АНТИКИЛЛЕР №1

Один из самых известных советских невозвращенцев Николай Хохлов должен был стать киноактером, но стал разведчиком, должен был убить Керенского, но остался на Западе, должен был работать на ЦРУ, но стал профессором психологии. По сути дела, он прожил не одну, а целых семь героических жизней...

АНТИКИЛЛЕР №1

Несколько месяцев тому назад я, заинтересовавшись историей знаменитого парапсихолога ХХ века доктора Райна, стал искать людей, которые были с ним связаны. Один из моих знакомых посоветовал обратиться к американскому ученому, известному специалисту по этой теме, профессору Калифорнийского университета, доктору Хохлову. Я, помню, еще обрадовался русской фамилии. Подумал, какой-нибудь славный потомок первой эмиграции. Достал домашний телефон Хохлова и позвонил ему. Он охотно отвечал на мои вопросы. От научной работы и преподавания психологии в университете отошел в 1992 году, ушел на пенсию заслуженным старшим профессором, прослужил в университете 24 года. И все такое прочее, совершенно невероятное... Про свет и тьму, про общение без проводов, про медиумов, про спиритов...

И так продолжалось довольно долго, пока не прозвучала брошенная профессором фраза: «Когда я был офицером советской разведки, то в Румынии нашел конкретные доказательства, что существует жизнь после смерти...» И я замер. За фамилией американского профессора я неожиданно вспомнил совсем другого человека — легендарного разведчика, книгу которого «Право на совесть» читал в самиздате еще в 80-е годы.

— Николай Евгеньевич, то, что писали про вас раньше, было сплошной ложью. Можете начать с начала, так сказать, с анкеты?

— По советским стандартам мои родители были «пролетарского» происхождения. Детство и юность прошли на Арбате. С четырнадцати лет снимался в эпизодах в фильмах Протазанова и Юткевича. Хотел стать режиссером. Но в 40-м, окончив школу, провалился на экзаменах во ВГИКе. Надо было на что-то жить в течение минимум года до следующих вступительных.

— В мое время неудачники шли в официанты.

— А в мое, чтобы стать официантом, нужны были серьезные связи. И тут — случай. В сентябре 1940-го, проходя по одному из арбатских переулков, я заметил плакат, приглашающий пополнить когорты мастеров эстрады. Я сразу вспомнил такое имя: Савва. Я слышал ее по радио и читал о ней в рецензиях. Эта дама успешно выступала с художественным свистом. Я тоже умел свистеть, не так виртуозно, как Савва, но это не имело значения. Мне был нужен лишь сносный заработок. И меня приняли в студию, и свели с еще одной свистуньей — Агнессой Шур. Так на свет появился дуэт свистунов «Хохлов и Шур», который летом 1941-го даже попал в число лауреатов Всесоюзного конкурса артистов эстрады.

— Поворот судьбы?

— Это был не тот поворот в карьере, который готовила мне судьба. Совершенно нет. На медосмотре для призыва установили, что у меня слабое зрение, и я стал белобилетником. «Поворотом» для меня несравненно более важным стала моя работа в кино. Я успешно прошел пробу на одну из главных ролей в фильме Юткевича «Испытание». Но война поставила все вверх ногами. Фильм Юткевича был заморожен, и он посоветовал Марку Донскому взять меня на роль в фильме «Как закалялась сталь». Однако и тут — судьба. В начале съемок меня по чьему-то приказу неожиданно отозвали в Москву, и именно этот отзыв привел меня к разведке.

— Кто же был тот добрый человек, отдавший приказ?

— Полковник разведки Маклярский.

— Это знаменитый сценарист «Подвига разведчика»?

— Это он потом стал сценаристом. А сначала он был полковником. За мной заехали на мою квартиру и отвезли на Лубянку. С «органами» я никогда не имел никакого дела и сначала подумал, что меня или намерены за что-то арестовать, или предложить осведомительство...

— А вас на самом деле вербовали?

— Мне предложили выполнить свой долг перед Родиной. Белобилетник, страдавший угрызениями совести за то, что не пошел на фронт, я с радостью согласился пойти в боевое подполье, не зная того, что разведка меня уже никогда не отпустит. Маклярский предложил своему начальнику, генералу госбезопасности Судоплатову, сформировать спецгруппы боевиков-подпольщиков из эстрадных артистов на тот случай, если фашисты займут Москву.

— Я полагаю, что вы были не единственным рекрутом в спецслужбы из артистического мира?

