ТРИ ДОРОГИ ОТ НОБЕЛЕВСКОГОКАМНЯ

Международный праздник интеллектуальной собственности (26 апреля) в России уже отмечают. Остается ответить на вопрос: есть ли у России интеллектуальная собственность?

ТРИ ДОРОГИ ОТ НОБЕЛЕВСКОГОКАМНЯ

Три нобелиата, три богатыря, три дороги. Налево пойдешь — коня потеряешь. Направо пойдешь — женат будешь. Прямо — головы не сносишь.

Насчет женитьбы — это, наверное, больше всех к Алексею Абрикосову. В свое время из командировки во Францию он привез в Союз новую жену, наполовину вьетнамку, наполовину француженку. Родина-мать сурово отнеслась к легкомысленному поступку сына, которому по режимному статусу не следовало крутить любовь с иностранками. Из Института теоретической физики АН СССР морально неустойчивого Абрикосова немедленно попросили. Потом, правда, импортная жена уехала, заскучав под советским солнцем. Но было поздно.

Абрикосов, защитивший в 26 лет докторскую диссертацию, до 40 успевший стать лауреатом Ленинской премии, в 1991 году, уже 62 лет от роду, отказался возвращаться на родину из командировки в США. Сделай он это лет на пять раньше, можно было бы гордо назвать его невозвращенцем. А так — последняя волна эмиграции в поисках работы и нормальной жизни.

Он сам объясняет так: читал газеты между строк и видел, что фундаментальная наука в России умирает; к тому же, того гляди, государственный переворот. Прорисовывается перспектива остаток жизни опять провести «под колпаком». А ему с избытком хватило его 18 секретных лет... Ну и остался.

На вопрос о развитии физики в России отвечает:

— А разве она развивается? Все более или менее значимые физики работают ныне за пределами России...

Несколько странный ответ от человека, получавшего нобелевку вместе с Виталием Гинзбургом и через три года после Жореса Алферова. Видно, непростой он, Алексей Абрикосов. Может, единственный, кто разглядел перспективу за странными экспериментами Льва Шубникова из Харьковского физтеха. Шубников в 1937 году попал в НКВД и был там расстрелян в возрасте 36 лет.

Вот Лев Ландау от результатов Шубникова отмахнулся, счел лабораторным браком. С другой стороны, Ландау тогда тоже было не особенно до физики — его посадили вскоре после Шубникова, и от народной кары спасло только личное заступничество Петра Капицы.

Вообще, если задуматься, среди нобелевских лауреатов простые люди не должны встречаться уж слишком часто. Скажем, уже из Америки (не имея еще тамошнего гражданства и оставаясь гражданином России) собрался Абрикосов на семинар в Киев. Обратился за российским загранпаспортом в наше посольство. А ему, понятно, отказ. Ну он губу закусил и обиделся. Это на родину-то! Точно непростой.

А Америка не стала его пробовать на принцип. Приняла какой есть. И он там довольно удачно устроился почетным научным сотрудником Аргонской национальной лаборатории, Иллинойс. Еще до получения Нобелевской премии. Штат лаборатории — 4000 человек. А почетный — один наш Абрикосов.

Не хочется ли ему съездить на родину? Нет, отвечает, в его планы это не входит.

Собственно, у Виталия Гинзбурга тоже были трудности с женой. Коллеги рассказывают, что в студенческие годы она с группой единомышленников замышляла покушение на Сталина. Ей так в органах сказали. Потому что жила на Арбате, а по нему Сталин ездил в Кремль на службу. Они из окна и должны были покуситься. Женщина уже почти совсем призналась, когда выяснилось, что доносчик напутал — окна ее квартиры выходят во двор. Расстреливать не стали, но на всякий случай выслали в Горький. И жили физик Гинзбург с супругой в разных городах до 1953 года.

Но все-таки у него совсем другая дорога, нежели у Абрикосова. Из-за сомнительной супруги его не подпускали к главным секретам, но все же, по отзыву академика Сахарова, именно Гинзбург сделал одну из трех теоретических находок, позволивших нашим опередить США с водородной бомбой. Ему принадлежит элегантная идея использовать в качестве термоядерного горючего соединение лития с дейтерием (знаменитую «лидочку»), тогда как американцы зациклились на изотопах водорода.

