Телеведущий и историк Николай СВАНИДЗЕ считает, что призраки русских террористов опять пришли к нам
ПОСЛЕДНИЙ ЗВОНОК: ПРОШЛО ДЕВЯТЬ ДНЕЙ
Николай СВАНИДЗЕ: Нельзя бороться с террором и жить на улицах, носящих имена террористов
— Николай Карлович, Россию многие историки называют родиной терроризма... «Он русский, и это многое объясняет», как говорилось в одном фильме. Это так?
— Я не думаю, что Россию можно назвать родиной терроризма. Все-таки здесь у нас сильные конкуренты. Но что несомненно — Россия не была чужда практике мирового террора. Об этом необходимо думать и постоянно говорить. Потому что в связи с очень многими историческими событиями у нас до сих пор не расставлены точки над «i». Они, правда, и в других странах окончательно не расставлены... Какова роль Наполеона, например, или французской революции для Франции? То же самое и у нас в вопросе с русскими террористами: последнее слово до сих пор не сказано. А надо бы. Ведь предтечей большевиков были именно русские террористы. Да, в отличие от террористов нынешних, они избегали специально охотиться за маленькими детьми. Мало того: есть известный случай с террористом Каляевым, который отказался бросать бомбу в карету с великим князем Сергеем Александровичем, увидев, что вместе с ним едет женщина с двумя детьми. Тем не менее сто лет назад от взрывов бомб террористов тоже гибли невинные люди. И длилось это долго. И именами этих людей у нас до сих пор названы улицы, им стоят памятники. Степан Халтурин, например, который заложил бомбу на царской кухне. В результате царь не пострадал, погибли сорок человек из царской обслуги. В известном фильме «Покаяние» идет речь о том, что тело убийцы нельзя предавать земле, иначе эти идеи снова прорастут. Это образ, но он мне кажется очень близким нынешнему времени. Призраки русских террористов опять пришли к нам. Нельзя бороться с террором и жить на улицах, носящих имена террористов.
— Альбер Камю считал, что русские террористы действовали хотя бы в соответствии с собственными представлениями о морали: за одну чужую жизнь они платили своей собственной. Правомочно ли сравнивать их с нынешними террористами?
— Террористов нынешних и тогдашних трудно сравнивать. Я не могу поставить Ивана Каляева, допустим, на одну доску с теми, кто убивает детей. Каляев бы ужаснулся этому, я уверен. И Савенков. И Вера Засулич. А вот сравнивать терроризм, как явление, нынешний и бывший — абсолютно правомочно. Если один человек бросает бомбу в другого, грань очень тонка — неизбежно гибнут случайные прохожие. А моральным оправданием и тогда, и сейчас может служить что угодно. Среди русских террористов была, например, молодежь из еврейских местечек, которые видели ужасы еврейских погромов...
— То есть формально у них тоже был мотив мести?
— Конечно. Но они тоже убивали невиновных. А ведь главные принципы даже кровной мести на Кавказе, у других народов заключаются в следующем: те, кто не имеет отношения к роду обидчиков, страдать не должны. Дети страдать не должны. Женщины страдать не должны. Воюют мужчины с мужчинами. Кровная месть распространяется только на мужчин. С женщинами и детьми никто не воюет. Террор противоречит даже принципам кровной мести.
— Если, как ни кощунственно, отрешиться от эмоций — насколько целесообразно и продуктивно сегодня искать в истории России параллели с нынешними трагедиями? Эти параллели могут помочь или только помешают?
— Вы знаете, исторические параллели не могут помешать никогда. Как не может помешать знание. Для сознательного человека очень важно знать, что до того, как его родила мама, много чего было. Важно знать, что все уже было. И террор был мировой, и Россия, надо сказать, сейчас уже во второй раз оказывается жертвой крупной мировой террористической организации. В первый раз это было в начале XX века. Потому что Октябрьский переворот — это было не что иное, как успешная акция террористической организации под названием «Российская коммунистическая партия (большевиков)». Которая, воспользовавшись Первой мировой войной, найдя слабое звено в цепи, как они говорили, «капиталистических», а на самом деле цивилизованных стран, и вгрызлась в это слабое звено. И, кстати, первое, что сделали большевики, придя к власти, — убили детей: царевича Алексея и его сестер. Убили зверски. Прошло сто лет — и снова страшная угроза. И снова мировая террористическая организация, только на этот раз не под социальными лозунгами, а под религиозными. И дело даже не в том, какая религия. Сто лет назад террористы хотели развернуть бедных против богатых, разделив человечество по имущественному признаку, а теперь они хотят заставить враждовать по религиозному. Но суть одна: разделить человечество. И то, что Россия по прошествии ста лет в качестве слабого звена становится жертвой всемирного терроризма, — это знак. И предупреждение. Я не хочу никого пугать, но история говорит об этом.
