РУССКИЙ ПЛЕН

Он стал для миллионов немецких солдат и офицеров и адом, и чистилищем, и точкой отсчета

РУССКИЙ ПЛЕН

Июнь 1941 года. Уже на второй день войны Сталин одобрил директиву наркома обороны за номером три — о переходе в контрнаступление «с выходом на территорию противника». По предвоенным разведданным выходило, гитлеровцы будут держать на Западе не меньше половины своих войск. Однако уже к вечеру 23 июня стало ясно — что-то тут не так. Требовались новые точные сведения. А получить их можно было лишь от пленных. В тот же день в военные советы фронтов ушла телеграмма за подписью Жукова и главного интенданта Хрулева: «Разъяснить командирам, бойцам, что Красная армия воюет с германским империализмом, фашистами, но не с немецкими пролетариями в военной форме. Издевательства над пленными, лишение пищи недопустимы — политически вредно». А какой срок можно схлопотать за «политический вред», знал каждый боец.

Трудно сказать, были ли пленные в самом начале войны. По архивным данным, первую группу немецких военнопленных 24 июня принял под охрану 229-й конвойный полк НКВД. Как позже признавал Жуков, из опроса пленных и выяснилось, что на Западе немцы оставили меньше трети своих дивизий, остальные двинули на Восток.

При таком раскладе пленный — объект стратегический. Его надо беречь. В интендантские службы 26 июня поступает распоряжение — как надо кормить захваченного врага. Мало того, 29 июня на места ушла ориентировка НКВД, определявшая суточные нормы питания. Пленному полагалось 600 граммов ржаного хлеба, 600 — картошки, 90 — крупы, 40 — мяса, а еще масло, сахар, макароны, соль, томатная паста, лавровый лист, перец. Набирается 2533 килокалории. Много это или мало? Обратимся к нормам питания, утвержденным Академией медицинских наук СССР в 1976 году. Мужчинам в возрасте от 18 до 40 лет, не занятым тяжелым физическим трудом, требуется в день 2800 килокалорий.

Однако уже в середине июля заместитель наркома обороны Жуков своим приказом урезал паек. Скажем, пайку хлеба на 100 граммов. Исчезли из списка макароны, табак и спички. К чему они, если курить нечего? А 5 июня 1942 года вышел совершенно секретный приказ НКВД, еще более ужесточивший нормы питания. Из перечня ушли уксус, перец и лавровый лист, а пайка хлеба сократилась до 400 граммов. Объяснить урезания несложно. Пленные перестали быть «стратегическим объектом». Счет пошел на тысячи. Так что и копеечная экономия выливалась в конце концов в солидную сумму.

По всем приказам и рядовым, и генералам полагалось одинаковое питание. Так, собственно говоря, оно обстояло и в германской армии, где во время боевых действий равные пайки получали и солдаты, и офицеры. На деле же узники офицерских лагерей питались куда лучше. Насколько я знаю, лишь один генерал-фельдмаршал Паулюс возмутился и потребовал кормить его наравне с рядовыми. Впрочем, от улучшенных условий содержания и он не отказался. А разница в условиях была ощутимая.

Бывший военнопленный майор Асси Ганн вспоминал о жизни в Грязовецком лагере для генералов и офицеров: «Когда речка замерзала, лагерная элита каталась на льду. Летом заключенные купались, когда хотели. На лугу за колючей проволокой находилось футбольное поле. В лагере имелась и вторая лужайка, где мы могли заниматься гимнастикой и легкой атлетикой. Весной, явно в пропагандистских целях, был открыт боулинг. Когда погода была хорошей, в березовой роще устраивались гулянья. По воскресеньям в кафе играл оркестр». Добавлю, генералы и старшие офицеры заказывали себе меню на особой кухне. Для них оборудовали небольшой клуб с роялем. Они пользовались библиотекой, по вечерам смотрели кино. И, как само собой разумеющееся, спали не на нарах, а в кроватях, на чистых простынях.

