ШТРАФБАТ

Отрывки из повести*

ШТРАФБАТ

В блиндаже было жарко - горели две бочки-буржуйки. Трое офицеров - капитан и два обер-лейтенанта - в расстегнутых мундирах играли за столом в карты. На топчане у стены, рядом с рацией и полевым телефоном, на толстом матрасе спал на спине, раскинув руки, толстый человек в кителе с майорскими погонами, тихо похрапывая и причмокивая во сне толстыми губами.

Взвизгнули разом два выстрела - оба лейтенанта, не успев схватить лежавшие на столах вальтеры, рухнули на пол. А из-за спин русских появился еще один, шагнул к столу, направив пистолет на капитана, сказал тихо:

- Хенде хох.

Ошеломленный капитан машинально подчинился. Ему заломили руки за спину, скрутили веревками, заткнули кляпом рот и силой усадили на стул. А в блиндаж ввалились еще трое русских. Один, увидев на столе карты и деньги, сморщился, как от зубной боли:

- Люди делом занимались, а мы помешали...

Шум и возня разбудили майора. Он тяжело поднялся, сел, хлопая глазами и не понимая, что происходит вокруг. Под нос ему тут же сунули ствол пистолета, и дрожащий голос спросил по-немецки:

- Где офицерские оперативные карты?

- Что-о?! - заорал майор и попытался вскочить.

Глымов, стоявший рядом с Шутовым, резко ударил майора пистолетом по голове, и тот повалился на топчан.

- Вяжите его, - приказал Глымов, - и валим отсюда по-быстрому.

- А карты? - спросил Глеб Самохин.

- Ищи! Стира, паскуда, ты чего делаешь?

Леха Стира лихорадочно собирал со стола карты и деньги и совал их за пазуху. Сунул заодно и две нераспечатанные колоды, оглянулся на Глымова, ответил виновато:

- Я это... к-карты ищу... - Он принялся обшаривать карманы мундиров, висевших на спинках стульев, и вдруг увидел офицерские планшетки, лежавшие на полу, поднял одну, посмотрел. - Да вот же карты, Антип Петрович!

- Бери! Все планшетки заберите! Самохин! Светличный! Первыми выходите!

Стира успел подхватить бутыль шнапса и две бутылки вина, рассовал по карманам бушлата, потом схватил пирожное и сунул в рот, схватил другое, тоже запихнул.

- Подавишься, крохобор, - прошипел Глымов.

- Не... оно во рту тает, - ответил Леха.

- Дай-ка попробовать, - потянулся к чашке Жора.

- Мародеры... - презрительно сплюнул Светличный.

- Заткнись, мразь политическая, пасть порву, - еле выговорил набитым ртом Леха, развязывая узел вещмешка, высыпая туда из чашки пирожные и последним выскакивая из блиндажа.

Согнувшись и пригибая к земле капитана и майора, разведчики рысцой побежали к окопам. Дождь все шел и шел, стоял завесой, и темень была, хоть глаза выколи.

Первыми в окопы свалились Самохин и Светличный, приняли на руки связанных пленных, потом выбрались на другую сторону. Снизу пленных подталкивали, чуть ли не поднимали на руках, а Самохин и Светличный тянули их вверх, и все матерились шепотом, поминая и черта, и Бога, и родную мать.

Лучи прожекторов, шаривших по полю, вдруг выхватили из темноты бегущие фигуры, и тут же ударили трассирующими пулеметные очереди.

Разведчики с маху попадали на землю. Пули свистели над головами. Мычал и дергался майор, выпучивал глаза. Глымов сказал:

- Шутов, переведи этим паскудам. Если они мешать нам будут, кочевряжиться и вообще если нас немцы догонят, я их постреляю первыми.

Заикаясь и с трудом подбирая слова, Степа Шутов стал переводить. Майор напряженно слушал, потом замычал что-то, замотал головой. Глымов вынул кляп, и майор чуть ли не заорал, фразы сыпались у него изо рта, как горох из порванного мешка.

- Чего он травит? - спросил Глымов.

- Да не пойму я ни черта, - поморщился Степа Шутов. - Все говорит, не имеете права, не имеете права!

- Тут права качаловские, - усмехнулся Глымов. - Кто больше накачал, тот и прав.

Пулеметы пристрелялись, и пули цвенькали совсем рядом.

- Гляди, Антип Петрович, немцы! - Леха Стира показал в сторону окопов.

