В Москве проходит международный фестиваль, посвященный 70-летию Альфреда Шнитке
КЛУБОК ШНИТКЕ
Большинство людей знает, что Шнитке — это гений, но мало кто назовет хотя бы одно его произведение. Шостакович? — Седьмая Ленинградская симфония. Свиридов? — «Время, вперед», заставка из программы «Время». Хачатурян? — «Танец с саблями», балет «Спартак». Пожалуй, с большой натяжкой такой вот «визиткой» Шнитке мог бы стать его концерт для альта с оркестром, посвященный Юрию Башмету, или кончерто гроссо №1 (почти все его «главные» вещи звучат в течение последних двух недель в консерватории, где проходит международный фестиваль Шнитке). Но заставку для телепередачи из этой музыки, конечно, при всем желании не сделаешь...
На самом деле Шнитке мы слышим по телевизору чаще, чем любого другого современного композитора.
Только за последний год его музыка звучала за кадром в большинстве исторических и литературных циклов телеканала «Культура», в репортажах «Намедни» и «Вестей недели», в исторических хрониках Николая Сванидзе, в циклах передач про разведчиков и генсеков на Первом канале. А совсем недавно — в передачах о Беслане, а чуть ранее — о Дубровке, а еще ранее — в поминальных торжествах по погибшим 11 сентября... Для телевидения Шнитке — это привычный музыкальный язык, сопровождающий видеоряд. Просто когда мы слышим вот эти диссонансные, отрывистые, с болью вырываемые звуки, или вой скрипок, или скрип альта, эта музыка кажется нам настолько органичной «картинке», что мы забываем: у этой музыки тоже есть автор. Такая она — намеренно без героя, без лица, спряталась. Она не кричит — вот, смотрите, как здорово меня написал композитор! — напротив, словно хочет раствориться, слиться с окружающим кошмаром: не обращайте внимания... я тут просто поиграю... а вы говорите, говорите... А мы уверены, что это и есть та самая музыка, которая ДОЛЖНА сопровождать несчастье, страдание, смерть.
Шнитке словно предвидел, что такая музыка нам сегодня понадобится. Как будто работал с чисто практической целью, чтобы сопровождать наше раненое время по дороге в больницы. Это, надо сказать, вообще принцип современной «серьезной» музыки — полная анонимность; не ждите больше от нее программных заявлений, застывших в своей гениальности: «лучшее» теперь означает «незаметное», «едва слышное», словно бы родившееся само собой.
Шнитке родился очень неудачно — в 1934 году, в СССР, в семье литовского еврея и поволжской немки. Когда ему было 7 лет, страна начала войну с Германией, а когда исполнилось 14, страна боролась с сионизмом. Тем не менее удивительное сочетание кровей — немецкой и еврейской, разума и чувственности, в окружении российских лесов, полей и рек дало дивный, взъерошенный результат. Дело в том, что в СССР и до, и после Шнитке рождались талантливые композиторы, но все они творили как бы... «в коконе», в стороне от мирового музыкального процесса. В результате советская музыка всем была хороша, но все равно напоминала китайский интернет, существующий отдельно от всемирной Сети. А Шнитке, в силу своего происхождения, и вправду выходил кем-то вроде шпиона от музыки, засланного в СССР, чтобы в определенный срок выйти на связь, наладить контакт с остальным миром. И он вышел.
С середины 60-х годов он «заговорил» на музыкальном языке, который был одновременно понятен всему миру и нам. Он показал, что в музыке не бывает ничего принципиально «нового» или «старого», «чужого» или «своего», нет жанров «низких» или «высоких»: в умелых руках музыка кофеен и музыка храмов ничуть не противоречат друг другу; и та, и другая есть лишь символ времени. У Шнитке в симфониях звучат электрогитары, эстрадные мелодии вроде «О, кукарача» и Happy birthday to you — при том, что Шнитке во всем мире является эталоном элитарности. Но главное — он, как никто, сумел выразить, показать чудовищную пропасть между современным миром и человеком; почти в каждой его вещи отчетливо слышно, как множество колесиков мира скрежещут и проворачиваются, и перемалывают человека, и человечек, словно иголка, только царапнет о поверхность пластинки — и тотчас отскакивает, сбивается набок, застывает.
И опять возвращается на место. Царапать. Жить.
...Есть мнение, что в эпоху пиара тема противостояния добра и зла утратила свою актуальность. На самом деле борьба эта и не думала прекращаться, и Шнитке очень точно уловил новейшую музыкальную составляющую конфликта; недаром в его кантате — «Истории доктора Иоганна Фауста» — зло всегда рядится в легкие, благозвучные, эстрадные одежды, а добро звучит резко, диссонансом, оно раздражает и пугает. Зло — это банальность, пошлость, серость, предсказуемость, считал Шнитке.
Неловкий, болезненный, тихий человек. Три инсульта. Последние годы жизни был парализован, не мог разговаривать. И все равно зло проиграло ему вчистую.
Андрей АРХАНГЕЛЬСКИЙ