ЭМИР КУСТУРИЦА: "Я ДЕЛАЮ ТЕРАПЕВТИЧЕСКОЕ КИНО"

ЭМИР КУСТУРИЦА: "Я ДЕЛАЮ ТЕРАПЕВТИЧЕСКОЕ КИНО"

Жизнь чудесна» считается первым фильмом Эмира Кустурицы о любви, хотя «Время цыган» тоже во многом о любви. Речь о любви во время боснийской войны между сербом и мусульманкой (которую сербу изначально навязали в заложницы, чтобы он обменял ее на своего плененного сына) в ситуации окружающего их дикого то смешного, то жестокого военного и мафиозного загула. Кустурица настаивает на том, что война в его фильме не главное и «Жизнь чудесна» — картина нисколько не политическая, что страсти в ней абсолютно шекспировские, но обозреватель «Огонька» не мог не побеседовать с ним и о политике тоже.

— Вы пересмотрели свой фильм с российской публикой? Насколько адекватной была ее реакция?

— На премьере в «Пушкинском» я посмотрел только первые минут пятнадцать. Мне показалось, что публика у вас более активная, нежели в других странах, она реагировала на происходящее более интенсивно и именно в тех местах, где, по моему замыслу, и должна была реагировать. Наверное, это говорит о том, что у России и Сербии общие духовные и культурные основы, общее понимание юмора, общие представления о трагическом и печальном. Кроме того, в России и Сербии сохранилась традиция восприятия кинематографа как искусства, а не только развлечения. Среди фильмов, на которых я учился, было очень много русских.

— Насколько важен для вас приз Московского фестиваля за вклад в киноискусство?

— Поначалу, признаюсь, я чуть напрягся. Такие призы обычно вручают режиссерам, которые уже все сделали, стары и ни на что больше не способны. А я еще собираюсь поснимать. Но потом я подумал, что поскольку недавно стал дедом, то тоже могу считать себя старым.

— Во всех ваших фильмах, и в «Жизнь чудесна», тоже есть жестокие, но при этом абсурдные и смешные сцены. Вот драка на стадионе во время футбольного матча: бьют друг друга смертным боем, штангами от ворот. Но подрались — тут же выпили, помирились и спели вместе. А утром начали друг в друга стрелять. Что это — особая балканская (шире — славянская) жестокость или отражение неуемной национальной широты и буйства души?

— Я бы напомнил вам о русской литературной традиции черного юмора. Вспомните, например, Гоголя. Эта традиция черного юмора пронизывает всю русскую литературу вплоть до Чехова и Булгакова. Что характерно и для нас, и для вас — и на что нужно обратить внимание в фильме — это резкие переходы от печали к радости. Для всех моих картин характерна быстрота смены тонов и настроений — иногда в пределах одного кадра. Это мой способ видения мира.

— С чем связаны ваши странные заявления, появившиеся после «Подполья», что вы вроде бы хотите уйти из кинематографа, к счастью, оставшиеся только заявлениями?

— После «Подполья» меня стали обвинять в том, что я сербский националист. Эти обвинения подействовали на меня очень тяжело: я почувствовал, что мне пытаются блокировать дорогу, хотят закрыть мне рот. Я не собирался и не собираюсь оправдываться, что я не националист (хотя я не националист), но сейчас ситуация такова, что националистами называют всех, кто стремится создать эстетический идеал прошлого. Всех, кто желает сотворить полноценную картину мира со всеми ее аспектами: политическими, историческими, социальными, психологическими. Режиссеров пытаются делить на тех, кто cool (Кустурица использует английское слово «крутой». — «Огонек».), и на националистов. На самом деле все эти ярлыки — полнейшая глупость. Они ничего не значат.

— Раз уж мы затронули прошлое: вы говорили в предисловии к «Жизнь чудесна» (это напечатано в каннском буклете к фильму), что в 1992-м первые дней сорок вообще не могли поверить в то, что в Югославии идет война. Как вы оцениваете задним числом: Югославия как страна могла сохраниться?

