СЕРЬГУ В УХО

Англичане-денди уходят в прошлое. Чтобы выжить, чопорному Лондону пришлось перестать быть чопорным

СЕРЬГУ В УХО

Шесть лет назад я бежал подобно лермонтовскому Гаруну из лондонского универмага Selfridges.

«Сэлфриджиз» — большой универсальный магазин на торговой Оксфорд-стрит — не из дешевых. В Хельсинки ему аналогом будет «Стокманн», а в Москве — пожалуй, что ЦУМ.

Меня в Selfridges подавили своим величием продавцы.

Роскошные, как «титаники»; одетые, как денди; выглядящие, как принцы крови, они одним видом дали понять, что не с этого крыльца мне, в клетчатой ковбойке, заходить в их храм. И летел я по эскалатору вниз кувырком.

Добавлю, что за день до этого меня не пустили в ночной клуб «Париж» на Пиккадилли по причине несоответствия дресс-коду.

— Знаете, сэр, — сказал на входе роскошный черный парень в смокинге и рубашке с ослепительно пенящемся жабо, — в Лондоне после шести коричневые ботинки не носят.

— В настоящем Париже, сэр, — робко квакнул я, — меня бы в любой клуб пустили босиком.

— Вы в Лондоне, сэр! — ответствовало с улыбкой в 64 зуба черно-белое чудовище, и я проводил остатки лондонских дней с ощущением бедного родственника на дядином обеде. Наматывая на ус, что настоящий джентльмен должен костюм шить, а не покупать, что на приличных пиджаках петлички на рукавах настоящие, прорезные (отчего одна пуговица может быть не застегнута), что клинышек в разрезе манжет рубашки называется «листвицей» и что в знаменитом среди джентльменов торговом доме Pink она бывает розового цвета.

После Selfridges ни одна сила мира не заставила бы меня зайти в еще более дорогой и знаменитый, пылающий в ночи всеми огнями святого Эльма универмаг «Хэрродз».

Так вот спустя шесть лет я решил расстаться с былыми страхами и повторить прежний маршрут. Правда, что-то смутно указывало, что его за это время изрядно затоптали. Теперь менеджер моего банка носил стрижку типа «стога разметало гранатой» и тату на шее. Бывшую электростанцию в Саутворк соединили стеклянным мостом с собором Святого Петра, выпотрошили начинку и устроили галерею Тейт-модерн: я лежал на полу в машинном зале под выложенным зеркалами потолком, под гигантским искусственным солнцем, в дыму струящегося газа и вместе с другими выкладывал из наших тел буквы и слова. В деловом Сити туда-сюда сновал народ в синих костюмах, галстуках и сине-желто-рыжих кроссовках. Строгий 501-й темно-синий «ливайс» носил в Лондоне, похоже, я один: нынешние лондонские магазины иных джинсов, кроме как предварительно стираных и рваных, не предлагали.

О господи, клуб «Париж» закрылся, о нем никто и не помнил! Ночная тусовка из центра Вест-Энда и «Ковент-Гарден» вообще перебралась в железнодорожный, промышленный, дешевый Ист-Энд, с граффити, бангладешскими лавчонками и подозрительными химчистками с объявлениями на арабском.

Внутренне леденея, я зашел в Selfridges. Играли драм-энд-бэйс и немножко брейк-бит. На этаже одежды для джентльменов висели классные желтые батники в офигенных синих и красных тюльпанах. Рядом приплясывал черный продавец. Я вздрогнул. На секунду показалось — тот самый, из «Парижа». В том отделе, где я когда-то покупал классические черные ботинки с отстроченным мыском, возвышался монблан прогрессивных сочетаний кислотного розового с желтым и зеленого с красным. Мне лично понравились башмаки от London Fly, «Лондонской Мухи», с носком, разрезанным пополам: отдельно для большого пальца и остальной стопы. Wow.