Там, вдали, угадывались черные цепи немцев, бегущих по полю следом за разведчиками. Изредка они попадали в лучи прожекторов, на бегу били из автоматов веером, от живота.

- Перебьют нас, как куропаток, - сказал Глымов и скомандовал: - Давай за мной, братцы, перебежками. Фрицев прикрывайте. Убьют - с вас спрошу! Пошел!

Пулеметы заторопились: в пелене дождя трассирующие следы показывали, куда точнее бить. И вот пуля ударила в спину Жору Точилина. Он споткнулся на бегу, упал на колени, на локти, тут же вскочил и побежал снова и через несколько шагов снова упал.

Самохин обернулся, но кинуться на помощь товарищу не мог - держал под руку майора. К Жоре бросился Степа Шутов, попытался приподнять его за плечи, бормотал бессвязно:

- Давай, Жора... за меня берись... вместе побежим... давай, Жора...

- Пошел вперед, сучонок, вперед! - Выросла рядом фигура Глымова.

И Шутов побежал. А Глымов присел, посмотрел Жоре в глаза. Шумел дождь, грохотали автоматы, и лучи прожекторов, как очумелые, метались по полю.

- Добей меня, Антип Петрович... все равно хана...

- Прощевай, Жора. Ты никогда не был фраером...

Они упорно бежали, хотя силы были на пределе. Глеб Самохин сбросил вещевой мешок, и бежать стало легче. За ним скинул вещмешок Родион Светличный. Только Леха Стира упрямо не желал расставаться со своим добром.

И тут, уже перед самым лесом, пули клюнули толстяка майора и Глеба Самохина.

- Немца убило! - крикнул с отчаянием Шутов.

- Какого?! - громко спросил на бегу Глымов.

- Толстого! Майора! И Самохина убило!

- Не повезло, твою мать! Столько тащили!

Оглянулись в последний раз - майор лежал навзничь, капли дождя стучали в неподвижную спину Самохина.

Они ворвались в лес, но не остановились.

Наконец под ногами зачавкала болотная жижа.

- Болото! - задыхаясь, крикнул Глымов. - Болото пошло! Поберегись - вытаскивать некому!

Грохот автоматов стал стихать. Лучи прожекторов упирались теперь в редколесье, расплывались молочным туманом. И немцы замедлили бег, понимая бессмысленность дальнейшего преследования...

Утро застало разведчиков на небольшом островке посреди болота. Дождь кончился, под солнцем сохли во мху мокрые телогрейки и бушлаты, штаны, сапоги и портянки. Меж кочками, поросшими папоротником и яркими незнакомыми цветами, живые окна воды, куда попасть было страшнее всего.

Глымов, Светличный и Шутов спали вповалку, накрывшись немецкой шинелью, Леха Стира играл с немецким капитаном в карты. Леха сидел в капитанском мундире, наброшенном на голые плечи, офицер - в линялой красноармейской гимнастерке, из коротких рукавов торчали длинные волосатые руки.

- Че там у тебя еще есть? Ага, котлы! Давай, ставь на кон! А я вот ножик ставлю. Видишь, какая наборная ручечка? Дорогой ножичек, не хуже твоих часиков.

Капитан пожал плечами, снял часы и положил их на расстеленный бушлат.

- Играем в очко, понял? Очко! Двадцать одно! Вот смотри: дама, семерка, туз - двадцать одно. - Леха взял из планшетки чистый лист бумаги и нацарапал тузов, дам, королей, семерок и восьмерок, а напротив цифры. Протянул капитану. Тот внимательно посмотрел, вдруг улыбнулся и ответил на ломаном русском:

- Понял...

- Ну, поехали, - Леха выдал немцу карту.

Через три хода немец бросил карты на бушлат. Там лежали семерка, туз и дама.

- Очко! - улыбнулся немецкий капитан.

- Ох ты, ехам бабай! - поскреб в затылке Леха. - Как же это я прокинулся? Ладно, давай, банкуй, фашистская морда, - и Леха Стира протянул капитану колоду.

Тот принялся тасовать. Его напряженный взгляд скользнул по обнаженному животу Стиры на пояс, из-за которого торчали рукоятки пистолетов. Но Стира мгновенно перехватил его взгляд и погрозил капитану пальцем:

- И не думай. Сразу - капут! Смотри, Гитлер, я ставлю...