Эрих Хартманн, «рекордсмен» Второй мировой, сбивший 352 самолета противника, тоже посидел в Грязовеце, но за неповиновение администрации был отправлен в обычный лагерь под Череповцом. Вот как он описывал его жене. «Живем в больших бараках — по 400 человек. Узкие дощатые лежанки, которые поднимаются. Уверен, что в Германии скот содержат лучше. Санитарные условия, как тысячу лет назад. Умывальников никаких, только деревянные корыта. Дистрофия — явление всеобщее... Вши и клопы стали нашими постоянными товарищами, они кишат сотнями и тысячами».

Короче, жизнь рядовых военнопленных и советских обитателей ГУЛАГа практически ничем не отличалась.

Кто такие «антифа»?

8 августа 1944 года бывший командующий 6-й армией вермахта, а к тому времени военнопленный генерал-фельдмаршал Фридрих фон Паулюс по московскому радио обратился к немецким войскам. Он призвал их выступить против Гитлера. Этот поступок требовал мужества: в Германии оставались его родные. В тот же день семья была арестована. Могло кончиться еще хуже. Так, например, произошло с близкими организатора покушения на Гитлера 20 июля того же года. Казнили всех, не пощадили даже новорожденного сына.

Выступая по радио, фельдмаршал знал, на что шел. Он не был антифашистом, не был героем. Просто судьба ставила его в обстоятельства, когда уже не оказывалось выбора. Паулюс участвовал в Первой мировой войне, командовал разными подразделениями, но никогда не руководил крупными воинскими соединениями. Он не был карьеристом. Доверить ему армию предложил генерал-фельдмаршал фон Рейхенау. Гитлер согласился. Он не любил верхушку вермахта. Она ему, впрочем, платила тем же. Фюрер не сомневался: лучший генерал — тот, кто беспрекословно выполняет его приказания. Паулюс выполнял. Позже он и сам это признал. 24 октября 1953 года, перед возвращением на родину, он передал в советское правительство заявление: «Прежде чем я покину Советский Союз, я хотел бы сказать советским людям: некогда я пришел в их страну в слепом послушании, как враг. Теперь покидаю эту страну, как ее друг».

Но до этого признания пройдет больше десяти лет. А в январе 43-го его армия завязла в Сталинграде, выхода не было, шло планомерное ее уничтожение. Но даже в этих условиях Паулюс не решился капитулировать. 25 января 1943 года принять такое решение ему предложил командир 51-го армейского корпуса генерал Вальтер фон Зейдлиц-Курцбах. К слову, в захвате Сталинграда осенью 42-го именно его корпус сыграл главную роль. Паулюс подписать приказ отказался. Тогда Зейдлиц взял все на себя: разрешил командирам полков и батальонов сдаваться в плен без особого приказа. Через шесть дней из подвала городского универмага, где находился штаб армии, с поднятыми руками вышел фельдмаршал. Всего же сдалось более 90 тысяч человек.

Самый высокопоставленный военнопленный не собирался вступать ни в какие организации: он пленный, и этим все сказано. Зейдлиц, наоборот, ощущал себя боевым генералом. Гитлера он презирал, воевать любил и хотел. Поэтому принял самое активное участие в создании Союза немецких офицеров и стал его председателем. Также он вошел в руководство национального комитета «Свободная Германия». Вряд ли это можно отнести к заслугам лагерных пропагандистов. Генерал понимал: после победы союзников по антигитлеровской коалиции будет строиться новая Германия. Надо занять в ней достойное место. Он уже видел себя на солидном политическом месте и рассчитывал прийти на родину вместе с победителями. Ради этого готов был воевать против своих и предложил Москве создать из пленных дивизию. Естественно, под его руководством. Ответа не последовало. Он согласился на полк, потом — на батальон. Однако и это предложение не прошло.

Как ни странно, Зейдлиц был не одинок. Скажем, с просьбой принять его в ряды Красной армии обратился ас люфтваффе Герман Граф, сбивший более двухсот самолетов противника. Правда, шло уже лето 45-го, Германия признала поражение. Против своих Герману не пришлось бы воевать. А против японцев — почему бы и нет? Его предложение отклонили, но благие намерения поощрили: смягчили лагерный режим и увеличили пайку хлеба.

Эрих Хартманн, другой немецкий ас, расценил поступок друга, как предательство. Он вообще к пленным антифашистам относился с брезгливостью. Во-первых, оставался патриотом. В свое время даже разругался с любимым отцом, который предрекал поражение Германии. Во-вторых, прекрасно знал тех, кто спешил вписаться в ряды борцов с нацизмом.

