Умер Никита Богословский. Наряду с его песнями вспоминают его шутки, и в этом нет ничего стыдного или неуместного. Богословский счастливо жил и шутил, и дай нам бог так же. Больше всего на свете он не любил скучать и не позволял этого никому
УРОКИ БОГОСЛОВСКОГО
Любая система проигрывает человеку, если человек живой. Как проиграла система песне Богословского «Темная ночь», в которой — с точки зрения советской музыкальной идеологии — одна сплошная тоска. Но вот что занятно: когда студентам в одном из престижнейших учебных заведений мира — музыкальной школе Беркли в Бостоне — объясняют суть русской мелодической системы, им в первую очередь ставят не Чайковского и Глинку, а эту вот странную песню, и разноцветные студенты одинаково легко ее понимают, да и как не понять: это так же просто и так же вечно, как блюз... Да это, собственно, и был первый русский блюз.
Любая система всегда проигрывает живому уму. Шутки Богословского, как и его песни, наверняка войдут в сокровищницу «духовного сопротивления», как вошли, например, в историю страны шутки Раневской. Благодаря этим шуткам скучная и страшная история «железных феликсов» кажется нам уже не такой страшной. В основе проделок Богословского всегда лежит принцип ломки привычного хода событий — перевернуть, застопорить отлаженную машину, дать нормированной жизни маленький урок абсурда. Нижеприведенные «истории» Богословский рассказывал три года назад, во время фестиваля «Славянский базар», сохраняя на лице выражение расшалившегося старичка, одновременно зорко следя за ритмом и размером повествования, чтобы, не дай бог, не затянуть, не наскучить... Он жил и умер счастливым человеком.
***
— У меня восемь симфоний, и я боюсь писать девятую, потому что согласно поверью, которое бытует среди композиторов, после написания девятой симфонии композиторы очень быстро умирают.
В советское время мы сочинили своеобразное продолжение к этому поверью: «Архангел, который ведает в небесах вопросами искусства, приходит к Всевышнему и говорит: «Что тут делать? В России полагается умирать после девятой симфонии, а там живет один композитор, который уже двадцать первую написал. Непорядок». Бог спрашивает: «А как его фамилия?» Тот называет фамилию. Бог говорит: «Какие же это симфонии? Это же дрянь. Пусть живет».
***
— Будучи вице-президентом общества «СССР — Франция», я из-за путаницы с визами задержался в Париже на два дня. Гуляю по бульвару Клиши и вдруг встречаюсь с нашими — Марией Мироновой, Менакером, еще какими-то людьми, среди которых выделяется «руководитель гастролей» — товарищ явно с Лубянки. Зная, что наша делегация улетела, они удивлены. Я говорю: «Товарищи, после долгих размышлений я принял решение не возвращаться на Родину. Не по политическим соображениям. Просто предложили здесь интересную работу, а в Москве у меня плохие отношения с Союзом композиторов... — и сдерживая рыдания: Прощайте, друзья! Вы, конечно, не подадите мне руки на прощание...» Они оцепенели. Я повернул на улицу Фобур-Монмартр, и меня осенило: ведь этот стукач сейчас ринется в посольство докладывать обо мне. Я рванул в посольство, рассказал про шутку советникам. Один референт придумал окончание розыгрыша... Скоро в посольстве появляется этот тип и требует срочного свидания с послом. «Сейчас доложу», — сообщает референт. Через минуту из кабинета с надутым видом выхожу я и спрашиваю: «Вы ко мне?» Можете себе представить, что с ним было...
***
— В детстве, в Ленинграде, я увидел в телефонном справочнике: «АНГЕЛОВ Ангел Ангелович». Набрал номер и вежливо попросил: «Черта Чертовича можно?» — на тот момент мне это казалось невероятно смешно. Меня обругали, бросили трубку... Прошло лет пятьдесят, и опять я в Питере листаю телефонную книгу, и вдруг — как привет из детства: «АНГЕЛОВ Ангел Ангелович»! Ну я, конечно же, не отказал себе в удовольствии. Набрал номер и вежливо попросил: «Черта Чертовича можно?» И старческий голос в трубке мне ответил: «ТЫ ЕЩЕ ЖИВ, СВОЛОЧЬ?!!»
***
— Как-то, идя по Невскому проспекту, встречаю Дмитрия Дмитриевича Шостаковича, который в задумчивости гулял по проспекту, глядя себе под ноги и что-то тихо насвистывая. А это был еще и день рождения Шостаковича, но он не изменял своему правилу ежедневной прогулки по городу. Я уже немного знал Шостаковича по Союзу композиторов. Ну и вот, я вежливо раскланялся с ним, поздравил. Он рассеянно выслушал, явно не узнав меня, но, поблагодарив, продолжил прогулку, опять погрузившись в себя. Я взял извозчика, обогнал композитора и опять пошел ему навстречу. Все повторилось — вежливые раскланивания, поздравления. Он уже слегка удивлен. Затем я повторяю свой маневр в третий раз. Шостакович уже ничего не насвистывает, он растерян и озабочен. Увидев меня, ускоряет шаг и переходит на другую сторону проспекта. Тогда я бегу на почтамт, звоню другу в Москву, и тот посылает на адрес Шостаковича срочную телеграмму: «Находясь в Москве и не имея возможности лично поздравить вас с днем рождения зпт хочу сделать это данной телеграммой...» Далее шла привычная поздравительная часть, и в конце: «До скорой встречи тчк Никита Богословский».
Андрей АРХАНГЕЛЬСКИЙ
В материале использованы фотографии: архива «ОГОНЬКА»