И вот нобелевский лауреат Виталий Гинзбург, который, если судить по Абрикосову, не является «более или менее значимым физиком», живет в России, получает, по собственному признанию, жалованье в 2700 рублей в месяц и считает, что физика у нас все-таки еще существует. Хотя бы потому, что для теоретика достаточно ручки и листа бумаги. А это у него, слава богу, есть. Не жалуется. Ну, конечно, и 400 тысяч у.е. от Нобелевского комитета — тоже не мелочь на фоне его материального благосостояния.

У него в его 87 лет — много поводов для оптимизма. Теперь, говорит, как нобелевского лауреата наверняка похоронят на Новодевичьем кладбище, и моей жене не придется таскаться черт знает куда, чтобы присмотреть за могилкой.

Профессионалы Гинзбурга очень уважают и, говорят, вот уже тридцать лет выдвигают в список нобелевских соискателей. Другой бы обиделся на такое число афронтов, а он нет. Наоборот, подчеркивает абсолютно объективный подход Нобелевского комитета. И еще отмечает, что американские исследователи своих соотечественников стараются поддержать и написать хорошую рецензию, когда те попадают в short list. А наши, наоборот, норовят потопить коллег. «У нас в советской науке, — говорит, — к сожалению, человек человеку волк».

Жорес Алферов моложе, шумнее и политизированнее своих нобелевских собратьев. Ему, вообще говоря, должна принадлежать левая дорога от межевого камня: в двух последних избирательных циклах выступал за команду коммунистов. В отличие от многих с левого фланга он искренне верит в то, что говорит. Это видно.

«Сегодня со всей очевидностью понимаешь, что в 80-е годы нам нужен был ленинский нэп, но на совершенно другом уровне... Нельзя забывать, что в советское время мы вынуждены были в военном деле соревноваться со всем миром... В результате нас ограничивали в получении и использовании технологий, которые были изобретены на Западе».

Но все-таки что или кто, собственно, нас «вынудил в военном деле соревноваться со всем миром»? Почему никто не вынудил Канаду или Австралию? Не те ли товарищи вынудили, что решили войти в Афганистан ради исполнения интернационального долга? Или сам интернациональный долг вынудил? Трудно понять. Мне, например, кажется, что вынуждало нас ровно то же качество, которое подтолкнуло президента Буша вторгнуться в Ирак. На русском языке оно называется глупостью. Или — возвышеннее — мессианской претенциозностью. Хотя многие умные люди полагают, что нас вынуждал внешний враг. И президент Буш ровно так же считает!

Непонятна и искренняя обида Алферова на Запад за то, что ограничивал нас в технологиях. То есть обида как раз понятна. Непонятно, как ее можно приплести к объяснению нашей неэффективности. Такое ощущение, что нобелевский лауреат верит, будто мы, со своей стороны, технологии Западу щедрой рукой раздаривали. Но нет, в других местах он сам неоднократно сетует, что избыточная секретность мешала нашей промышленности использовать технологические находки собственной «оборонки». Полагаю, еще менее нашими разработками удавалось поживиться промышленникам на Западе. Значит, мы им (а заодно и себе) — шиш, а они нам — давай технологии? Мне, признаться, эта логика кажется какой-то слишком полупроводниковой.

В конце концов они как-то и без нас управились. А мы, выходит, не управились потому (в частности), что они с нами не поделились. А так, в целом — считает академик — мы, конечно, лучше. Справедливее. И советская экономика прогрессивнее. Только надо было правильно использовать ее преимущества.

Ну кто бы спорить стал.

Нобелевский лауреат Алферов совершенно прав, связывая прогресс физической науки с нуждами обороны.