— Конечно, нет. Кроме меня в группу были назначены две женщины — Тася Игнатова, певица, восходящая звезда, и Валя Нестерова, талантливая жонглерша. По идее Маклярского, именно она должна была бросить в зал с немцами бомбу, замаскированную под цирковую булаву. Было много забавных эпизодов в истории этого подполья, о них я рассказывал в своей книге.

— А что вы делали после несостоявшегося московского подполья?

— В начале войны генерал Судоплатов был назначен начальником Партизанского управления НКВД СССР. В его задачи входило, в том числе, уничтожение личных врагов Сталина. В то время Сталин мечтал уничтожить гауляйтера Белоруссии Кубе. Для таких особо сложных операций нужны были специальные агенты. Заместитель Судоплатова генерал Эйтингон предложил задействовать меня и еще немца по имени Карл. Превращение меня в старшего лейтенанта секретной полевой полиции заняло больше года. Карлу пришлось довольствоваться чином унтер-офицера, поскольку Эйтингон считал, что адъютанту офицера можно будет говорить больше фальшивого старлея.

— Вас посылали на смерть?

— Для меня в то время это не имело значения. На фронте умирали тысячи. Мой отец и мой отчим, оба ушли на фронт добровольцами и были убиты в самом начале войны. Нас двоих послали за линию фронта осенью 1943-го. Под комбинезонами парашютистов у нас была надета немецкая военная форма. В Минск мы проникли, освоились и затем ликвидировали Кубе. Детали ликвидации Кубе и моего участия в этой операции подробно описаны в книге.

— Я знаю, вас представили к ордену за эту операцию.

— Да. И за многое другое. Мне пришлось пройти до самой германской границы, пока осенью 1944-го меня не вернули в Москву. После нескольких бокалов шампанского, выпитого с генералами на конспиративной квартире, вручения медалей и визита в Кремль к Швернику за орденом, начальство должно было решить, что теперь делать со мной. Война подходила к концу. Уже было ясно, что Гитлер проиграл и скоро будет уничтожен. Само понятие «партизанщины» кануло в прошлое. Возник вопрос: чем же теперь будут заниматься генералы Судоплатов и Эйтингон? До войны это подразделение занималось в основном «особыми заданиями», исходившими непосредственно от Сталина. «Задания» составляли необходимую составную часть войны, которую вождь вел со своими личными врагами за рубежом и внутри страны. Об этом истинном предназначении спецслужбы генералов знали лишь единицы. И многие из посвященных жили не особенно долго. Тем более что на горизонте подымался опасный противник Судоплатова — Никита Сергеевич Хрущев.

— С чего бы Хрущеву соперничать с Судоплатовым?

— Он стремился отстранить Судоплатова от руководства спецслужбой и поставить туда своего человека. Судоплатова Хрущев просто боялся. Хрущев, один из наиболее удачливых специалистов по выживанию, был особо заинтересован в «спецзаданиях» и широко пользовался такими методами в своей борьбе за власть над Украиной. Судоплатов много знал о «привязанности» Хрущева к террору, но упрятать генерала в тюрьму Хрущеву удалось только после смерти Сталина. О ключевой роли Хрущева в государственном терроре написал сам Судоплатов в своих мемуарах, а я сейчас говорю о роли Никиты Сергеевича в операции по убийству одного из руководителей эмигрантской организации НТС, предложенной Хрущевым в 1953 году и утвержденной политбюро. Именно эта операция, которую я сорвал, и выбросила меня на Запад.

— А подробности уже можно рассказывать?

— В начале зимы 1945 года мои начальники поняли, что им необходимо срочно найти нового врага, само существование которого дало бы им возможность заняться привычным им делом, то есть созданием тайных (нелегальных) резидентур за рубежом.

— И выбор пал на вас?

— В том числе и на меня — одного из нескольких. От резидента требовалось главное — впитать особенности иной культуры. Для начала Судоплатов выбрал Румынию. В этой стране у него были хорошие связи с коммунистами, как раз приходившими к власти.

— А каков механизм выбора легенды?

— Мне, например, Маклярский выбрал легенду польского беженца только потому, что у него в этот момент оказался набор надежных польских документов, а знание польского языка, как Маклярский был уверен, я приобрету в течение нескольких недель. Учительница моя в самом деле была очень опытной, но ученик оказался нерадивый, и в Румынию я приехал, помня лишь несколько фраз. Судоплатов, тут же приехавший с визитом в Бухарест, уверял меня, что мое существование, основанное на польской липе, скоро закончится и я буду переброшен в другую страну и с более подходящей легендой.

— И?..

— Из его обещаний ничего не вышло. Мне пришлось почти четыре года провести в Румынии, полностью овладеть румынским языком и даже оформить фиктивный брак...

— Вам пришлось сказать незнакомой женщине, что вы ее любите?