— Почему в России терроризм возникает всегда именно во времена свободы, пусть и относительной? Почему одновременно с зачатками парламентаризма, личных свобод Россия становится слабой физически?
— Во-первых, то, что Россия пытается стать свободной, не всех устраивает — и вне страны, и внутри нее. Во-вторых, Россия очень редко когда была свободной страной. Поэтому любые радикальные изменения здесь очень трудно переносятся, и перемены всякий раз сопровождаются тектоническими сдвигами. Целые группы людей оказываются разочарованными. И свое разочарование они связывают именно с изменениями — то есть путают причину со следствием. Например, Иван Грозный, который залил кровью русские города и проиграл Ливонскую войну, остался в истории уважаемым человеком. А Борис Годунов, который пытался либерализовать систему, реформировать страну, остался в памяти народной как убийца малолетнего сына царя, что, кстати, не доказано. А Александр II Освободитель — человек, который даровал России свободу, — вообще был убит. Это, если угодно, трагедия нашей истории — уничтожать реформаторов и едва появившиеся свободы... Люди очень тяжело переносят изменения.
— После Беслана все чаще звучит слово «война», что неизбежно ассоциируется в России с 22 июня 1941 года. Этой параллелью оперируют политики, Папа Римский недавно заявил о начале четвертой мировой войны... Насколько продуктивно и логично использовать это слово, проводить такую параллель?
— Слово уже использовано!.. Понятно для чего — чтобы мобилизовать людей. Потому что иначе очень трудно привлечь внимание большинства. А слово «война» в нашей стране еще действует на подкорку. Это страшно, но, возможно, правильно: люди должны отдавать себе отчет в степени серьезности происходящего. Война — это не всегда только конница, которая скачет на пулемет. Да, война, без окопов и линии фронта. Что касается исторических параллелей, история не может помочь победить террористов, как не может помочь победить на улице хулигана. В этом случае нужно кое-что помимо знания истории. К тому же история не учит тому, что надо делать. История, как женщина: она не может дать тебе больше, чем у нее есть. Зато история способна научить тому, чего делать нельзя. И она учит: в первую очередь в таких ситуациях — тому сотни примеров! — нельзя переводить конфликт на этнический уровень. Нет наций виновных и невиновных. Нет чистых и грязных. Виновны все. И в равной степени все — невиновны. Попытка найти более и менее чистых или более и менее виновных стократно усиливает угрозу. Это самое страшное, что может быть сейчас. Этого нельзя допустить.
Вторая опасность — вера в так называемую сильную руку, которая может победить терроризм. И как следствие, частая апелляция к опыту Сталина. Заметьте, Сталин — это всегда эмоциональная, на грани истерики, от бессилия, но по-прежнему одна из точек, пунктов в сознании россиян. В рациональном состоянии люди вспоминают скорее Брежнева, а в критическом, аффективном — Сталина. Я хочу еще раз напомнить, что именно Сталин не вылечил, а загнал чеченскую проблему внутрь. То, что некоторым кажется эталоном эффективности, при ближайшем рассмотрении оказывается контрпродуктивным. Плоды этой контрпродуктивности мы пожинаем до сих пор, и в национальном вопросе также. Именно Сталин на генетическом уровне озлобил целый народ. Народ гордый, мужественный и всегда знавший толк в оружии. Такие проблемы никогда не решаются силой, это приведет только к обратному эффекту. Силой можно бороться с террором, но не с народом.
|
— «При Сталине люди спокойно ходили по улицам» — вот удивительный аргумент, который я слышу сегодня все чаще.
