Известная актриса может извиниться перед одиннадцатилетним сыном, влюбиться в режиссера и придумать, моя посуду, как сыграть роль
ЕЛЕНА ЯКОВЛЕВА: ВЛЮБЛЕННОСТЬ ПОМОГАЕТ
Мы встретились с Леной Яковлевой в гримерке сразу после того, как ее «замочили» в «Бесах». Она нервно курила тонкие длинные сигаретки. Хотелось ее отвлечь от тяжелой судьбы русской бабы. Тем более что впереди у нее новая премьера — знаменитая мрачная Кабаниха из пьесы Островского «Гроза».Обычно на Кабаниху берут баб огромных, матерых и сильно за пятьдесят. А тут была красавица, отличница, звезда экрана и в придачу «майор милиции». «Задолбали», как скажет Лена, имея в виду себя в роли Каменской. В отличие от милицейской формы длинная юбка русской барышни позапрошлого века и ситец в горошек были ей к лицу.
Наряд от Островского?
— От Кристины Захватович.
С кем вы сына оставили?
— Ни с кем. Дома он, один. Уроки готовит. Самостоятельный.
А в театр не берете.
— Он уже большой, чтобы в театр его брать. Вообще в этот период было сложновато, потому что приходилось «туды-сюды» метаться — два раза в день «Бесов» репетировать. Дома виделись совсем мало. Четыре часа... обниму, поцелую... Время остается только ребенка приласкать...
И ребенок дожидается вас вечерами?
— Нет. Мы его упрашиваем рано ложиться, потому что вставать рано.
Кто следит за его успеваемостью — вы или няня?
— Какая няня! Если у меня, у матери, которая его вынашивала в муках 9 месяцев, иногда злоба к нему, желание хрястнуть по попе, что же спрашивать с чужой женщины? Я столько про них наслушалась, про нянь, у себя на передаче. Нет, я воспитывала сама. Хотя и было тяжело.У меня воспитание зависит от моего настроения. Я не могу побороть в себе это. Ведь можно не кричать, можно не раздражаться. Но если я сама раздражена, то не могу сдержаться. Единственное оправдание. Я потом не стыжусь просить прощения у сына. Есть у него компьютер, неимоверное количество дисков для компьютера, и какие-то мальчики ему завидуют. Я стараюсь, чтобы он это понимал, что это все легко не дается.
Ваша передача называется «Что хочет женщина». А чего хочет публика, которая приходит в телестудию?
— Думаю, что наши люди приходят на эти ток-шоу, как к психоаналитику.
Но рассказывают свои истории на всю страну.
— Зато исповедуются. Груз с души снимают. Понимаете?
Вы умеете слушать собеседника.
— Бывают такие ужасные истории, что я их просто боюсь слушать. Я как-то с Игорем Квашой на эту тему разговаривала. Какие у него от его ток-шоу ощущения? Как вы там живете? У нас всякие бывают. Смешные, плебейские, серьезные. Но когда все время идет «тяжеляк»... Он говорит, мы с Машей там чуть ли не валерьянку глотаем. Это не значит, что они там залиты лекарствами, они сами себя поддерживают, отворачиваются и смахивают слезу. Чем будут откровеннее герои, чем будут откровеннее ведущие, тем будет полезнее эта передача. Если искать в ней хоть какую-то пользу.
У вас впереди сериалы?
— Полнометражный фильм у Валеры Тодоровского только что закончили. «Мой сводный брат Франкенштейн». А сериал впереди — с Петром Ефимовичем Тодоровским. Его история в двенадцати сериях. Как он шестнадцатилетним пацаном неделю подержал в руках фанерное ружье и отправился на передовую. У меня там очень хорошая роль мамы.
Возрастных ролей не боитесь?
— Чем раньше начнешь играть мам, тем позже перейдешь к ролям бабушек.
Вы уже об этом думали? А можете вы, скажем, дать совет женщинам насчет пластической хирургии?
— Тут нужна грань. Золотая середина. Очень понятно желание многих женщин сохранить себя. Есть такие вещи, которые с помощью «пластики» очень легко и безболезненно сделать. И это не вызовет негодования со стороны «соратников», мол, мы стареем, а она все молодая и молодая. Самого возраста стесняться нечего. Вот мне бы эту мысль да так лет через пятнадцать вспомнить. И не сойти с ума.
На улицах часто бросаются, чтобы потрогать или поцеловать?
— Я по улицам не хожу.
Есть ощущение, что вы сделали что-то важное в своей жизни, что навсегда останется в памяти общества?
— Ну это сложно. Если бы я обладала большими средствами, как многие популярные актеры на Западе. Я недавно посмотрела фильм про моего любимого актера. Забыла фамилию. С голубыми глазами...