- Найн, - сказал немец. - Я не есть Гитлер.

- А кто же ты? Я Леха. Кликуха моя - Стира. А ты - Гитлер.

- Найн, - немец покачал головой и нахмурился. - Я есть Генрих Бонхоф, гауптман абвер.

- Ну, по петухам будем, Генрих. - Леха протянул ему руку, и немец неуверенно пожал ее, а Леха громогласно добавил, опять ткнув себя пальцем в грудь: - Леха!

- Леха... - повторил Бонхоф.

- Значит, смотри, Генрих, я ставлю зажигалку. Ваши делали, отличная вещь! А ты давай часы клади. Так, поехали. Давай карту.

Генрих снял сверху колоды карту, протянул Лехе. Тот посмотрел:

- Давай еще. Две сразу. - Леха показал немцу два пальца.

Тот выдал две карты. Леха посмотрел, сморщился:

- Не очко его сгубило, а сгубило двадцать два. Попал. - Он бросил карты на бушлат, порылся в вещевом мешке, выудил губную гармошку и положил на бушлат рядом с часами и зажигалкой.

Глымов заворочался под шинелью, высунул голову, с трудом разлепил глаза. Тут же проснулся и Шутов.

- Подъем, - сказал Глымов, вылезая из-под шинели.

Поднялся Степа Шутов, последним встал Родион Светличный.

- Баба голая снилась, - встряхнув головой, сообщил Шутов.

- Ты ж мухлюешь, Генрих! Куда вольта червей девал? - ворвался в разговор голос Стиры. - Ну, сучара, ты у меня дождешься по соплям!

Капитан с коротким смешком извлек из-за воротника карту, положил на бушлат.

- Не, Антип Петрович, ты видал, а? У них там, в Германии, шулера, выходит, похлеще наших! А еще капитан! Ну, падла, щас мы посмотрим кто кого!

- Сбирайтесь, картежники хреновы! Сейчас пойдем, - негромко скомандовал Глымов. Потом достал из вещевого мешка офицерские планшетки с картами и записями, вынул одну карту, развернул, стал разглядывать многочисленные пометки. Полистал блокнот с записями. Позвал: - Эй, Шутов, ходи-ка сюда.

Степа подошел, присел рядом.

- Гляди, перевести сможешь? То что надо мы добыли или филькина грамота?

Шутов долго старательно рассматривал крючки, стрелки и кружочки с номерами, шевеля губами, по слогам читал надписи.

- Ну? - нетерпеливо спросил Глымов.

- То что надо, Антип Петрович...

Глымов поднялся, глянул на немца и Леху Стиру, усмехнулся:

- Во друзья стали - водой не разольешь.

- Давай, игруля, бери карточку, - бормотал Леха, сверкая глазами. - Что, очко играет? Ну тогда я себе набирать буду... Оп-па... семерочка... оп-паньки... десяточка крестей... Что, фашист, думаешь, остановлюсь? Испугаюсь? Не-е, по роже твоей вижу - у тебя не больше семнадцати.

- О, я-а-а-а! - улыбался Генрих Бонхоф.

- Э, была не была, век воли не видать! - Леха снял третью карту, открыл и заорал: - Есть король, ехам бабай! Наша взяла, Антип Петрович, утерли нос Генриху-фашисту! - Леха сгребал выигрыш с бушлата и складывал его в вещевой мешок. Бонхоф сидел перед ним босой, в коротких красноармейских штанах и гимнастерке.

- Ладно, возьми, - Леха Стира бросил немцу разбитые армейские ботинки и две портянки. - Должен будешь.

Пузыри шли из самой глубины трясины, булькали, лопались на поверхности, и тогда слышался глухой звук, похожий на протяжный вздох огромного таинственного животного. Разведчики передвигались медленно, тыкая березовыми шестами во все стороны, выбирая кочки повыше. Под ногами с хрустом ломались густые пахучие заросли громадных папоротников, хвощей и каких-то диковинных растений с большими листьями, толстыми стеблями и махровыми ядовито-желтыми и сиреневыми цветами. И отовсюду веяло зловещей опасностью.

Впереди шел Шутов, за ним - Светличный, налегке скакал с кочки на кочку Генрих - все остальные были нагружены оружием и вещмешками - и замыкал шествие Антип Глымов.

Шутов скакнул на высокую кочку, она предательски прогнулась, и, оскользнувшись, Степа упал в жидкую трясину. Он провалился по грудь, забарахтался, пытаясь стащить с себя тяжелый мешок.

