ВИДЫ НА ЛУЧШЕЕ

Однажды отцы города решили охранять то, без чего Москва, в сущности, и не Москва — ее панорамы и виды

ВИДЫ НА ЛУЧШЕЕ

Эти парные снимки Москвы сделаны с одной и той же точки в прошлом и нынешнем веке.

Знаете, почему киношники перестали снимать Москву в самой Москве, а выбирают для съемок какой-нибудь старый российский город или предпочитают построить декорации? Да потому, что в столице, говорят они, «изменилась натура». Причем речь часто идет даже не о Москве, скажем, Гиляровского, а о недавней, которую многие еще не забыли.

Несходство отмечает не только внимательный профессиональный взгляд, пусть даже в вечной спешке и суете большого города у столичного обывателя почти нет времени остановиться и оглянуться. И даже большие московские начальники за тонированными стеклами своих служебных авто с удивлением реагируют на переменчивую столичную реальность.

Вот, например, когда в Ксеньинском переулке, рядом с Комсомольским проспектом, вырос новый дом, один из отцов города с удивлением обнаружил, что на приличном отрезке трассы Комсомольского проспекта ему нельзя больше любоваться чудной перспективой на чудное дело рук своих — возрожденный храм Христа Спасителя. Злосчастный дом испортил всю картину.

Еще одна замеченная «наверху» неприятность произошла в Царицыно. Хотя новый дом строили и не так уж близко к памятнику, он все равно вылез прямо за главным корпусом музейного здания и навис над историческим наследием.

Говорят, что именно после этих событий и решено было заняться ценными московскими видами капитально — Москомархитектура получила задание как минимум все их счесть. Так был осуществлен довольно сложный и трудоемкий проект, оставивший после себя несколько тяжелых томов — с фотографиями, картами местности и схемами, малопонятными человеку, не обремененному специальными знаниями. Участвовавшие в проекте специалисты работают сегодня в Институте Генплана Москвы и увлеченно вспоминают, как они определяли «бассейны видимости» главных архитектурных ориентиров Москвы, «сектора раскрытия» и «лучи обзора». Говоря человеческим языком, они пытались определить места (не на глазок, конечно, а с помощью современной вычислительной техники и оптико-математических методов), из которых приятнее всего любоваться московской красой и гордостью, а также зоны, в которых стоило бы если не запретить совсем, то как минимум ограничить строгими рамками новое строительство, чтобы не портить впечатления от созерцания вечного.

После того как лучшие места были найдены, специалисты посоветовали властям на некоторые из панорам обратить особое внимание и официально зачислить в разряд особо ценных. Чтобы охранять так же, как памятники. В Московском управлении охраны памятников не возражали — оказывается, выдать охранные грамоты городским панорамам было реально и совершенно законно.

Взять под охрану предлагалось, правда, всего девять видов: несколько — на Кремль, несколько — на Красную площадь, да еще два «неправительственных» — вид со Смоленской набережной в сторону набережной Тараса Шевченко и панораму площади Яузских ворот, дающую представление о том, какой была Москва в конце XVIII века.

На самом деле достойных видов в Москве специалисты обнаружили, конечно же, не девять, а больше 250. Просто, по их мнению, в последнее время они так сильно изменились, что охранять их сегодня поздно.

Как выяснилось, поздно охранять и вид на набережную Тараса Шевченко с ее законченным ансамблем сталинской архитектуры. После обсуждения в инстанциях его изъяли из особого списка. Ну а как иначе, если за ним скоро вырастет город небоскребов — Московский Сити?

Самое интересное, что и оставшаяся восьмерка официального охранного статуса в итоге не дождалась. Но все-таки эта история имела свои видимые последствия. Например, в Институте Генплана и в «Моспроекте-2» завелись команды специалистов по ландшафтно-визуальному анализу. И теперь эти дотошные профессионалы с помощью компьютерной встройки демонстрируют инвесторам, как их грандиозные задумки выглядят с 20, а то и с 30 точек обзора и не вредят ли они историческому окружению. В итоге такой примерки примерно в 90 процентах случаев новые объекты предлагается радикально подрезать. И если бы их действительно укорачивали настолько, насколько предлагается, никаких проблем с видами у Москвы, поверьте, не наблюдалось бы.

Впрочем, часть старой московской интеллигенции твердо убеждена, что их и сегодня уже нет — потому как ничего стоящего в Москве не осталось. Правда, другие считают, что осталось еще много чего, но эти сокровенные места не нужно охранять, чтобы о них, не дай бог, не узнали чиновники.

