ВОКРУГ СМЕХА И ВОКРУГ СЫНА

Аркадий Арканов выходит в эфир из России, его сын Василий Арканов — из Америки. Оба пытаются создать нечто отличное от того, что есть на российских каналах: один — в юморе, второй — в репортаже

ВОКРУГ СМЕХА И ВОКРУГ СЫНА

Аркадий Арканов перечислил их через запятую. В автобиографии он написал: «Имею 13 изданных книг и книжек, а также двух сыновей». Сыновья Арканова, как и книги, русскоязычные. Один уже 10 лет живет в Америке, второй — с детства во Франции. Первого, Василия, в России знают в тех местах, где ловится НТВ, для которого он вещает из Штатов. Второй сын — Петр — на российских каналах пока замечен не был. Он, как говорит Аркадий Михайлович, «от другого романа». Во Францию уехал вместе с матерью. Окончил Парижский университет, занимается околополитической деятельностью.

Василий Арканов и Аркадий Арканов выходят в эфир на разных каналах. При этом собственный корреспондент НТВ в Америке Василий Арканов не видит программы Аркадия Арканова «Вокруг смеха» нон-стоп», идущей по каналу «Культура».

Отцы и дети

Аркадий Арканов когда-то вел последние передачи той прежней программы «Вокруг смеха». Потом был одним из ведущих «Белого попугая». Сейчас опять вернулся к «Вокруг смеха» и пытается ее осовременить.

— Писатели-юмористы и артисты, работающие в этом жанре, разделились на тех, кто участвует в «аншлагах», и на тех, кто принципиально не участвует. Вы, как я понимаю, в числе вторых.

— Я могу участвовать в «Смехопанораме», как бы я ни относился к этой программе, к манере ее ведения. Там я отвечаю сам за себя. Со мной беседуют, и я могу высказать что хочу. Когда Регина Дубовицкая пригласила меня побеседовать, а не принять участие в их концерте, я пришел. У меня и в советское время не было идейно противопоказанных журналов. Тогда ведь человек, который печатался в журнале «Юность», считал для себя невозможным публиковаться в журнале «Октябрь». Я всегда говорил, что печататься ты можешь где хочешь. Ты должен отвечать за себя. Если мне Проханов предложит опубликоваться в газете «Завтра» и я принесу тот рассказ, который считаю нужным, я не вижу в этом ничего зазорного. Это не значит, что я разделяю взгляды Проханова.

— Но таким образом вы поддерживаете дело, которым занимается Проханов или Регина Дубовицкая.

— Я не люблю ни активно поддерживать, ни тем более разрушать. Просто зрители и читатели видят, что есть какие-то другие люди. И эти люди говорят что-то, может быть, даже более интересное.

— А почему те, кто не участвует в «аншлагах», ничего не противопоставили подобным программам?

— Передача «Вокруг смеха» нон-стоп» как раз и пытается это сделать. Сейчас выйдут полтора-два десятка программ, которые дают возможность посмотреть, что было 15 — 20 лет назад, и перекинуться в сегодняшний день. Может, из этой передачи возникнет какая-то постоянная программа, резко отличающаяся по вкусу, по форме от «Аншлага» и «Кривого зеркала». Это возможность заявить о том, что, кроме такого понимания юмора, есть и другое, и что-то противопоставить ему на конкурентной основе.

— Как вы собираетесь конкурировать?

— Сейчас понятия «юмор» и «сатира» заменены понятием «исполнение с эстрады». Но есть ведь и другие формы: рассказы в исполнении актеров (не эстрадных, которые читают монологи, и не авторов-исполнителей), музыкальный юмор, иронические танцы — много чего. «Аншлаг» должен заниматься своим делом, поскольку он востребован. Так же, как поп-музыка должна заниматься своим делом. Но заменять легкую, эстрадную, джазовую музыку поп-музыкой и говорить, что попса — это и есть искусство, неправильно. Да, сегодня публика легче воспринимает такую форму. Но если мы лишим возможности меньшую часть публики смотреть и слушать то, что ей хочется, мы ее потеряем.