- Держи! - крикнул Светличный, протягивая Шутову березовую жердь. Тот тянул к жерди руку, но дотянуться не мог, и трясина медленно засасывала его.

- Держи! Держи!

От их судорожных движений болотная топь всколыхнулась, и немец, стоявший на кочке, не удержал равновесия, ухнул по грудь в трясину, отчаянно замолотил руками, выпучив от ужаса глаза.

- А-а, чтоб тебя! - выругался Глымов. - Леха, спасай фашиста!

Леха Стира бросил свой шест немцу - Генрих проворно ухватился за конец, с силой потянул к себе и едва не стащил в трясину Леху. Тот уперся сапогами в кочку, собрав все силы, держал шест, и немец начал потихоньку выкарабкиваться ближе к твердому дну.

Тем временем Степа Шутов смог ухватиться за конец шеста, но вытащить его у Светличного сил не было.

- Я не удержу его! - с отчаянием закричал Светличный. - Потонет Степка!

Услышав крик Светличного, Леха инстинктивно метнулся к нему и они вдвоем потянули Шутова. А лишенный опоры Генрих тут же начал тонуть, истошно вопя:

- Капут! Капут!

- Фашиста тащи! Леха! Кому сказал?! - заорал Глымов. Он и сам стоял почти по пояс в трясине.

- Степка утонет! - обернулся к нему Леха Стира.

- Фашиста тащи, сволочь, убью! Задавлю! - уже не кричал, а рычал Глымов.

Леха кинулся обратно к немцу, поднял жердину, ткнул концом в грудь Генриха. Тот ухватился за шест, и Леха осторожно стал тащить его, перебирая руками шершавое березовое древко. Немец медленно выдирался из тягучих объятий трясины, наконец уцепился за стебли на большой, словно шапка, кочке и рывком подтянулся и выбрался на сухое место. Упал на колени, взахлеб дыша, и вода текла с него ручьями. Рядом стоял, навалившись на шест, Леха Стира, задыхаясь, не в силах шевельнуться.

А Светличный сделать уже ничего не мог. Степа Шутов с головой погрузился в трясину, через мгновение вынырнул, хватая ртом воздух и все еще держась за конец шеста... Глымов рванулся к нему, разбрызгивая жижу, но не смог пройти и четырех шагов - трясинная гладь тяжело заколыхалась вокруг него. Там, где только что был Шутов, стали всплывать и лопаться большие мутные пузыри. Светличный плюхнулся на кочку и выронил шест, глядя, как успокаивается трясина.

- Помоги... - прохрипел Глымов.

Леха Стира дернулся, но немец опередил его - растянулся на кочке и протянул Глымову руку, другой упираясь в зыбкую почву.

Глымов поймал руку немца, вцепился в нее и стал медленно вылезать на сухую и твердую землю. Подскочил Леха и тоже вцепился в руку Глымова. И топь нехотя отпустила свою жертву.

Глымов сел на землю, вылил из сапог воду, выжал портянки. Спросил после паузы:

- Леха, табак сухой есть?

Леха Стира молча протянул ему кисет с махрой и четвертушку бумаги. Глымов свернул «козью ножку», прикурил, глубоко затянулся и протянул цигарку Лехе. Тот закашлялся, вернул цигарку Глымову. Глымов выпустил дым из ноздрей, проговорил:

- Так оно и бывает - где не ждешь, там и теряешь...

Через сутки, оборванные, грязные и небритые, они стояли в блиндаже генерала Лыкова. Немецкие офицерские планшетки с картами лежали на столе. Рядом вытянулся Генрих Бонхоф, в солдатских ботинках на босу ногу, в коротких красноармейских галифе и разодранной на груди гимнастерке с рукавами, едва доходившими до запястий.

- Парадный вид у вас, господин гауптман, ничего не скажешь, - усмехнулся Лыков, и офицеры, которых в блиндаже было много, дружно рассмеялись.

Переводчик, молоденький лейтенант Васильев, перевел слова генерала, и Генрих Бонхоф ответил по-немецки, вежливо улыбнувшись:

- Прошу прощения, господин генерал, за внешний вид. Дело в том, что все мои вещи, и мундир в том числе, ваши солдаты выиграли у меня в карты.