— Конечно, нет. Это была деловая сделка, чтобы получить румынское гражданство. Часть моего задания была выполнена — я вошел в образ румына и мог теперь вполне сойти за уроженца Трансильвании. Тогда же произошел перелом в моем отношении к разведке. В силу самого характера моей работы в Румынии я выбирал друзей, не связанных с новым режимом. О них я никогда не сообщал моим начальникам. И именно они открывали мне глаза на сущность того, что компартия делала с их несчастной страной. Миф об освобождении народа в моем сознании рухнул. А еще я встретился лицом к лицу с метафизической реальностью.

— Вы имеете в виду Трансильванию — родину графа Дракулы, страну необъяснимых паранормальных явлений?

— Нет, все происходило в Бухаресте, но детали того, как это случилось, я не могу рассказать даже сейчас. Слишком невероятно. Стоит только упомянуть, что встреча с теми кругами, которых в Румынии называли спиритами, и события, которые произошли на моих глазах, меня потрясли. Мои позиции никогда не были атеистическими, я был всего лишь агностик, но в Румынии судьба меня столкнула с фактами, которые я не мог отрицать. Ирония событий заключалась в том, что мое начальство отнеслось к моему интересу к метафизике с «оперативным» энтузиазмом. По их мнению, такие знания дали бы мне эффективный инструмент для влияния на мои будущие «контакты» в Западной Европе. Они снабдили меня всем необходимым, чтобы поставить мой интерес к метафизике на солидную базу. Парадокс, но именно углубляясь в историю и основы метафизического подхода к реальности, я невольно готовил себя к принятию православия. И осенью 1949-го я отправил письмо Судоплатову с требованием немедленно вернуть меня в Москву и освободить от службы в разведке.

— Как он отреагировал на письмо?

— Не поверил. Сначала подумал, что я просто устал. Но в Москву меня вернули. В ответ на мои просьбы освободить, меня, наоборот, провели в штат с офицерским званием. Потом послали в Австрию жить там, как австрийца среди австрийцев. И спустя какое-то время поручили руководить зарубежной частью операции по ликвидации знаменитого лидера НТС Околовича. Вот на этом задании я и порвал с советской разведкой.

— Почему власть так боялась Околовича?

— Где-то в 1952-м году начались волнения рабочих в Берлине. Хрущев, уже готовый свалить Берия, посчитал, что НТС может поднять народные массы в Советском Союзе. Тогда он выступил на политбюро с требованием немедленно обезглавить НТС и в первую очередь убрать Околовича.

— А где обитал Околович?

— Во Франкфурте. Политбюро дало добро на это убийство. Хрущев немедленно сместил Судоплатова и назначил на руководство разведкой Панюшкина. Так все и завертелось. Панюшкин утвердил план задания. Специально подобранной группе из одиннадцати офицеров и агентов — специалистов по «мокрым делам», давно живущим в Восточном Берлине, дано было задание. Подготовка была колоссальной. Для убийства было создано бесшумное оружие, закамуфлированное в пачки сигарет «Честерфилд». В декабре Панюшкин доложил Хрущеву, что все готово. В том же месяце я привез двух профессиональных убийц в Москву, где им лично передали приказ советского правительства ликвидировать Околовича. После этого исполнители посетили Мавзолей...

— Это у них что-то вроде культурной программы было?

— Вроде того. Они вылетели в Австрию. Все было готово и тщательно проверено за исключением одной детали — никому не было известно, что я твердо решил сорвать убийство. О моем решении знала только Яна, моя жена. То, что мы тогда с ней начали, — это была, по сути, борьба с КГБ, которую, как я считаю, мы в конце концов выиграли.

— А чем они заплатили? Яна и ваш сын?

— После того как Москва узнала о моем приходе к Околовичу, Яну тут же арестовали и отправили в Лефортово. Я дал пресс-конференцию в Бонне, и имя Яны получило мировую известность. Это заставило КГБ резко изменить отношение к ней. В политбюро просто испугались, ведь шум поднялся большой. В конце концов и Яна, и мой сын, вообще моя семья отделались сравнительно легко, их не разлучили, сослали в Сыктывкар, где, между прочим, Яна не была лишена гражданских прав, работала инженером, а наш сын ходил в школу. В итоге он окончил МГУ, получил научные степени, стал известным ученым. Но об этом я узнал только в начале 1990-х, когда связь с ними восстановилась. А в 1992 году я даже смог приехать в Москву, после того как Ельцин подписал указ о моем помиловании.

— Давайте вернемся к Околовичу. Вы пришли к нему и сказали: «Вас хотят убить. Спасайтесь». Или что?

