В РОЛИ ЖЕНЩИНЫ
Тяжелое это дело, — выпивать с актерами после премьеры! И не потому, что они якобы много пьют (есть в народе такая легенда). Пьют, как обычные интеллигентные люди, и ничем внешне театральный банкет от любого другого не отличается. Конечно, попал я туда совершенно случайно, и писать об этом факте как бы даже и не совсем прилично, но для рецензии необходимо (вы потом поймете почему).
...Тяжелое оно, это дело, в том смысле, что тебя — рядового зрителя — вдруг начинают со страшной силой обуревать разные чувства. Сначала ужасно хочется сказать что-то, даже крикнуть (типа «Гениально!»), но тут же начинают мучить сомнения: а кто я, собственно, такой и не будет ли это пошло? (Для тех, кому суждено на подобный банкет попасть, отмечу специально: нет, не будет.) Потом вдруг мучительно начинаешь чувствовать себя чужим. Но самое главное не это... А то, что отмечают свою маленькую победу актеры и режиссеры ну точно так же, как какая-нибудь спортивная команда или коллектив проектного бюро. Отмечают вклад всех и каждого. Особенно долго говорят про главного. Но обязательно не забудут и про технических работников. А ты стоишь и думаешь: а где же это чудо, эта сказка, эти странные волшебные люди, которые вот только что были — где они? И становится не то чтобы грустно, а как бы это сказать... удивительно.
Но в тот раз удивление мое было не просто печальным или философским, а в некоторой степени трагическим. Я смотрел на исполнительницу главной роли в спектакле «Последние страницы из дневника женщины» Наталью Гребенкину и никак не мог понять: куда она делась? Нет, она была тут, по-прежнему красивая и обаятельная, умно говорила, красиво курила, красиво смеялась, но это был совершенно другой человек. Той женщины, которая меня абсолютно околдовала, можно сказать откровенно, обольстила и даже заставила забыть про некоторые рамки приличий, не было тут вовсе. Была обычная современная... ну да, красавица. В каком-то смысле красотка. Но той боли, почти физической, которую я испытывал только что, когда ее на сцене вдруг загораживал другой актер (а я сидел сбоку), когда она поворачивала голову, садилась нога на ногу, смотрела на меня (а я сидел в первом ряду), плакала — вот это физическое чувство исчезло. Куда, спрашивается?
В спектакле Андрея Максимова в Театре на Покровке (инсценировку по повести Валерия Брюсова написал он же) Наташа играет... женщину. В программке так и обозначено: «Наташа, женщина». И это не есть некая вульгарная метафора, или патетика. В программке прописана чистая правда — женский монолог, длящийся без перерыва час сорок, настолько увлекателен, настолько откровенен и бесстыден, что ни на что другое почти не обращаешь внимания. В какой-то момент даже страшно становится — а вообще надо ли так?.. То ли истерика, то ли кокетство, то ли естество, которые здесь, на крошечной, уютной сцене, может быть, самого уютного театра в Москве, вылезли наружу из глубины интонации и расположились поверх всего — поверх всей сегодняшней полублагополучной, полунеустойчивой жизни. Все остальное — трое мужчин и одна совсем юная девушка, загадочная и манерная, полудетективная история в духе начала века, рассказанная Брюсовым (или Максимовым) — лишь рамка, фон для главного. А главное — вот это ощущение дикого любопытства, смешанного с неловкостью, как будто подслушал что-то такое о женщине, чего узнать был не должен. Никогда.
Поначалу, впрочем, история раздражает. Богатая дама, ее наследство, ее кузина на содержании, два любовника — старый и молодой, идеально вежливый дознаватель в отлично сидящем старинном сюртуке. Не наша жизнь, не наши проблемы. Но с каждым шагом, взглядом, жестом исполнительницы «роли женщины» тебя начинает как бы слегка мутить, появляется вот это чувство скольжения... Скольжения в неведомую зону — зону риска. Где женская манерность, наигранность, даже вульгарность становятся сухими оболочками, шелухой чего-то страшно живого, порой просто страшного, и абсолютно не прописанного нигде — ни в тексте, ни в нашей жизни. Ни в программке. Самый эротичный эпизод (в спектакле, где, кстати, напрочь отсутствует прямая эротика) — рассказ о том, как женщина в отчаянии вышла на улицу просто гулять. Ночью на улицу одна. И вот тут понимаешь: это была другая эротика, эротика наглухо застегнутых платьев, одиноких прогулок без спутника, это другие рамки приличий, это другие люди, это другие чувства, чувства, действительно доводящие до самоубийства, это другая любовь, похожая на пытку длиной в жизнь. Можно ли выйти из такой роли? Наверное, теоретически можно — актриса была загримирована, голос шел по режиссерской партитуре. Но какое-то странное чувство все же осталось — а где же та женщина? Неужели ее можно вот так взять и спрятать (сложить в сумочку, карман)? Говорить что-либо после премьеры Наташе Гребенкиной я не стал. Потому что было не очень понятно — кому говорить? За то время, пока она шла сюда из гримерки, прошло сто лет. Это единственное разумное объяснение.
Борис МИНАЕВ
В материале использованы фотографии: Сергея ЧУДАКОВА