ПУТЕШЕСТВИЕ В ГОЛЛИВУД

«Был ли у деда роман с Марлен Дитрих, остается загадкой». Интервью с внуком Григория АЛЕКСАНДРОВА

ПУТЕШЕСТВИЕ В ГОЛЛИВУД

Он просто писал о своей ежедневной жизни, тщательно и кропотливо фиксируя все детали. «Занял десятку у генерала — есть совсем нечего», «Cегодня с Гретой ходили на премьеру... зашли в столовую, там сидел какой-то парень с сонными глазами». Да, Грета — это Грета Гарбо, а автор — знаменитый режиссер Григорий Александров. Спустя годы внук Александрова, тоже Григорий, готов опубликовать дневники деда. 15 книжечек, где каллиграфическим почерком записаны подробности голливудской жизни советского режиссера, впервые могут увидеть свет.

Григорий-младший приехал в Москву ненадолго. Он живет в Париже и московскую погоду переживает плохо: попал под дождь, простудился. Три раза мы назначали встречу, три раза ее откладывали и вот наконец встретились. Что символично — во французском кафе. Отец Григория — Дуглас, сын известного режиссера от его первого брака с Ольгой, которого эксцентричный Александров назвал в честь любимого актера Дугласа Фэрбенкса.

У вас сохранились личные воспоминания о знаменитом дедушке?

— Мы жили на его даче во Внукове, когда он был уже старым, после смерти его жены Любови Орловой. Он сам немного не дожил до восьмидесяти... Дед был очень уравновешенным, у него сложился постоянный круг знакомых — например заходила в гости Раневская. Были и устоявшиеся привычки: так, деду очень важно было обязательно позавтракать определенным образом. Правда, он иногда мог завтракать... в восемь вечера!

Очевидно, что он витал где-то в мире своих воспоминаний. Жалко, что тогда у меня не было диктофона и я не догадался записывать то, что дед говорит. Правда, он оставил после себя аккуратные записи — и что самое интересное, так это тетради, которые он вел, живя в Голливуде. Моя мать последние годы жизни потратила на расшифровку дневников деда. Перепечатывала их на машинке, получилось 400 печатных листов. Потом ходила по издательствам, предлагала опубликовать, но никто не захотел. Это было начало 1990-х, никому ничего не было нужно.

Вы прочли эти дневники. Что они собой представляют?

— Это очень большой объем информации, сложно что-то пересказать. В них нет стройности, как в романе, — это настоящие записи о каждодневной жизни. Дед писал какие-то обычные вещи, подробности, описывал очень детально свой путь в Европу, потом в Америку. Сейчас эти «обычные» факты читаешь с замиранием сердца — такие имена: Грета Гарбо, Марлен Дитрих, Чарли Чаплин...

Как Александров попал в Голливуд — не совсем обычное место для советского гражданина?

— Поездка Александрова в Голливуд как помощника Эйзенштейна решилась в 30-м году. Хотя планировалась еще раньше, в 25-м. После того как Эйзенштейн снял своего «Броненосца Потемкина», в Голливуде захотели, чтобы он сделал что-то и для США. Его пригласила студия «Парамаунт», а он взял с собой Александрова как сорежиссера и еще оператора Тиссэ. Сначала они отправились в Европу, потом — в Америку, и еще год жили в Мексике, снимали там документальный фильм по заказу «Парамаунта» — «Да здравствует Мексика!». Этот фильм потом попал в Советский Союз, и даже сейчас его можно купить. Там три части — начинается все с Мексики древней, вторая часть — коррида, в ней снимались известнейшие мексиканские тореадоры, третья часть — восстание мексиканских пеонов.

В дневниках дед пишет, как сложно было с гениальным Эйзенштейном — тот плохо переносил дорогу, постоянно жаловался... У него были разные страхи и фобии: то он боялся, что их не пропустят через границу, то опасался заболеть. Или мог исчезнуть на пару недель — просто уехать к отцу в Берлин, например. И вся работа ложилась на плечи Александрова.

Европа, потом Голливуд — это, конечно, звездные знакомства?

— В дневниках много звездных имен. Например, именно мой дед познакомил Джозефа фон Штернберга с Марлен Дитрих. В Берлине они с Эйзенштейном общались с этим режиссером. Представьте: Германия, апрель 29 года. Александров, Эйзенштейн и Штернберг вместе отправляются в одно из берлинских варьете. Там Штернберг видит среди танцовщиц девушку, которая ему очень нравится, — он как раз ищет актрису на роль в «Голубом ангеле» (ставшем первым звуковым немецким фильмом). Он стеснялся подойти к ней сам и подослал молодого и бойкого красавца Александрова. И уже дед представил будущую актрису режиссеру.

Общение Марлен Дитрих и Александрова получило дальнейшее развитие?