— Я считаю, что мне просто повезло. Исполнителей, которые должны были убить Околовича, я отослал на юг Германии за оружием, привезенным швейцарским агентом в автомобильной запаске. А сам пошел прямо на его квартиру во Франкфурте.Околович сам открыл мне дверь, он явно был один. Смотрел на меня молча, и я видел, что он тщательно скрывает свое волнение. В конце концов попытки его убить были и раньше, хотя ни одна из них не была подготовлена так тщательно. Я попросил разрешения войти в квартиру, и он посторонился. Я сел на диван в маленькой и единственной комнате (еще были только передняя и кухня) и объяснил, что КГБ послало двух профессиональных убийц, чтобы его убрать, но я контролирую этих исполнителей и намерен убийство предотвратить. Главное, что мы должны сделать, — это найти план, как сделать убийство невозможным, и тогда я смогу вернуться в Москву. Околович возразил, что, по его мнению, я вернуться уже не смогу, потому что о моем поступке все равно станет известно. С другой стороны, он был уверен, что мне дадут политическое убежище. Я сказал ему, что мне политическое убежище ни к чему, покидать я Родину не собираюсь и, главное, у меня семья в Москве. Я добавил, что обдумал несколько вариантов, по которым убийство может быть сорвано. Околович легко доказал, что рано или поздно Москва узнает. Долгое время мы молчали, а потом стали обсуждать, как вывезти мою семью на Запад. То, что мы придумали, было ошибкой, о которой я сожалел на протяжении многих лет.

— А на чем вы прокололись?

— Мы решили, что Околович ничего не скажет американцам. Он просто с ними посоветуется по поводу возможности вывезти семью некоего советского, который обратился к НТС за помощью. Никакой связи с планом его убийства и никаких данных, которые могли бы помочь советской агентуре понять, кто я такой не было. И все было бы хорошо, если бы Околович не рассказал обо мне своим коллегам по НТС. Я понимаю, он был прежде всего лояльным членом своей партии, и партийная дисциплина оказалась для него превыше всего. Но его коллеги из Исполнительного бюро НТС имели свои обязанности по отношению к американской разведке. В результате ЦРУ решило, что история с приходом какого-то советского гражданина к Околовичу просто попытка НТС поднять себе цену в глазах американцев, так называемый пришелец — фикция и его просто нужно немедленно задержать, чтобы НТС впредь было неповадно устраивать такие инсценировки. ЦРУ узнало день и время моей тайной встречи с Околовичем, оцепили площадь Оперы, где Околович ждал меня в своей машине, и фактически арестовали меня. У меня были настоящие австрийские документы, никаких законов Германии я не нарушал, и вообще власть ЦРУ на австрийских туристов в Германии ни в коем случае не распространялась. Но ЦРУ было уверено, что им законы не писаны.

— Вас заставили сотрудничать с ЦРУ?

— Я никогда не сотрудничал с ЦРУ! Не пошел бы на это ни за какие коврижки. Они допрашивали меня по ходу следствия, связанного с покушением на Околовича. Но я обсуждал с ними только те детали и ту агентуру, которая все равно становилась им известна по ходу следствия. После пресс-конференции ЦРУ просто посадило меня в отдельный военный самолет и доставило в США, где поселило в небольшом домике за пару кварталов от Белого дома. Я терпел эту изоляцию до осени, поскольку работал над серией статей для одного из журналов. Когда статьи были напечатаны в ноябре-декабре и я получил достаточно авторских, чтобы вернуть ЦРУ небольшие суммы, которые одолжил у них, я потребовал от Госдепартамента или возвратить меня в Германию, или освободить от «протекции» ЦРУ. Правительство США дало мне право проживать в их стране без контроля со стороны ЦРУ.

— Вы ведь были приговорены к расстрелу здесь, в СССР. Разве приговор не пытались привести в исполнение?

— Я никогда от смерти не убегал. Не убегал ни во время войны, ни тогда, когда отказался от приказа об убийстве Керенского.

— Вы отказались убить Керенского?!!

— Это политическое убийство должно было состояться в 1952 году по прямому приказу Сталина. Его исполнителем должен был стать я. Для меня участие в убийстве никогда не было приемлемо. Я сорвал эту операцию прямым отказом. Почему не расстреляли? Была невероятная цепь совпадений, считайте это удачей. Сталин потребовал отчета. Спасая себя, Судоплатов поневоле спас и меня. После того как я оказался на Западе, агенты Пятого управления КГБ охотились за мной в течение многих лет по всему миру. Я свободно выступал с докладами и интервью во многих странах безо всякой защиты, именно поэтому два раза меня чуть-чуть не убили. Сначала меня пытались отравить в Париже весной 1958-го, потом они подсыпали мне в кофе радиоактивный таллий, когда я принял участие в журналистской конференции во Франкфурте.