- В карты?! - изумился Лыков и медленно перевел взгляд на комбата Твердохлебова, потом на Глымова, Родиона Светличного и Леху Стиру. - Как это в карты?

- Пока через болото шли... - подал голос Глымов, - по ночам время коротали... А уж где немцу с нашим братом в карты тягаться, - Глымов усмехнулся. - Раздели бедолагу до трусов.

Генерал Лыков довольно рассмеялся, и следом за ним одобрительно засмеялись офицеры, помягчели жесткие взгляды, которыми они окидывали штрафников.

- Молодцы, ребята! - Лыков глянул на Твердохлебова. - Представить мне все документы штрафников, участвовавших в рейде. Живых и погибших. Будем направлять командующему армией.

- Ну, Генрих, ну, сучара немецкая, чуть-чуть под монастырь не подвел! - долго еще возмущался Леха Стира, когда они вышли из блиндажа. - Кореш называется!

- Ты мундир-то ему верни, - посоветовал Твердохлебов, - а то его сейчас по разным штабам возить будут, допрашивать, а он как босяк...

- А хрена вот! - Леха выставил перед собой согнутую в локте руку. - Воровской закон - что проиграл, об том не вспоминай! Мне бабы в деревне из его мундира такой куртоганчик сошьют - картинка будет! А я ему еще свои ботинки армейские отдал! Почти новые! Пожалел гада, чтоб ноги босиком не сбивал!

- А ты у него котлы новые отобрал, швейцарские, - сказал Светличный.

- А ты видел?

- Видел, конечно, - усмехнулся Светличный. - «Омега», шикарные часы!

- Что бы там ни было, а выпить я просто обязан! - вслух размышлял Леха Стира. - Ребят помянуть надобно, и все такое прочее.

- Вот я тебя и спрашиваю... - Харченко расхаживал по блиндажу, а Глымов, Леха Стира и Светличный сидели на табуретах у стола, на котором лежали бумаги и коптили две керосиновые лампы. В углу примостился Твердохлебов, курил самокрутку, слушал разговор. Больше в блиндаже никого не было.

- Да я не пойму, че вы спрашиваете-то, гражданин майор, - прижимал к груди руки Леха, и глаза его выражали искреннее недоумение.

- Я тебя спрашиваю, ты лично видел, что Самохин был убит?

- Да он передо мной бежал, как же не видел-то? Бежал передо мной и упал.

- Ты удостоверился, что он убит? - Харченко остановился перед Лехой Стирой.

- Чего удостоверился? - не понял Леха Стира.

- Что он мертвый? А может, его ранило. И, значит, он в плен попал. Теоретически это можно предположить? - Майор Харченко раскачивался с носков на пятки, заложив руки за спину, и в упор смотрел на Леху Стиру. Тот совсем растерялся. За всю его уголовную жизнь самые ушлые следователи не додумывались до таких вопросов.

- Да мертвый он был, че я, мертвяка от раненого не отличу? - махнул рукой Леха Стира.

- Ты на вопрос отвечай, - ледяным тоном остановил его Харченко. - Теоретически можно предположить, что его ранило и он был жив? Я спрашиваю, теоретически можно предположить? Теоретически?

- Теоретически? - Леха Стира мучительно раздумывал, чувствуя какой-то подвох в вопросах особиста и не зная, как от этого подвоха ускользнуть.

- Ну да... - кивнул Харченко. - Чисто теоретически.

- Ну-у... теоретически, конечно, можно... Но только теоретически, гражданин майор!

- Значит, если можно теоретически предположить, что Самохин был только ранен... - майор Харченко вновь заходил по блиндажу, - значит, можно предположить, что Самохин попал в плен?

- Как это? - Леха Стира даже привстал с табурета. - Я ж вам толкую...

- Ты сядь, сядь, я сказал! - вновь повысил голос майор. - Тебя спрашивают - ты отвечай.

- Че отвечать-то?

- Если ты точно не можешь утверждать, что Самохин был убит, значит, можно предположить, что ранен. Так или нет?

- Ну, так...

- Значит, немцы могли захватить его в плен, так или нет?

- Не могли... - мрачно ответил Леха Стира и с надеждой посмотрел в угол блиндажа, где сидел Твердохлебов.

- Как же не могли, если он ранен был? Ты ж только что говорил, - теперь в голосе майора Харченко слышалось искреннее удивление и даже возмущение. - Что-то ты путать начинаешь, Стира. То одно плетешь, то другое... Если ранен был, значит, могли его немцы в плен взять?