— Да. Заметьте, при Гитлере люди тоже спокойно ходили по улицам. Не все, конечно. Евреи не могли ходить по улицам, например. Или инвалиды. Какие же инвалиды в счастливом обществе? Да, преступность была ниже, хотя и не всегда. Потому что деспотическое государство не терпит конкуренции ни с чьей стороны — в том числе и со стороны преступников. Функции террора тоталитарное государство тоже берет на себя и таким образом само становится главным преступником. Самое ужасное — это то, что индивидуальный террор может вызвать у наших граждан желание заменить его на террор государственный. Вот этого произойти ни в коем случае не должно. Мы это уже проходили. Нужно бороться с террором, но не изменяя себе, не отдавая свою свободу в обмен на иллюзию безопасности. У нас были великие эпохи, но по пальцам можно пересчитать «свободные годы». Свобода все-таки для нас — самый большой дефицит. И потому самая большая ценность. Что дефицитно, то, как известно, и дороже стоит. Кстати, нового Сталина в реальности не хочет никто — даже элита, которая выкрикивает время от времени его имя. Потому что значительная часть нынешней бюрократии привыкла тихо, много и безнаказанно воровать. Сталин против этого бы тоже не возражал, но он время от времени менял свою бюрократию, что лишает элиту уверенности в завтрашнем дне. А элита этого ни в коем случае не хочет. Элита не хочет дрожать в ожидании «воронка» у подъезда. Поэтому сегодня возможна только имитация Сталина, жесткой руки, закручивания гаек. Я уверен, что при Путине это невозможно. Но если Россия будет оставаться слабой, неэффективной, коррумпированной, бюрократизированной страной без гражданского общества, ситуация будет только ухудшаться. Надо понять, что свободный человек может добиться многого — но только в том случае, если будет рассчитывать на себя. Государство ему в этом должно помогать, как минимум развязать руки. Но государство не может заменить человеку его собственную активность. Если человек будет сидеть на печи, ему никто не поможет, в том числе и государство. Это трудно понять, сложно. У нас всего полтора века назад отменили крепостное право.
— Слушайте, ну сколько можно! ЦЕЛЫХ полтора века уже прошло!
— Да. В 1861-м рабство отменили. А в 1917-м опять ввели. Помните, фильм «Кубанские казаки»? Это все, конечно, сказка, но даже сказка иногда проговаривается: когда, например, два председателя колхоза решают, в чьем колхозе новобрачные будут жить. Ведь у крестьян отобрали паспорта, лишив их права передвижения. Это типичное крепостное право, которое отменили только на памяти нашего поколения. С исторической точки зрения — только что. Поэтому не надо тешить себя иллюзиями. Нет никаких традиций самостоятельности, ответственности. Интересный исторический факт: ни одно восстание рабов не возглавлял раб. Ни одно восстание крепостных не возглавлял крепостной. Спартак не был рабом от рождения, он был свободным человеком, который попал в плен к неприятелю. Разин, Пугачев, Булавин не были крепостными. Они были вольными. Рабу несвойственно стремление к свободе. Главное желание раба — получить лучшие условия: то есть чтобы кормили вкуснее, чтобы подстилка была мягче. Либо — верх желаний — самому иметь рабов. Поменяться местами с рабовладельцем. Но раб никогда не восстает против института рабства. Раб не понимает преимуществ свободы. Он понимает только право силы. У нашего народа до сих пор еще следы ярма на шее. Шея натерта. Время должно пройти. Но этого времени нам история не дает.
— Не дает. И что делать в таком случае?
— Не знаю. Убеждать. Доказывать. Что же еще?
— Что сегодня способно объединить нацию?
— Единство страны — это единство тех, кто верит в свое общество и сознательно хочет быть его членом. Этого могут хотеть только свободные люди, самостоятельные, верящие в свои силы и уважающие себя. То есть ГРАЖДАНЕ. Если же будет неверие в себя и недоверие к власти — единства страны не будет. Есть надежда на то, что соединить общество можно мощными скрепами экономики, но это потребует времени, это не сейчас. Скрепить страну может национальная идея. Не спущенная сверху, а рожденная снизу. Ни 25, ни 125 умных политологов не могут придумать эту идею.
— И как скоро она может родиться?
— Не знаю. Она может вообще не родиться. А может быть, она родится завтра.
|
Андрей АРХАНГЕЛЬСКИЙ
В материале использованы фотографии: Александра ДЖУСА, Константина ЗАВРАЖИНА/РГ, REUTERS