«Лагерь находится под управлением русской секретной полиции, — писал он домой. — Ей помогают немецкие предатели... Они называют себя Antifa. При пристальном рассмотрении они оказываются бывшими врачами СС, лидерами гитлерюгенда, командирами СА и тому подобной швалью. Вчера они предали нас, а завтра предадут и новых хозяев. Таких людей нужно содержать в аду».

Antifa — так немцы называли антифашистов. Конечно, Хартманн погорячился: в антифашисты вступали не только вчерашние нацисты, но и вчерашние беспартийные рабочие. Сколько было противников нацизма среди военнопленных? В начале 50-го года министр внутренних дел СССР С. Круглов направил руководству страны докладную записку. В ней говорится, что с 45-го года подготовлены 85 тысяч антифашистских активистов. Немного: меньше двух процентов от общего количества пленных. А проверенных функционеров вообще кот наплакал — пять тысяч. Хотя агитационные усилия были приложены немалые. Для пленных издавались пять газет общим тиражом 137 тысяч экземпляров. Сотни тысяч лекций и семинаров. Полторы тысячи антифашистских комнат. Специальные школы и курсы. Особо благонадежных возили на экскурсии в колхозы и совхозы, организовывали посещение театров и музеев.

И все же неверно говорить, будто вся эта работа впустую. Никто не надеялся, что после русского плена в фатерланд придет армия коммунистов. Нужны были немногие, но способные проводить просоветскую линию. На различных курсах готовили тех, кто возглавит профсоюзы, наладит пропаганду, организует «нужные» газеты и журналы, составит, наконец, костяк партии коммунистического толка. Это получилось. Вернувшись на родину, 80 процентов антифашистов вступили в Социалистическую единую партию Германии.

Впрочем, «надежные люди» нужны были и на зоне. Солдаты требовались на фронте. Охранников не хватало. Поэтому из пленных создавали не только бригады содействия администрации, но и «команды самоохранения».

По разделу антифашистов шли и обычные лагерные осведомители. Их активность поощрялась в соответствии с директивой НКВД от октября 1939 года «Об агентурно-осведомительной работе среди военнопленных». Оценить активность можно, конечно, только предположительно. Документы до сих пор не рассекречены. Но, скажем, в 43-м году в лагерях выявлено 78 случаев «распространения провокационных слухов и фашистской пропаганды». Вряд ли военнопленные агитировали своих охранников. Значит, настучали соседи по нарам. А стукачей не любили нигде и никогда.

Ударники и вредители

27 июля 1942 года военнопленный ефрейтор немецкой армии Рихтер бросил в кузнечный пресс муфту и стопорный болт, чем привел машину в аварийное состояние. Судом Военного трибунала приговорен к расстрелу по статье 58-7 Уголовного кодекса РСФСР за вредительство, то есть за «подрыв государственной промышленности, совершенный в контрреволюционных целях». Имени Рихтера история не сохранила. Как не сохранила имени указавшего на него лагерного осведомителя.

Как и советские зэки, пленные при первой возможности расправлялись со стукачами. В 50-м в лагере близ города Шахты, что в Ростовской области, заключенные подняли бунт. Во главе стоял бывший летчик-ас Хартманн. Первым делом вырезали стукачей. Затем изолировали охрану и администрацию. Из кабинета начальника Эрих позвонил в Ростов и потребовал комиссию для разбора нарушения прав военнопленных. К слову, майор люфтваффе знал пять языков, в том числе и русский. Вместо комиссии прислали роту автоматчиков. Бунт усмирили. Хартманну к его сроку в 25 лет довесили еще столько же.

Могли бы добавить еще, если бы знали, что за плечами у Хартманна был побег. Еще в октябре 43-го его сбили наши зенитчики, он выпрыгнул с парашютом и приземлился прямо в руки советских солдат. Правда, в плену пробыл недолго. Притворился тяжелораненым и сумел убежать, обманув конвой.