— Вы сейчас что-нибудь пишете?

— Пишу одну книгу, но еще не время о ней говорить, она выйдет к середине лета. Можно говорить о другой — заканчиваю вторую часть романа «Рукописи не возвращаются», первая часть которого была опубликована 18 лет назад в журнале «Юность».

— А ваш сын Василий пишет книги? Я видела, как он на вашем юбилейном вечере читал стихи...

— У него есть замечательные стихи, изящные, в духе Саши Черного. Он человек очень способный. Окончил факультеты журналистики Московского и Колумбийского университетов. Но журналистика не его призвание. Он блистательный литератор, у него замечательный слог. Сейчас он перевел грандиозный роман известного американского писателя Джонатана Сафрана Фоера «Полная иллюминация», который в конце года должен выйти в России. Я прочел, и у меня было потрясение.

— За его телевизионной работой вы следите? «Намедни» смотрите?

— Всегда. Я вообще смотрю все программы Парфенова. И сын доставляет мне — и не только мне — большое удовольствие.

Дети и отцы

В прошлом году «Клуб телепрессы» (неформальное объединение журналистов, пишущих о телевидении), награждая репортеров «Намедни» в номинации «Персоны года», особо отметил работу собственного корреспондента НТВ в Америке Василия Арканова. За без малого 3 года Василий сделал больше трехсот репортажей. Считает, что репортажи в «Намедни» — это всегда документальные мини-фильмы, со своим внутренним сценарием, особым тщательно продуманным видеорядом. И для новостной программы ему нравится делать именно такие сюжеты.

До НТВ Василий Арканов работал на американском радио и телевидении, а также на канале НТВ-Интернэшнл (ныне RTVI).

— Правильно ли я помню, что вы появились на НТВ в момент трагедии 11 сентября?

— Мой первый сюжет в программе «Сегодня» вышел в августе 2001-го — о спектакле «Чайка» в Центральном парке Нью-Йорка с великолепной Мерил Стрип. Так что НТВ для меня началось с освещения не настоящей, а более-менее привычной драмы. 11 сентября в 8.50 я пересекал Манхэттен с востока на запад на автобусе по 72-й улице и ответил на единственный, дошедший до меня в тот день звонок по мобильному телефону. Координатор международного отдела НТВ сказала, что в башню ВТЦ врезался самолет и что меня хотят включать «по телефону». «Пожар, паника, люди выпрыгивают из окон, картинка чудовищная», — сосредоточенно сообщала она из Москвы, а я, будучи в центре Нью-Йорка, не верил своим ушам, потому что вокруг жизнь текла, как ни в чем не бывало. Мы договорились, что она перезвонит через пять минут, а я за это время что-нибудь узнаю. Но что я могу узнать в автобусе? У меня хватило сообразительности набрать номер знакомой и попросить ее включить телевизор. «Какой канал?» — спросила она. «Любой», — сказал я. «А что случилось?» — «Я как раз и звоню, чтобы ты мне это рассказала». Затем была пауза, во время которой она искала пульт дистанционного управления, щелчок и возглас: Oh, my God! Потом я куда-то все время бежал — навстречу идущей толпе, в сторону даунтауна, пытаясь звонить в Москву из каждого работающего автомата. А затем было пять бессонных дней: череда прямых включений и сюжетов, которые героически снимал мой друг Ян Визинберг, успевавший за два часа между эфирами обежать половину города и собрать материал. Я вообще понял тогда, что телевидение — это на 80 процентов организация и только на остальные 20 — журналистика.

— Ваши прямые включения в те дни запомнились...

— У меня и сейчас-то перед каждым прямым включением мандраж, а тогда и подавно. «На всю страну» мне до этого вещать не приходилось, плюс стресс от всего увиденного (ведь это был уже мой город, мои здания), плюс постоянный страх, что я чего-то «недо» — недоузнал, недопозвонил, недопрочитал, недосказал, — что если бы на моем месте был опытный корреспондент, он с этим справился бы гораздо лучше. И еще было ужасное ощущение, что я начинаю строить свою телевизионную карьеру на обломках чьей-то жизни, на чужой трагедии. Единственным оправданием этому могла быть только полнейшая отдача. И еще мысль о том, что все происходящее от меня не зависит: просто так получилось, что в этот раз я оказался в «нужном месте», а тысячи погибших в «ненужном». И что в следующий раз в «ненужном» могу оказаться я.