Позже, уже после Карибского кризиса, Жорес Алферов встречался с бывшим министром обороны США Робертом Макнамарой, и тот ему рассказал: «На одну вашу боеголовку у нас тогда было 17. Но мы это считали паритетом. Потому что одной вашей семнадцатой части вполне хватило бы, чтобы уничтожить Америку. И всю Землю заодно. Но вы не хотели считать это паритетом. Вам требовалось количественное равенство. А мы вас подзуживали, зная, что экономика СССР такого не выдержит».

Так вот кто сказал «мяу»! Это Роберт Макнамара во всем виноват. Это он нас заставлял соревноваться со всем миром. Ну в самом деле обидно ведь — они что, в 17 раз нас умнее?

Волшебное слово. Объясняет почти все и почти всем. Строят сеть атомградов — считай, создают инфраструктуру ядерного проекта. Тов. Сталин произносит Курчатову после войны примерно такой текст (из дневника Курчатова): «Страна, конечно, сильно пострадала. Но для нескольких тысяч физиков мы можем создать нормальные условия. Чтобы дача, машина — мог человек отдохнуть...»

Арзамас-16, Кремлев или Саров — воплощение особой ядерной инфраструктуры. Несколько десятков тысяч человек на 300 квадратных километрах — ни город, ни село. Зона. Есть жилая часть, есть промзона. «Объект». По периметру — Периметр. Вдоль Периметра — дивизия МВД. Две стены колючей проволоки, между ними контрольно-следовая полоса, вышки, пулеметы. Ежедневно прямой поезд из Москвы (называется: «Москва — Берещино»), билетов до конечной станции в кассе нет. Продают только в поезде и только кому надо.

Обитающие здесь физики — элита. Снабжение (это еще по советским понятиям) — московское. Театр, филармония, университет. В паспортах у многих московская прописка. Они ценят свою исключительность. Внешний мир пугает и раздражает. Там беспорядок, а у них хорошо. Как бы шуточное присловье: «Въехал в Зону — дышу спокойно».

Да и в самом деле свой мир. Социалистический или капиталистический? Промежуточный. Точнее, сегодня социалистический. Потому что вокруг наш дикий капитализм, а там, за Периметром, вроде как еще прежний порядок. А при Сталине — наоборот, капиталистический. Потому что вокруг голод, зэки, рваные телогрейки, казармы, коммуналки, отравленный ландшафт, а там — машины, коттеджи или, минимум, отдельные квартиры, тепло, относительный либерализм и свобода информации (а как без информации сделаешь Изделие?).

Поэтому, когда нобелевский лауреат Алферов говорит о преимуществах социализма, государственной поддержке, о великой советской физике, — я ему верю. Он знает проблему. Но, как очень хороший теоретик, он абстрагируется при этом от полумиллиона зэков. Выносит их за скобки, как Арзамас-16 вынес их за Периметр. А мне иногда мерещится, а что если среди этих сотен тысяч было два-три человека, не менее талантливых, чем Алферов? Но эту мысль я, конечно, отгоняю. Нет, откуда? Ведь зэки же. Так, отходы социалистического общества. Не могло быть там талантливых людей. Все талантливые были по ту сторону Периметра.

Впрочем, что я к Алферову пристал? Он же не в Арзамасе-16 работал. Он просто работал в инфраструктуре советской физики. То есть на благодатном архипелаге советского «почти капитализма», где была почти свобода, почти либерализм и почти благополучие. Архипелаг был встроен в более обширную, но тоже привилегированную страну по имени ВПК. А уж та, в свою очередь, существовала за счет гиперэксплуатации всего прочего социального пространства вокруг. От бесплатных врачей, учителей, солдат до бесправных заключенных и пленных.

Одновременно с нашей премией за сверхпроводимость в 2003 году Нобелевский комитет вручил премию за разработки в области медицины двум американцам. Они изобрели магнитно-резонансную томографию. В основе которой, кстати, лежат расчеты Ландау — Гинзбурга и Абрикосова. Равно как открытия Алферова лежат в основе чрезвычайно полезных лазерных вещей и прочих электронных премудростей, построенных на полупроводниках.