Пол Ньюмен!
— Точно! Знаете, с чего он начал? Он сидел в кафе, ему подали соус, он его попробовал и говорит: не тот соус, добавьте то-то и то-то. И вот так, почти мистическим образом, пошел бизнес на этом. Пол Ньюмен ничего из этих денег себе не брал. Он все их отдает на благотворительность. Вот это действительно означает что-то сделать для общества.
У вас мистические истории в жизни случались?
— Как-то начали репетировать «Играем... Шиллера!» с Туминасом. Я там играю Марию Стюарт.
Ее сажают в Тауэр, рубят голову...
— После репетиции — «Пигмалион». Играем его лет восемь. И вдруг Гафт, текст которого я слышала столько лет, говорит: «Если ты будешь вести себя хорошо, будет то-то. А если ты будешь вести себя плохо, то тебя посадят в Тауэр и там тебе отрубят голову в назидание другим». Вот что это такое? Я тогда после премьеры «Играем... Шиллера!» поняла, что восемь лет подряд мне пророчили роль Марии Стюарт. Если бы я прислушалась к этому пораньше.
Верите в подсказку сверху?
— А как понять, например, что Игорь Владимирович Кваша, который в «Шиллере» Марии Стюарт говорит: «Двадцать лет я завишу от бабы» и в «Бесах» Варваре Петровне говорит: «Я с вами 20 лет». Что это такое? Когда на какие-то вещи обращаешь внимание, становится немного не по себе. Мне кажется, что судьба нам всегда что-то подсказывает, какой-то знак дает.
Вам личные душевные переживания дают пищу актерскому воображению?
— Личные?
Да.
— У меня актерское и личное переплелось. Но могу сказать, что переплелось в разумных пределах. Хотя в молодости я жила только театром.
Наш Красный Моцарт — Исаак Дунаевский — влюблялся, чтобы сочинять гениальную музыку. Ему это помогало творить. А вы чем хуже?
— У меня все по-другому. Влюбленность в мужчин? Нет. Момент влюбленности, он во многом помогает. Но не постоянно. Потом, о какой влюбленности вы говорите? Ты влюбляешься в режиссера, вот в Вайду, например, но это же не любовь в чистом виде — это просто симпатия, которая оживляет любой человеческий контакт. Это то, что мы зовем чувством взаимной симпатии, которая может быть к мужчине, к женщине, к коллеге. Это просто помогает оставаться человеком, а не машиной.
А в чистом виде влюбленность — эротическая?
— Важно, чтобы влюбленность не перешла в распущенность. Это не для меня.
Вы бы могли сыграть злодейку, фашистку, назовите как хотите...
— Мне иной раз хочется сыграть такую героиню, чтобы с металлом внутри. Надоели розовые персонажи.
Кабаниха Островского — она такая.
— Да, но чтобы не всегда этот металл чувствовался, чтобы неожиданно появлялся. Чтобы зритель понял, вот отчего ее зовут Кабаниха — у нее металл в голосе.
Как это вы вдруг отважились на эту роль?
— Кабанихи пока нет. Давайте в покое ее оставим. Премьера совсем скоро. Это была моя мечта. Надоела мне милиция, Каменская. Все хорошо, но уже хватит. Гаишники не останавливают, и ладно! Классического очень захотелось. Чтобы от начала и до конца изо рта выходил чистый классический текст.
Чернуха надоела?
— Не то что чернуха надоела. Душа не устает, потому что отдача идет от зрителя. Чернуха, которую ты несешь со сцены, позволяет на себя посмотреть со стороны. Потому что неправильно, если ты проходишь мимо бомжей, неправильно, если отворачиваешься от попрошаек, нехорошо, когда за стеной сосед бьет жену, а ты делаешь погромче телевизор. Когда это идет со сцены, оно «глобальней» идет, и поэтому, мне кажется, после такого спектакля мы уже не сделаем погромче телевизор, когда сосед за стенкой бьет жену, милиционера вызовем, ту же Каменскую.
А вы когда «Бесы» первый раз прочитали?
— Раза три начинала. Первый раз лет десять назад, дочитала до пятидесятой страницы, бросила. Потом прошло сколько-то лет, я говорю себе: «Ну нельзя же так, Лена, в твои-то годы не прочитать». Опять начала. На сотой странице бросила. Знаете, почему? Это надо читать и больше ни-че-го не делать. Меня раздражало, что надо идти мыть посуду или что-то еще делать. Или читать этот роман, или нет. Это проза такая. А на нее времени нет свободного.
А у вас не екало внутри, когда первый раз читали?
