, Достоевский предугадал нашу революцию, наших бесов социализма, наших террористов и чекистов, но русский народ ни фига не понял из его предупреждений... Все верно, но не ново.

Однако версия Вайды оказалась гораздо интереснее этих привычных ожиданий.

Этот самый монолог Ставрогина (исповедь), с которого все начинается, как с увертюры в опере, он ведь про то, как старый дяденька соблазнил 12-летнюю девочку, а она потом повесилась. История и сама по себе жуткая (одна из самых жутких у Достоевского), а по нынешним педофильским временам и вовсе вполне достоверная. И вот из текста вдруг полезли какие-то совсем другие бесы... Как будто Вайда дернул не за ту нитку, и знакомое произведение вдруг стало разлезаться, рассыпаться на незнакомые куски.

Основная тема — эксперименты. Так сказать, инновации. Ростки нового, которые человек с некоторых пор стал упорно внедрять в свою собственную психику. Из любви ко всему новому и интересному Ставрогин стал заниматься развратом, соблазнил ребенка, женился на калеке-хромоножке да и вообще по ходу действия прошелся по психическому и физическому здоровью нескольких любимых женщин, а уж потом, попутно слегка поиграл в революцию. Если читать Достоевского так, как прочел Вайда, получается что-то совсем другое. Конечно, всяческие коммуны и кружки с их коллективистским психозом, тоталитарные секты, от большевиков до Аум Синрике и Аль-Каиды, — вещь тоже любопытная, но... Но не настолько — по крайней мере сегодня. С ними-то как раз уже все понятно. А вот от экспериментов внутри себя никуда не деться. Можно ли ЭТО? Или вот это...

Умнейший профессор Тимоти Лири в Америке начал когда-то экспериментировать с ЛСД, хиппи подхватили и разбудили наркомафию, наркомафия развернула революционную агитацию. Ну и так далее. Поэтому-то Достоевский до сих пор так страшно популярен в мире — русская революция, русские бесы, загадочная русская душа тут совершенно ни при чем. Просто это именно Ставрогин «придумал» все: и расширение сознания, и Кастанеду, и сексуальную революцию, и педофилию, и серийных маньяков, и секс-туризм в Таиланд к 12-летним девочкам, и реалити-шоу... Эпоха блестящих экспериментов, благополучно им начатая, продолжается до сих пор. Больше того, сегодня этот самый Ставрогин воспринимается уже как наивный мечтатель, романтик.

А мелкие, тихие ставрогины, которые сидят сейчас в залах игровых автоматов, на сайтах знакомств, — это уже такой серый бытовой фон, скучный, как книги В. Сорокина.

...Но в чем же, собственно, тут позитив? Ведь нужен же какой-нибудь позитив, думал я, выходя из зрительного зала вместе с Михаилом Горбачевым. (Который, посмотрев спектакль, наверняка в очередной раз убедился в правоте сделанного им политического выбора.)

Ведь не в том же позитив, что в школах учителя уже опять не смеются над Богом, а, напротив, очень его уважают? Или в том, что социализм официально объявлен идеологически чуждым учением? Или что убивать по политическим мотивам вроде бы больше не принято? Все это, конечно, чрезвычайно позитивно, но почему-то мне кажется, что книжка все-таки не совсем об этом... И что свиньи, в которых вселились бесы и которые бросились в море, они все-таки не совсем утонули. А плавают в нем, таком теплом и приятном, до сих пор.

И позитив я нашел. Слушайте. Все женщины, которые образуют вокруг Николая Ставрогина столь сложные сексуально-драматические схемы, что поневоле вспоминаешь латиноамериканские сериалы, — так вот ВСЕ эти женщины... они ужасно живые, яркие, нежные. И блестящая Яковлева-Лебядкина, и Дроздова-Дроздова, и Дегтярева-Варвара Петровна, и Корикова-Шатова — все-таки какие они живые, влекущие, страстные до колик, до истерик, до тихого дуновения вокруг. А Ставрогин — какой же он все-таки мертвый! Внешне, внутренне, да как угодно — тут Вайда попал абсолютно точно. (Только вот почему они все поголовно сходят от него с ума?)

И какое счастье, что он все-таки сам повесился, и никому не пришлось его убивать.

Вот и весь позитив.

Что же до пожара, которым кончаются «Бесы», то «не стану описывать в подробностях картину пожара: кто ее на Руси не знает?» (и на этой фразе зал оживился, и расцвел). Но за то время, пока Вайда ставил «Бесов», в Москве случились и взрыв в метро, и обрушение аквапарка, и Манеж...

И через пару дней после премьеры пан Анджей благополучно уехал домой.

Борис МИНАЕВ