К слову заметить, попыток побега из русского плена было достаточно много. Скажем, в Грязовецком лагере, где одно время обретался Хартманн, двенадцать офицеров вырыли подкоп и ушли. Вернули всех. Последнего, майора, отловили аж в Польше. В отличие от немецких лагерей у нас за попытку побега не расстреливали. Впрочем, определенной системы в наказаниях не было. Могли дать десять лет лагерей, могли — три месяца в штрафном подразделении. Случались и вовсе абсурдные ситуации, когда «бегунов» судили по указу от 4 июня 1947 года «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества». Ушел в бега в казенной одежде — значит, похитил государственное имущество. Получай 5 лет.

Активных сопротивленцев было не так уж много. Скажем, в 43-м году зафиксировано всего 625 случаев отказа от работы. Большинство предпочитали добросовестно вкалывать на Советский Союз. В 46-м году в различных отраслях трудились 1 миллион 800 тысяч пленных. Хорошо трудились: с 43-го по 50-й год произведено продукции на 50 миллиардов рублей. За этот срок заработали 17 миллионов рублей. Правда, на руки не получили ничего — все ушло на их же содержание.

Пленные были заняты везде. Они строили дома и дороги. Участвовали в атомном проекте. Создавали первые турбореактивные двигатели. Пленные прокладывали Байкало-Амурскую магистраль, восстанавливали крупные предприятия на Украине. На строительстве гидростанций до 90 процентов составляли пленные.

К концу войны в наших лагерях сидели 1385 немецких инженеров и 111 ученых. Все работали по специальности. Так, доктор химических наук Любенгер написал монографию «О новом виде холодного клея». Профессор Хабель подготовил «Расчеты прочности железобетонных и сталебетонных конструкций на нагрузку, растяжение и сгибание». Было подано множество рационализаторских предложений. А средняя норма выработки превышала 130 процентов. Понятно, усердие вызвано отнюдь не добрыми чувствами к победителям. Работающий получал на 100 граммов хлеба больше и имел право покупать махорку. Выполнил полнормы — можешь купить одну пачку в месяц. Осилил норму — пять пачек. Стимул. Но самое главное: возможность раньше вернуться туда, где их ждали.

Не спасайте пианистов!

15 июля 1946 года. В этот день Анна-Мария Хозенфельд получила открытку от своего мужа Вильма, находившегося в советском плену. Список поляков и евреев, которым капитан резерва Хозенфельд спас жизнь. Под четвертым номером шла фамилия Шпильмана, пианиста из Варшавы. В 2002 году фильм о нем, который так и назывался «Пианист», получил «Золотую пальмовую ветвь» на Каннском кинофестивале. Сразу же после войны Владислав Шпильман написал книгу «Смерть одного города». Впрочем, книгу скоро изъяли из магазинов и библиотек. Причина в том, что автор рассказал о «хорошем австрийце». В рукописи вообще-то речь шла о немце — «единственном добром человеке в фашистском мундире». Но в ту пору считалось, что добрых немцев среди оккупантов просто быть не могло. Впрочем, и австрийцев тоже.

Хозенфельд не был строевым офицером. Он руководил в Варшаве солдатским спортивным залом. А еще он, учитель и сын учителя, был совестливым и смелым человеком. В разгар подавления Варшавского восстания в августе 44-го, когда по приказу Гитлера город сравнивали с землей, а его жителей расстреливали сотнями, Вильм написал своему непосредственному начальнику послание. В нем были такие слова: «Я пытаюсь помочь всем, кому только можно помочь».

Шпильману удалось сбежать из гетто в канун еврейского восстания, в апреле 44-го. Были арестованы и погибли в концлагере Треблинка все его родные: отец, мать, брат, две сестры. А затем польское восстание, захлебнувшееся в крови. Он прятался на чердаке какой-то виллы, где его и обнаружил Хозенфельд. Узнав, что Владислав еврей, помог ему лучше спрятаться, притащил теплую шинель и до самого отхода немцев из Варшавы подкармливал как мог.

Он спас от гестапо пастора Антона Цециору. Его брата Станислава вытащил из лагеря для военнопленных. На улице, где жил зять Антона по фамилии Кошель, нашли убитого немецкого солдата. Всех жителей улицы погрузили в машины, чтобы вести на расстрел. Вильм увидел знакомое лицо и вытребовал у конвоиров Кошеля якобы для срочной работы. Подобных историй со счастливым концом можно рассказать десятки. Вот только у истории жизни самого Хозенфельда конец грустный.