— У артистки не может не екать, если в тексте есть женский персонаж. Это само собой происходит. Даже когда ерунду читаешь в поезде. Хоть Чейза, хоть кого. Главный персонаж, как правило, мужчина, но у него всегда есть подруга, на нее невольно настраиваешься. Я когда прочитала инсценировку, надо сказать, очень расстроилась, потому что с первого раза ничего не поняла. Потом параллельно начала читать роман заново, а там такие разукрашивания идут, до такой степени все вытекает одно из другого. Я даже Галине Борисовне сказала, хорошо бы подумать о втором составе. А она мне говорит...
А что, пан Вайда устранил противоречия?
— У Вайды было до такой степени мало времени, что, по-моему, он сам был немного испуган, что придется за полтора с небольшим месяца сделать спектакль с тридцатью персонажами. Я понимаю, что тридцать лет назад он рождал эту постановку в муках и все помнит, но как он сможет передать то настроение тридцатилетней давности сейчас, чтобы мы поверили?! А работать надо было катастрофически быстро. Утром у нас была техническая репетиция на сцене: ты идешь туда, ты — сюда. Непонятно ничего. Слушайте дальше. А вечером приходили в репзал. Вот там начиналось заполнение этой схемы. А когда в следующий раз тебя снова вызывали, снова на «разводку»: ты — туда, ты — сюда, то опять по сцене ступали, как в потемках. Меня раздражало, почему я не должна ходить?! Почему должна сидеть? Я же хромоножка! Дайте мне походить, показать это! Но нет. Нельзя. Только «бардзо добже» — одна реакция у Вайды на все, что я делаю.
Так он оказался диктатор, наш пан Вайда?
— Зато какой обаятельный. На него злишься, злишься, а он что-то скажет, и ты расплываешься в улыбке. У него обаяние невероятное человеческое. Как он скакал по лестницам, показывая нам героев?!
Достоевщина преследовала?
— Ну как же? Идет, идет, и вдруг — раз, захромал на долю секунды, как Лебядкина. Кстати, знаете, чего я не понимаю, когда другие артисты говорят, что вот они сидят и работают над ролью. Это как? Дрова, что ли, пилят? Что значит работать над ролью?
А вы как думаете?
— Ну не так же. Ты просто живешь, занимаешься своими делами, сидишь, читаешь, моешь посуду, а у тебя вдруг из затылка что-то переходит в лобную часть, и ты понимаешь, как сыграть свою героиню. Думаешь: так, не так? Сама себе говоришь, нет, не так. И опять оно ушло куда-то. Вдруг снова что-то тебе из затылка перешло... ты снова себе говоришь... нет, не так. И оно снова ушло в подсознание. И вот как-то так ненавязчиво рождается роль. Но я не могу сказать, что это только моя работа. Это наполнено режиссером. Его взглядом, его словами, его молчанием.
Ну это вы уже описали технику работы режиссера-шамана. Вам с такими приходилось сталкиваться?
— Только во время работы с Римасом Туминасом. Мы репетировали «Играем... Шиллера!». То, что он говорил, никто ничего не понимал. Но мы выполняли, что он требовал. И все получалось. И слезы выходили сами собой. Только потому, что мы видели, что сейчас Римасу это необходимо.
Вы можете сказать, что знаете героинь-баб?
— У меня очень богатая жизнь была. Мы всю жизнь по военным городкам. Я всяких людей видела.
Ваша красота в маму или папу?
— Я на маму похожа. Моя мама из деревни. Приехала совсем юной, после школы, в город. Хотела поступить на завод работать, искала себе комнату в городе. И нашла. Рядом с моим папой. Папа был адъютантом у какого-то генерала. Военное училище окончил и тоже искал комнату. Так они познакомились. И моя мама стала женой военного, без какого-либо специального образования. На завод, естественно, уже не пошла. Но сидеть дома не хотела и освоила очень хорошую профессию — машинисткой стала. И когда мы переехали в Харьков, она печатала, как я не знаю кто.
Адъютант и девочка из деревни. У вас с Валерием такая же романтическая встреча была?
— Нет, у нас не такая.
Романтики, прагматики. Это всегда так условно. Мама с вами живет?
— Мама в Харькове. Не хочет уезжать. Говорит, дача, внуки брата... А Валерина мама (Валерий Шальных — муж Елены. — Ред.) — из Свердловска, она здесь живет. Мы купили ей квартиру и перевезли сюда.
«Наши отношения с сыном самые нежные. Он меня ждет. Я по нему грущу»
|
Дмитрий МИНЧЕНОК
В материале использованы фотографии:Елены СИДЯКИНОЙ Марка ШТЕЙНБОКА/«СЕМЬ ДНЕЙ»