За последнее десятилетие в Киеве, в отличие от Москвы, не появились ни конные статуи, ни ужасные бронзовые чудовища, ни речные истуканы. Может быть, поэтому сдержавшая свои культурные амбиции столица Украины выглядит сейчас более европейским, чем Москва, городом?
ПОЕЗЖАЙТЕ В КИЕВ И СПРОСИТЕ У ПАНИКОВСКОГО
Киевляне привыкли считать свой город европейским. Это признают и иностранцы, одобрительно цокающие языками, впервые попав в столицу, и бывшие советские граждане, давно здесь не бывавшие. И дело не только в облике города — историческая застройка центра модерном приведена в чувство, да и новая архитектура не выпирает. Дело в настроении, атмосфере, ритме жизни. Хотя Киев и столица, в нем легко ускользнуть от урбанизированной суеты и автомобильных потоков даже в центре города: сделал несколько шагов — и ты уже в тени скверов и аллей, в объятиях тихих улочек с застройкой домов модерн, где можно предаться легкости бытия в одной из многочисленных кофеен.
На таких-то улочках и в таких-то скверах тебя уже поджидают. Не очень приметные с первого взгляда, но бесконечно изящные новые бронзовые жители города. Твоего роста и стоят как живые. Так и тянет поздороваться. Вот почему у многих из них отполированные руки.
Малая городская скульптура в Киеве стала появляться лет пять-шесть назад. Инициативу взяли на себя банки и частные предприниматели. «Частное» — слово здесь ключевое. Потому как частное — укромное, приватное, личностное, человеческое, душевное — стало оппозицией советскому монументальному, государственному, бездушному. Ушло время парковых каменных баб с веслами, дюжих пионеров и атлетов со снарядами, символизировавших абстрактные идеалы общественного. В Киеве на их место пришли персонажи несовершенные. Как и реальные люди.
Первым был бронзовый Паниковский. Банк, инициировавший заказ, хотел что-то связанное с финансами. Связь, конечно, опосредованная, но все же. Так на улице Прорезной появился маленький щупленький человечек, изготовившийся перейти дорогу: такой себе классический слепой, с задранной вверх головой, очочками и тростью. Паниковский, каким его сыграл Зиновий Гердт. Поэтому памятник как бы обоим сразу. Под ним кусочек бронзовой брусчатки, какая была на Прорезной до 17-го года, есть и сейчас. Памятник иллюстрирует ильфо-петровский тезис: «Поезжайте в Киев и спросите, что делал Паниковский до революции. Поезжайте и спросите!
И вам скажут, что до революции Паниковский был слепым. А что меня кормило? Синие очки и палочка. Раньше я платил городовому на углу Крещатика и Прорезной 5 рублей в месяц, и меня никто не трогал». Теперь стоит на том же самом углу, но трогают его теперь все. Даже трость несколько раз тырили. Заказчики планомерно отливали заново. Фотографируются на фоне Паниковского таким образом, чтобы старик засовывал оттопыренную руку человеку в карман.
Поначалу не все Паниковского полюбили. Раздавались возгласы всяких идеологов: вот нашли-де кому памятники ставить! Аферисту-авантюристу! Разве мало у нас героев? Но банк не унимался и пошел дальше: на Андреевском спуске возникли Проня Прокоповна Серкова и Свирид Петрович Голохвастов, персонажи знаменитой картины по пьесе Старицкого «За двумя зайцами». И снова герои — литературные — обрели облик своих кинематографических двойников — актрисы Маргариты Криницыной и Олега Борисова. Снова были недовольные комментарии: мол, поставили памятник мещанам-недоумкам! Ныне здравствующая Криницына, которую не предупредили об увековечивании, на открытии скульптуры ахнула и выдала фразу в духе фильма: «Вот досидела: некоторым бюсты ставят, а мне целую фигуру!» Бронзовая Проня Прокоповна, вся такая в оборочках, как и положено, подает руку коленопреклоненному расфранченному Голохвастову-Борисову. Эта парочка пришлась как нельзя кстати к площадке возле Андреевской церкви, которая давно стала местом паломничества брачующихся: теперь появился ритуал фоткаться в такой же позе возле бронзовых красавцев — жених становится на колено, невеста протягивает руку.
И птичка вылетает!