Непонятно как-то получается. Фундаментальные открытия наши, а все лазерные проигрыватели, принтеры, сотовые телефоны, компьютеры, чипы, диски, джойстики, джи-пи-эски и другие игрушки из Силиконовой долины всегда их. Почему?

И нет этому рационального объяснения, если не взять в расчет инфраструктуру. На этот раз рынка. Рынок — заказчик. Он определяет спрос. Если рынок — советское государство, то ему нужна бомба. А к ней — ракета. Быстрее и любой ценой. И все. А магнитно-резонансная томография ему не нужна, потому что оно не знает, что это такое. Как не знало, что такое персональный компьютер, интернет или мобильная связь, покуда все это добро не появилось у потенциального противника. Тогда государство бросается догонять. И не может. Оно бегает по ограниченному числу дорожек, а частный бизнес — по бесконечному.

При рынке-государстве мы систематически будем отставать. И только, скажем, по физике или иным оборонным технологиям держаться вровень с потенциальным противником. Потому что догоняем за счет гиперконцентрации всех ресурсов на одном стратегическом направлении. Все остальные подождут.

В мире проведено более 60 миллионов магнитно-резонансных медицинских обследований. Понятно, в основном на Западе. Потому что там медицина — рынок. Она готова платить за услугу, если та эффективна. Томография эффективна. Значит, рынок находит деньги (в кармане пациентов, известное дело), чтобы заплатить разработчикам этого самого магнитного резонанса. Он был бы готов (и обязан) заплатить и нашим нобелевским лауреатам за их интеллектуальный вклад. Если бы они были встроены в его рыночную инфраструктуру. Но они не встроены. Они, ровно как зэки за Периметром, вынесены за скобки. Лишенцы. Нет у них механизма, обеспечивающего реальную их интеллектуальную собственность на свои формулы. Нет у них права на продажу и частную реализацию собственных разработок — раз государство у тебя их купило и засекретило — значит, забудь.

А покуда нет рынка — кто подтолкнет и поманит нашего оборонного физика или химика придумать что-то помимо заказанного государством? Кто научит использовать идею на всю катушку и по всем направлениям?

Нет и долго еще не будет у нас настоящей технологической насадки на фундаментальной науке. Будет только перекошенная военная. Да и будет ли вообще, если нобелевский лауреат Алферов — человек, очевидно, более чем одаренный — только и говорит о том, что надо вернуть науке господдержку. То есть мыслит, как советский физик. Правильно мыслит: без господдержки науке нельзя. Только этого сегодня заведомо недостаточно. Гораздо важнее дать науке поддержку рынка. А инфраструктура современного рынка технологий включает в себя приоритет творца-разработчика по отношению к государству и его право так распоряжаться своей интеллектуальной собственностью, как он сочтет нужным.

То есть приоритет частника и победу либерализма. Что нобелевскому лауреату и коммунисту Алферову признать чрезвычайно трудно.

Поэтому его дорога от нобелевского камня идет в одну сторону, а путь всего мирового научного сообщества — совсем в другую. Мне представляется довольно ясным, кому в результате не сносить головы. Вряд ли это будет мировое научное сообщество.

Ведь как странно получается. Оборонные и в самом широком смысле слова «физические» технологии мы у них упорно стараемся выцыганить, а свои как можно глубже спрятать. А они — свои. А гораздо более важные и гораздо более эффективные технологии организации общественного бытия — такие, как свободный рынок, честные выборы, настоящая демократия, приоритет прав личности — лежат у них совершенно открыто, бери не хочу. Но мы не берем. У советских собственная гордость: на буржуев смотрим свысока. Но одновременно все время жалуемся. На предвзятость Нобелевского комитета. На дискриминацию. На несправедливость. Что опять они нас обскакали.

Их социальные технологии, позволяющие достичь прогресса не только в физике, но и в медицине, кинематографии, ресторанном бизнесе, градостроительстве и т.д., и т.п., нам не интересны. Нам интересно, чтобы власть и дальше сохранить в руках дураков, а страна чтобы при этом стала умной.

Такая вот задача на Нобелевскую премию.

Дмитрий ОРЕШКИН
ведущий научный сотрудник Института географии РАН