Странное что-то приходило на ум. Незадолго до отлета в Лондон мы с приятелем были на модной московской вечеринке. Играл джаз, гуляли девушки в умопомрачительных платьях, официанты разносили бутерброды-канапе. Рядом с нами выпивал и закусывал ухоженный господин лет пятидесяти в очень хорошем костюме и с серьгой в ухе.

— Не понимаю, — наклонился ко мне мой приятель, — либо он уже такой босс, что вообще все может позволить. Либо какой-то недоделанный.

— Ну может, он из рокеров. Память молодости.

— В его возрасте пора бы повзрослеть.

И я невольно запахнул ворот, чтобы он не заметил на мне бусы, купленные как-то по случаю там, где море, солнце и все хорошо...

...Но я возвращаюсь в Лондон. Верите или нет, но общая тенденция такова. Все консервативное, застывшее либо умерло, либо умирает, либо перестроилось, либо перестраивается. Визитная карточка нации, универмаг Marks & Spencer, всю жизнь торговавший одеждой для мисс Марпл и мисс Хадсон, пугает пустотой. Продавцы жмутся робкими кучками ввиду отсутствия покупателей. Акции внизу, убытки рекордны, управляющий директор Люк Вандервельде в отставке.

Би-би-си производит внутреннюю реформу, запускает цифровое радиовещание, на котором один из каналов — BBC IXtra: инди-музыки, от которой темнеет в глазах. И даже того, что идет по «обычному» Radio 1 обычным пятничным вечерком, в России хватило бы, чтобы стать музыкальным событием года для особо продвинутой молодежи.

На телике пятидесятилетние «девушки» в прямом эфире всерьез обсуждают, мешает или нет работе в офисе наличие тату на лице и других открытых частях тела, и приходят к мнению, что не мешает, а позволяет легче установить с клиентом доверительные отношения.

Довольно примеров или еще?

Даже Ministry of Sound, «Министерство звука», самый, пожалуй, известный в России лондонский клуб, весь в долгах как в шелках по причине слишком сильной привязанности к старому, доброму прогрессив-хаусу. Никто, кроме туристов, туда не идет...

Теперь — все?

Дорогие российские мальчики и девочки, особенно достигшие середины жизни или даже перевалившие через нее!

Как и всем брежневским недокормышам, вам, я так полагаю, тоже пришлось недоколбаситься, недогулять, недоплющиться и недорастопыриться. И, держу пари, в мыслях тоже хотелось: серьгу — в пупок, «гвоздик» — в бровь, тату — на лопатку, волосы — в дрэды, и на скейт, серфинг или рейв. Когда б особенно знали, что последнее значит.

Но откладывать далее невозможно — хотя бы потому, что волос на голове все меньше.

Я не то чтобы призываю ринуться во все тяжкие, давая материал для диссертаций о кризисе среднего возраста. Я просто думаю, что потратить жизнь на соблюдение приличий и поддержание традиций — грех куда больший, чем реализация этих желаний. Не говоря уж о том, что поддержание неизменного статуса — свойство скорее смерти, чем жизни. И вообще какого черта мы, сытые старым совковым консерватизмом, с таким упоением кинулись в постсоветский консерватизм?

Чтобы выжить, чопорному Лондону пришлось перестать быть чопорным. Именно оттого здесь лучшие в мире дизайн, музыка и музеи, которые, кстати, за то время, что я их не видел, перестали брать деньги за вход, стали раз-другой в неделю работать до десяти, да еще и подкатывать под эту продленку выпивку и музон и устраивать очень даже ничего parties.

И здесь, в Лондоне, это никого не смущает, как никого не смущают пропирсингованные пенсионерки, целующиеся на набережных со своими крашеными ровесниками-бойфрендами.

Москва на этом фоне не то чтобы скучновата, но серовата. Может, обувь на людях не та. Может, морды на людях не те.

Попробуйте не побояться попробовать. Что нам за это может быть?

Перед лицом своих товарищей торжественно клянусь вернуться в Россию из Лондона с серьгой в ухе.

Дмитрий ГУБИН, Лондон