— Памятник стал такой назидательной цитатой для молодых: мол, вступайте в брак по любви, а не по расчету, — рассказывает Руслан Кухаренко, заместитель начальника Главного управления культуры и охраны памятников Киева. — А то, что персонажи эти, скажем так, не самые положительные, вошли в плоть и кровь города, в его дух, атмосферу, стали близки миллионам горожан, стало приметой времени и тоже роднит нас с европейскими городами. В Кельне, к примеру, стоят Антошка и Косоглазый, пара анекдотичных народных персонажей. Есть даже поверье: желание того, кто дотронется до носа Антошки, сбудется. То же самое происходит сейчас и с Паниковским. На нью-йоркской 5-й авеню есть статуя бегущего бизнесмена с разлетающимися из папки бумагами, зажатым между плечом и ухом мобильником, а в Ганновере — парочка толстых горожан под зонтиками. Городская среда настолько насыщена урбанистическими элементами, что современным людям в возрастающем ритме жизни не хватает постоянно действующей шутки, теплого участия, — вздыхает Руслан Иванович. По поводу шуток. Киевляне улыбаются, когда видят статую Андрея Первозванного, стоящего на обочине дороги, с посохом и простертой вперед дланью: «Вишь, чувак голосует, подвезем?» Теплую улыбку вызывает бронзовый дог, ждущий хозяина возле магазина — уши поднял, замер, ну натурально живая собака, прям лаять начнет от того, что не те люди все выходят! И взлохмаченный кот в позе охотника на камне возле Золотых ворот: хозяйка таверны потеряла своего любимого котика — он сгорел при пожаре в ресторане, — и женщина увековечила его память, заказав изваяние кота и установив его напротив заведения. Те, кто знал кота при жизни, приходят и здороваются: «Привет, Пантюша!» (любимца звали Пантагрюэль). Правда, у кота был объект охоты — бронзовая птичка, — но ее отпилили (может, у вандалов тоже пернатый друг помер?). И теперь вроде как кот охотится просто так — мол, имидж у него такой.
|
— Когда исчезает постамент, уходит и дистанция между памятником и человеком. — продолжает Кухаренко. — А парковая скульптура, как правило, одного роста с человеком, то есть шанс сфотографироваться в обнимку, пообщаться, увидеть красоту вблизи, рассмотреть изысканную чеканку, потому что, сами понимаете, скульптура XX века была достаточно грубой, топорной, а люди соскучились по настоящей скульптуре — такой, в традициях Антокольского. И наши скульпторы — Владимир Щур и Виталий Сивко, которые делали и Паниковского, и Голохвастова, и Леонида Быкова, и Городецкого, — изучали тонны архивов, снимков, чтобы придать скульптурам сходство с прототипами, сделать их динамичными и живыми. До революции в Киеве таких скульптур не было, да и в Европе они появились после войны.
Дальше пошли персонажи без запятнанной авантюрами репутации, но не менее человечные. Леонид Быков в образе капитана Титаренко из картины «В бой идут одни старики» прислонился к самолету. Скульптор Владимир Щур хотел вначале сделать его дирижирующим оркестром, в характерном резком движении — помните, когда гремели такие пронзительные песни поющей эскадрильи, как «Смуглянка», — но подумал, что более правдивым будет уставшее — отдых после боя. Быков отдыхает в непосредственной близости от стелы-памятника Славы погибшим в Отечественной и Вечного огня, и это удачное соседство: память официальная, скорбная, величественная соседствует с душевной, личной. Поэтому у ног Быкова всегда много цветов — ветераны перемещаются погрустить не просто с любимым героем, а вроде как с однополчанином. А за его бронзовой спиной панорама — вечный простор, что называется. Холмы обрываются, а за ними — широкий Днепр, приволье. Короче, взлетная площадка — что летчику и нужно. Такое ощущение, что это не просто тщательная продуманность, а что сами памятники выбирают прописку по только им подходящему местожительству.
Действительно, у киевлян не возникает фобий, как у пушкинского Евгения — по отношению к Медному всаднику. Здесь все скульптуры — люди приличные, не пугают, не гоняются, не создают у живых эффекта давящей мощи и невыносимого величия. С ними можно пить кофе, обниматься и похлопывать по плечу. Потому как колоссов нельзя любить — перед ними можно испытывать благоговение, трепет, восторг и ужас. Но только не любовь. К тому, что стало общей идеей, сложно испытывать необщие чувства. А сейчас пришло время любить не человечество в целом, а данного, частного, конкретного человека. Пускай этому учат такие похожие на людей — с их слабостями, пороками, ужимками, жестами, словом, частностями — новые бронзовые истуканы.
Саша ДЕНИСОВА
Киев