Вскоре после освобождения Варшавы вместе с другими беженцами в город возвращался коллега Шпильмана по радио скрипач Зигмунт Ледницкий. Они проходили мимо лагеря для немецких пленных. К проволоке подошел истощенный человек, спросил, не знает ли кто Шпильмана.

— Я с ним вместе выступал, — отозвался Зигмунт.

— Я тот немецкий офицер, который помогал ему во время оккупации. Может, он сможет теперь мне помочь.

Владислав узнал эту историю через несколько дней, бросился к лагерю, но Вильма уже перевели в Россию. Следователи не поверили, что немец мог помогать евреям, и решили, что имеют дело с опытным шпионом. Допрашивали его с большим усердием, но ничего не добились. Тем не менее суд в Минске признал измученного пытками Хозенфельда военным преступником и приговорил к 25 годам. Умер он в 52-м в лагере под Сталинградом. В последние годы жизни доведенный побоями до потери рассудка этот смелый человек боялся всего на свете.

Возвращение

13 августа 1945 года НКВД издал приказ: отправить в родные края 708 тысяч военнопленных — рядовых и унтер-офицеров. Не всех подряд, а только больных, нетрудоспособных и инвалидов. Правда, вот незадача, оставшиеся продолжали болеть. Да так активно, что в сентябре 47-го министр внутренних дел направил письмо заместителю председателя Совета министров Советского Союза В. Молотову: «В спецгоспиталях и рабочих батальонах МВД СССР содержится около 200 тысяч коечных больных... Нетрудоспособные военнопленные занимают благоустроенные помещения, отвлекают на себя значительные усилия по хозяйственному и медицинскому обслуживанию и вызывают большие невосполнимые расходы по питанию и вещевому довольству». И просьба: как можно скорее репатриировать хотя бы половину «доходяг». Что и было выполнено.

Затем начали отпускать здоровых. В архивах хранятся различные отчеты — когда и сколько немцев отправилось домой. Но особого доверия к этим бумагам нет. В начале 50-го года министр внутренних дел рапортовал Сталину: «Репатриация военнопленных и интернированных закончена». И тут же: «С оставшимися в СССР военнопленными Министерство внутренних дел СССР продолжает вести работу по их содержанию и трудовому использованию». В первую голову отпускали тех, кто согласился переехать в Германскую Демократическую Республику. Хартманну тоже предложили.

— С вашего разрешения я сначала заеду домой, в Штутгарт, — усмехнулся Эрих. — Ах, он в Западной Германии? Ну ничего. Я и там смогу с удовольствием рассмотреть ваше предложение.

Невольно я вспомнил расписку, которую заставили сделать в гестапо всемирно известного доктора Фрейда, перед тем как разрешили эмигрировать из Германии. «Немецкие власти, в особенности гестапо, обходились со мною почтительно и уважали мои научные заслуги и славу, и я по собственной воле, продолжая свою деятельность, хочу покинуть страну, не имея ни малейших претензий к существующему режиму». Подмахнув эту бумагу, Фрейд усмехнулся:

— Мне только остается всякому наилучшим образом рекомендовать гестапо.

Эпилог

Вернувшихся на родину военнопленных приняли как героев и в Западной Германии, и в Восточной. В обеих частях рассеченной надвое страны они составили самую активную часть населения. 15 июня 1953 года в ГДР на 10 процентов повысили нормы выработки для строительных рабочих. На следующий день 5 тысяч человек объявили забастовку под лозунгом «Долой нормы!». Правительство выполнило требования, и часть забастовщиков разошлась по домам. Но самые непримиримые собрались у здания ЦК Социалистической единой партии Германии (СЕПГ). Они опрокинули две передвижные радиостанции и захватили третью, убив при этом женщину-диктора. Из динамиков понеслись лозунги против правительства ГДР и СЕПГ. Против Советского Союза не было ни одного выкрика. Большую часть активистов составили недавние солдаты, освоившие строительное ремесло в русском плену.

Борис КОПТЕВ