— Мне очень нравится одно выражение: «История — это попытка привести к общему знаменателю то, что нельзя привести в принципе». Люди всегда начинают осмысливать событие только тогда, когда оно уже произошло. Концепция раздробления Югославии была давней. Западу всегда было выгоднее, чтобы существовали шесть небольших территорий, а не одна большая Югославия. Политики в этих новых маленьких странах не играют сейчас никакой роли, они вынуждены подчиняться транснациональным корпорациям. Я думаю, что значительная заслуга (в кавычках) в этом раздроблении принадлежит разведслужбам. И так получилось, что основное направление удара пришлось на сербов. Сербия была ключевым звеном в том многонациональном объединении, которое называлось Югославией, и Сербия была связана с Россией...

— Однако назад к фильму. Название «Жизнь чудесна», учитывая многие трагедии, которые переживают герои, выглядит коцептуальным заявлением...

— Мне кажется, что жизнь сегодня в целом препакостная. Прошлый век войн и конфликтов давал больше надежды, чем нынешний. Мы каждый день встречаемся со смертью. Мы живем в мире, в котором не осталось иллюзий. Но именно поэтому нужно создавать собственные иллюзии. Я настаиваю на том, что не собирался делать картину о войне, о том, что, мол, вот эта нация права, а эта не права, эта агрессор, а эта не агрессор, — мой фильм не похож на то, что вы видите по телевидению, репортажи которого поверхностны и манипулируют вами. И мне хотелось, чтобы в конце фильма зрители увидели приоткрытую дверь и словно бы услышали: «Ребята, надежда есть!» Я уверен, что искусство способно воздействовать на человека терапевтически: четыре последних моих фильма сняты в рамках этой концепции терапевтического кинематографа. Сейчас я провожу эксперимент: в одном из белградских сумасшедших домов пациентам показывают мои фильмы восемь дней подряд. Надеюсь на позитивный результат.

— Едва ли не самый оптимистический герой в вашем фильме — ослица, которая тоже пережила трагедию и хочет покончить с собой из-за несчастной любви, но потом обретает веру в новую жизнь. Во всех ваших фильмах много животных, которые — как актеры — работают потрясающе. Как вы от них такого добиваетесь?

— Я очень долго снимаю свои фильмы. В результате даже осел начинает хорошо играть.

— Все понимаю, но как вы работали с котом? Ваш кот-разбойник — один из самых ярких персонажей «Жизнь чудесна».

— Чтобы кот сыграл так, как он сыграл, как раз и надо верить в то, что жизнь — это чудо. А вообще с животными работать намного проще, нежели с людьми.

— Лет десять назад вы хорошо отзывались о своем американском опыте — фильме с Джонни Деппом и Фэй Данауэй «Аризонская мечта». Почему вы не продолжили работу в Америке?

— Тот фильм не был вполне американским — он снимался в Америке, но на французские деньги. Это естественно, что я не работаю в Голливуде. Я делаю авторское кино, которое в Голливуде невозможно. Там делают фильмы, как изготавливают одежду. Голливуд обслуживает концепцию корпоративного мира, в котором все мы не люди, не граждане, а потребители. Современное кино вообще превращается во что-то наподобие видеоигр. Но, кстати, я очень люблю голливудское кино 30 — 50-х годов.

— На какое-то время вы уходили из кино. Что заставило вернуться в него и снять «Черную кошку, белого кота» и «Жизнь чудесна»?

— У меня ощущение, что когда ты снимаешь картину, ты чуточку отодвигаешь смерть. Съемки помогают преодолеть ощущение своей малозначительности по отношению к таким глобальным вещам, как Вселенная. Я не хочу сказать, что снимаю картины, потому что боюсь смерти. Просто если человек умеет снимать фильмы, у него возникает потребность выражать себя через них. Бороться с этой потребностью невозможно.

Юрий ГЛАДИЛЬЩИКОВ

ФЕДОР САВИНЦЕВ / ФОТО ИТАР-ТАСС