Но, скорее всего, не стоит впадать в крайности. Вот, например, фонд некоммерческих программ «Династия», основанный предпринимателем Дмитрием Зиминым, в прошлом году решил потратить деньги на то, чтобы взглянуть на Москву прошлого и нынешнего веков, совместив перспективу. Улицы, переулки и закоулки Москвы начала прошлого века, известные по фотографиям Эмиля Готье-Дюфайе, сняли для проекта «Московское время» с тех же самых 79 точек, что и в 1913 году. Судя по тому, что получилось, московские виды не изменились настолько, чтобы их невозможно было узнать.

Так что не все потеряно.

У московского окна

Депутат столичной Думы Евгений Бунимович, поэт и учитель, живет в особом, сокровенном месте, на Патриарших. С видом на легенду. Здешние обитатели бились с чиновниками за то, чтобы оставить вид из собственных окон неизменным. А зачем, собственно? И что такого есть в Москве, что нужно сохранять? По просьбе «Огонька» Евгений Бунимович попытался это сформулировать.

— Когда возникла коллизия вокруг Патриарших, чтобы там не было этого знаменитого примуса и всего остального (имеется в виду композиция скульптора Рукавишникова по мотивам произведений Булгакова и задуманная реконструкция территории. — Прим. Н.Д.), я обратился к Лужкову с письмом. И тут же понял, что очень непросто объяснить, о чем идет речь. Если посмотреть на Патриаршие трезвым законодательным взглядом, окажется, что ни одно из зданий вокруг пруда в строгом законном смысле памятником архитектуры не является. И пруд вроде бы обычный.

И все же для каждого москвича это особенное место. Потому что Патриаршие — это в нас. В этом пруду русской литературы больше, чем воды.

Москва — это не Питер и не Париж с их роскошными архитектурными ансамблями. Не в этом московская гармония. На нее нужно смотреть через призму чего-то.

Красота, прелесть московская, московские шедевры — не на самых главных и широких улицах. Совсем нет. Потому что они тоже ей не свойственны. Ей свойственны кривые переулки. В чем еще отличие Москвы от изумительного Питера? Он имперский, он другой. А Москва, она соразмерна человеку. Старая Москва.

Одно из моих любимых мест — Петровский бульвар, где сохранилась московская застройка. Раньше там был дом, в котором жил мой приятель. Теперь на его месте такой же. Но Москва — она же холмистая, и дома в ней были волнистые, кособокие. Может, они от времени стали такими. А строились ровные, как сейчас. Но новый дом — не прежний дом, это новодел, муляж. Клон. И вроде все честно сделано, но это Диснейленд, а не подлинное здание. И то, что новому поколению предлагается путать одно и другое, не отличать подлинного от муляжа, мне кажется, плохо.

Мы отучаемся чувствовать московскую кривизну. Если идти по Суворовскому бульвару в сторону Дома журналиста, справа можно увидеть старый желтенький особняк. Он весь кривой. Там нет ни одной прямой линии, он весь разъезжен во все стороны,

и в этом его чудо и прелесть. Вся московская история в нем. Он расположился, как человек в кресле, и живет своей жизнью, и если его выровнять, от него ничего не останется. Я с ужасом жду, что его начнут реставрировать. Но когда я говорю со столичными строителями об исторической памяти, они искренне меня не понимают: «Лучше мы снесем, а поставим такое же, но еще лучше». Не чувствуют разницы.

Новое сегодня выпирает, вылезает, как элитный дом у Патриарших, который построившие его назвали Патриархом, а жители зовут Бегемотом или Примусом.

Это безумное произведение — все равно что Парфенон, а на нем Колизей, и сверху на всем этом Татлинская башня, почему-то выпрямленная вверх, а не вбок, и еще какая-то летающая тарелка,

и еще скульптуры. Глядя на него,

я понимаю, что архитектор не хуже меня понимал безумие этого проекта. Это, конечно, стеб, издевательство, постмодернизм в чистом виде. Но это угождающий публике, коммерческий постмодернизм —

в этом доме одни из самых дорогих квартир в Москве. Но даже нелепость этого дома не вызывает у меня вопросов. И на Патриарших, и во всей Москве много нелепостей. Но это милые нелепости, опять же соразмерные человеку.

А в этом доме есть наглость, он выпирает. Это такой столичный бандитский шик. Наше представление о прекрасном как о самом большом, и чтоб побольше колонн и скульптур. В каком-то смысле это памятник нашему времени. Почему люди говорили — зачем нам примус на Патриарших ? Один-то уже стоит. Просто он по-другому воплощен. Этот нелепый дом и есть примус, та самая нечистая сила, описанная Булгаковым, в чистом воплощении.

И все же он интересен. Потому что Москва никогда не была благостной, она драматична. Разгул московского купечества, бандитский шик — часть Москвы. Смешно, конечно, в XXI веке возвращаться к тому, что было 200 лет назад. Но в этом тоже есть своя прелесть. Другое дело, чтобы это не раздавило все остальное.

Наталья ДАВЫДОВА