- Не надо так, гражданин майор, издеваться, - вдруг глухо из угла проговорил Твердохлебов. - Скотство это...

- Ты-ы!! - майор рванулся к Твердохлебову, сжав кулаки. - А ну, вста-а-ань! С офицером Красной армии разговариваешь, штрафная морда! И не с простым офицером, псина! С начальником особого отдела дивизии!

Твердохлебов медленно поднялся, опустив руки. В кулаке была зажата самокрутка, оттуда вился сизый дымок. Харченко смерил его взглядом, вернулся к столу и, схватив пачку исписанных листов, заорал, затряс листками:

- Ты мне чего тут понаписал, а? Расписал, раскрасил - аж слеза прошибает! Не иначе как всех к званию Героя Советского Союза представлять надо, да?! Кого, ты подумал?!

- А чего тут думать? Я - сам такой, - пожал плечами Твердохлебов.

- Во-во, потому так и расстарался! В разведку сходили - сразу герои! Всех в задницу расцеловать и в тыл на курорт отправить!

- Ты сам-то хоть раз в разведку ходил, гражданин майор? - вдруг спросил Твердохлебов.

Майор Харченко вздрогнул как от удара, выпрямился, медленно подошел к Твердохлебову, проговорил неожиданно спокойно:

- А мне не надо в разведку ходить. Меня партия и советское государство на другую работу поставили - всякую нечисть на чистую воду выводить. Предателей, которые сперва оружие бросили, в плен сдались, а потом прощения просить приползли! Прости, мать-родина, струхнул я, исправлюсь... Или вот другая сволочь! Контрреволюционная! Против партии воевали! Против товарища Сталина! Против своего народа! А в лагерях сидеть надоело - опять ползут: прости мать-родина, мы исправились! А про всю эту уголовную мразь я и говорить не хочу! Отребье! Им где бы ни воевать, лишь бы не воевать! Как вы быстро решили - вину свою уже искупили! Вре-е-ешь, бывший майор, слишком цена дешевая получается. Смертью - понял? Только смертью вы свои вины пред родиной искупить можете... И я еще больше тебе скажу... Договорить майор не успел - Твердохлебов тяжело ударил его в скулу. Майор взмахнул руками, рухнул навзничь и еще проехал на спине пару метров. Леха Стира и Родион Светличный вскочили, растерянно глядя то на Твердохлебова, то на лежащего на земляном полу блиндажа майора-особиста. Только Глымов не двинулся с места.

Харченко шевельнулся, медленно сел, ладонью утер кровь с губы, сплюнул. Потом осторожно поднялся, одернул китель, поправил кобуру с пистолетом... Прошел к столу, сел, поворошил исписанные листки. Вдруг спросил, и голос был странно спокоен:

- Боец штрафного батальона Стира.

- Я, - ответил Стира.

- Ты видел, как меня ударил комбат штрафного батальона Твердохлебов?

- Никак нет, гражданин майор, ничего такого не видел, - Леха Стира вытянулся по стойке «смирно».

- Боец штрафного батальона Светличный, - по-прежнему спокойно проговорил Харченко.

- Я.

- Ты видел, как меня ударил комбат штрафного батальона Твердохлебов?

- Никак нет, гражданин майор, не видел. - Светличный также вытянулся.

- Ну что ж, других ответов я и не ждал... - продолжая перебирать листки, проговорил майор Харченко. - Раз не видели, стало быть, ничего и не было, так, да? - Он поднял глаза от стола на штрафников. - Ну отвечай, Стира?

- Так точно, гражданин майор.

- Именно так... - кивнул Харченко и повторил: - Именно так... ничего и не было. Все свободны. Твои представления, комбат, особый отдел рассмотрит вместе с командованием дивизии и... направит, куда следует. А с вами... с каждым в отдельности... я лично разберусь... с каждым. Всё! - и майор Харченко ударил кулаком по столу.

- Теперь держись, - сказал Леха Стира, когда они вышли из особого отдела и остановились на улице, сворачивая цигарки. - Теперь нас сквозняки замучают.

- Охоту на нас майор устроит, ясное дело, - вздохнул Твердохлебов.

- Видали охотников и пострашнее, - сказал Глымов, прикуривая.

Эдуард ВОЛОДАРСКИЙ

Начало в № 29
*Повесть выходит в свет в издательстве «Вагриус».