— Вы живете в Америке уже десять лет. Верно, что до телевидения вы работали банкиром, библиотекарем и помощником программиста?

— Да. Отец уверен, что я когда-нибудь обо всем напишу. Может быть. Хотя пока все ощущения от первых шести лет в Америке спрессованы в спорадические дневниковые записи и какие-то очень хаотичные ощущения, не успевшие толком оформиться в воспоминания. Одно знаю точно: если бы мне кто-нибудь сказал, что моя жизнь в Америке начнется так, как она началась, я бы никогда из России не уехал.

— Аркадий Михайлович рассказал, что вы перевели книгу очень известного американского автора Джонатана Сафрана Фоера...

— Отец поторопился — перевод еще не закончен. Известность автора тоже не следует преувеличивать: это его первая книга. Но она продержалась на листе бестселлеров несколько месяцев. Наткнулся я на нее почти случайно: прочитал рецензию в книжном обозрении, совершенно восторженную. Купил, начал читать — не понравилось, бросил. Через какое-то время она мне опять попалась под руку, и на этот раз я ее заглотил залпом. И понял, что она непереводима, что ни отец, ни еще несколько близких мне людей, не владеющих английским, никогда не смогут насладиться ею в той степени, в какой могу я. Ради них я и решил попробовать.

— Этим переводом ваша литературная деятельность не ограничивается?

— Два года назад я перевел пьесу «Монологи вагины» Евы Энслер. Изредка пишу статьи в журнал Elle, что тоже почти что творчество. Когда-то писал рассказы, но уже давно забыл, как это делается. Иногда сочиняю стишки типа: «Полковник службы ПВО / в любви не смыслил ничего. / И оттого впадал в запои, / чем службы подрывал устои. / Полковника предупреждали: / не бросишь пить — лишим медали. / Он всякий раз давал зарок. / Но рос порока гнусный рок». Баловство.

— Сравним ли современный российский юмор с американским?

— Современного российского юмора я не знаю. Тот, что я знал — времен моего детства и 16-й страницы «Литгазеты», безусловно, отличается. Американский гораздо более лобовой, грубый, ситуационный. У нас значительно больше было оттенков. Американский юмор беспощаден, ничего святого. Утром женщина топит в ванной четверых детей — и все в шоке, а вечером над этим уже потешаются. Я первые лет шесть не понимал, что они находят смешного в своих ситкомах, в своих вечерних развлекательных шоу. Теперь смеюсь вместе со всеми: то ли привык, то ли стал больше понимать. А может, наоборот, опростился.

— Следите ли вы за тем, что делает ваш отец в литературе, на телевидении, и как это оцениваете?

— Российское телевидение не смотрю из-за временны'х и технических трудностей, поэтому передачу отца не вижу. Знаю о ней по его рассказам и по откликам тех, кто смотрит. За всем, что делает отец, уследить невозможно, но за тем, что для него важно, стараюсь следить. Оценивать своего отца я давно перестал. Я им просто молча восхищаюсь.

— Ваш отец — азартный человек. Увлекается спортом, играет в казино. Вы в этом похожи на него? Вообще в чем вы похожи?

— Мы не похожи в мелочах и похожи в главном. Мы одинаково чувствуем. Мы умеем понимать друг друга без слов. Мы любили одну женщину — мою маму, и оба ее потеряли.

Когда-то Аркадий Арканов назвал свой двухтомник «Арканов такой — Арканов сякой». Сегодня эта формула применима к телевидению. Включишь «Культуру» — Арканов такой. Переключишься на «Намедни» — Арканов сякой.

«Было ужасное ощущение, что я начинаю строить свою телевизионную карьеру на обломках чьей-то жизни, на чужой трагедии»

Юлия ЛАРИНА