Немецкие врачи заявили Околовичу, что они поставят мне окончательный диагноз только после вскрытия, настолько они были уверены, что мне пришел конец. Но произошло чудо. Я выжил. Кто меня спас? Я считаю, что Бог. Это была моя защита.

— Вы сейчас понимаете, с кем вы воевали? И главное за что?

— За право на совесть. Во время войны я воевал с врагами моей Родины. Потом служил в Румынии, где мне подлостей не предлагали. В этом я тоже видел служение России. А вот когда я понял, что спецслужба выполняет приказы зачастую преступные, тогда я начал свою личную борьбу с этой кликой и считал эту борьбу тоже как исполнение долга перед моей Родиной.

— А что было еще между работой штатного профессора психологии и службой капитана КГБ?

— В начале 1959 года, когда я закончил серию лекций и находился в ФРГ, мне передали предложение Южновьетнамского лекционного агентства сделать несколько докладов в этой стране. Однако это оказалось уловкой. В Сайгоне вместо агента по докладам меня встретил личный секретарь президента Нго Дин Зьема, который отвез меня в президентский дворец.

— А зачем вы были нужны Зьему?

— Зьему нужен был советник, знакомый с тактикой и методами коммунистических партизанских соединений, но в то же время не зависимый от каких-либо разведслужб, включая ЦРУ. По имеющейся у него информации, таким человеком был я. Проблема была в том, что Северный Вьетнам, по всем разведданным, планировал начать партизанскую войну против Юга. Зьем, полагаясь на мой опыт партизанской войны в советских соединениях, ждал от меня совета, какую стратегию можно вьетконговцам противопоставить. В итоге был разработан секретный план «Бин Мин», то есть «рассвет». По этому плану Юг в противовес создавал партизанские отряды на Севере для наступления на коммунистическое правительство. План сработал бы, если бы не встретил сопротивления агентов ЦРУ в Сайгоне.

— Этой победы не хотели сами американцы?

— Да-да, не удивляйтесь. Вашингтон не хотел поражения Северного Вьетнама. Американцы совершили много ошибок, о которых до сих пор умалчивают. Когда я понял, что как советник не могу больше быть полезен Зьему, я вернулся в США. Это было в 1961 году. Некоторое время спустя Зьем и его брат были убиты вьетнамскими офицерами-путчистами, знавшими, как Зьем мешает некоторым политикам в Вашингтоне. В результате во Вьетнаме началась война, американцы проиграли, и т.д. О подноготной убийства генерала Зьема я еще расскажу, если моя книга будет издана в России или в английском варианте на Западе, но именно за пределами США.

— А почему не в США?

— А в США боятся моей книги. Ничего, найдутся издатели на Западе, которые не испугаются этого сообщества.

— Вы были врагом КГБ, теперь вы не угодны ЦРУ. Парадокс.

— Наверное, поэтому я стал профессором психологии. Пришел к тому, чем должен был заниматься.

— А как удалось из разведчика переквалифицироваться в профессора?

— После Вьетнама я работал в Южной Корее. Работал на правительственной радиостанции с ежедневными передачами на русском языке. Однажды послал письмо в Университет в Северной Каролине, США, с просьбой принять меня в аспирантуру факультета психологии. Через три года защитил докторскую диссертацию и в итоге стал преподавать так называемые многомерные анализы, основанные на компьютерных программах. Это был серьезный прорыв в научных изысканиях факультета психологии. После того как я стал «полным профессором», мне дали возможность преподавать на старших курсах все, что я хотел, включая историю тех эзотерических философий, которые для моих молодых коллег были анафемой, а для меня и множества студентов являлись основой нового, современного взгляда на психологические процессы. Но когда мне стукнуло семьдесят, я понял, что пора утихомириться. В 1992 году, в декабре, я получил позолоченные карманные часы — традиционный подарок от университета профессору, уходящему на покой.

— Слушая вас, я иной раз ловлю себя на мысли, что вы прожили не одну жизнь, а целых семь.

— Если считать буквально, то пять. Хотя иной раз мне кажется, что лучше бы это была одна счастливая жизнь, а не пять трудных.

P.S. Чуть больше года тому назад Тому Хэнксу переслали английское издание книги доктора Хохлова «Право на совесть». Прочитав ее, он сказал, что эту книгу надо обязательно экранизировать. Может быть, вскоре кто-то наткнется на эту золотую жилу.

Дмитрий МИНЧЕНОК