— Орлова очень ревновала мужа к Марлен Дитрих. Сам он никогда не афишировал своих отношений с Марлен, и точно ничего не известно. Но он общался с ней, приехав в Голливуд, а Мария Васильевна — родная сестра деда — говорила мне прямо: у них был роман... Кстати, Любовь Орлова внешне очень похожа на Дитрих. Эта похожесть даже дошла до курьеза: пару лет назад по телевидению показывали фильм об Орловой. Фотографии для фильма попросили у меня, и среди них я положил одну — фотографию Марлен Дитрих. Эту фотографию показали как орловскую, никто не заметил разницы. В архиве фотографий деда сохранилась одна: на ней — Грета Гарбо и надпись губной помадой To my love Grigoriy. Hollywood. 1930. А на тех снимках, где Александров был снят вместе с немецкой актрисой, половинку с Дитрих Орлова аккуратно отрезала.

Известно, что Александров дружил с Чарли Чаплиным. Какие сохранились воспоминания об этой дружбе?

— Да, Александров и Орлова были очень дружны с четой Чаплиных. Часто ездили друг к другу в гости, переписывались. Не так давно я специально съездил в Швейцарию — взглянуть на большой дом Чаплина на берегу Женевского озера, где гостил дед. Чаплин был в некотором роде семейным талисманом Александрова и Орловой: общаясь между собой, они часто называли друг друга: он ее — Чарли, она его — Спенсер.

Это были составные полного имени великого комического актера: Чарли Спенсер Чаплин. Правда, Орлова недолюбливала жену Чаплина. Известна ее злая острота на ее счет: «Каждый год езжу за границу с надеждой узнать, что там модно носить, и каждый год не получается узнать о модных фасонах — опять жена Чарли беременна...»

Александров известен как человек, любивший присочинить, выдумать о себе какие-то истории. Это видно в его дневниках? Насколько они правдивы?

— Выдумщиком он стал уже в зрелом возрасте. Вряд ли 26-летний парень будет что-то выдумывать, ведя записи у себя в дневнике. Все очень искренне, лишено признаков художественного текста. Вот, например, еще одно воспоминание: в Америке был сухой закон, пить было нельзя, и Александров с друзьями перебирались через границу в Мексику, там устраивали грандиозные гулянки. Единственное, что могло быть ограничением для ведения записей, — любопытство Эйзенштейна: тот мог запросто взять личные записи деда, почитать, не спросив разрешения у автора.

Внук режиссера после короткого визита в Россию снова вернулся в Париж. Вопрос о публикации редких документов остается открытым.

Из дневников Г.В. Александрова

1929 год, Лондон

Бернард Шоу показывает Лондон. Недалеко от Вестминстерского аббатства, около трамвайной остановки, стоит щит на монументальных чугунных ножках.

— Вот, — говорит Шоу, — вы можете узнать одним движением, как проехать в нужный вам адрес. Где вы живете?

— В Хемпстеде.

Шоу жмет кнопку, около написано «Хемпстед».

— Вот, — говорит он, — нажмите, и на щитке зажгутся все линии трамвая, автобусов, метро, которыми вы можете добраться до Хемпстеда.

Нажал, ничего не зажигается.

— Жмите сильнее!

Жму, ничего не зажигается.

Жмет сам.

— Очевидно, испорчено!.. Тогда вот автомат, опустите никель и получите книжку...

Опуская, дергаю за ручку, нет никакой книжки. Шоу взбешен. Он подходит к полисмену. Полисмен отдает честь и наклоняется к Шоу, желая его внимательно выслушать.

— Передайте королю, что Англия — говно!

— С кем имею честь говорить? — спрашивает невозмутимый бобби.

— Это сказал Бернард Шоу.

— Ес, сэр! — говорит бобби и записывает в книжку фамилию.

Очевидно, гордость англичанина взыграла в старике, и провал демонстрации техники он хотел возместить демонстрацией свободы слова...

22.12.1929, Париж

Заехал за А. Шифриным, с которым поехали в студию «Бианкур» для разговора о «Романсе». По пути заехали в русский магазин купить завтрак. Продает бывший генерал, кажется, вице-губернатор, считать не умеет: 1,75 и 1,50 — итого 3,75. Говорит грассируя, обращаясь к другим приказчикам, — «князь» и т. д. «Губернатор» собирался выпороть дворника этого дома за то, что тот вышел гулять этим летом в белом костюме да еще с сигарой. «Губернатор» кричал:

— Мы идем к гибели, это черт знает что такое!

Он не мог торговать, волновался.

24.12.1929

Разбудила Эрна... Обижена, что не пригласили на вечер в полпредство. Рекомендовала посмотреть рождественские ярмарки. Говорили о том, что посылать откровенные статьи в Москву сложно, нас здесь заклюют и никуда не пустят. Хорошее о Европе писать трудно, кроме техники и старины. Пробовали это со Швейцарией, и вот теперь невозможно получить визы. Придется писать пока что чисто технические статьи или очень мягко выражаться.

31.12.1929

...Вечер у Розенталя (Розенталь Леонард М., владелец торгового дела бриллиантами в Париже, покровитель русских писателей в эмиграции и автор книги «Будем богаты» (1925). — Ред.). Одели смокинги первый раз в жизни! Мучение с галстуком. Леонид Азарх начал помогать, забыл, как завязал свой, и не мог завязать... Опаздывали, волновались, завязывали галстук десятки раз. Помог Борис. Получили в подарок книгу «Будем богаты» с трогательной надписью — «Леонард». Под эту подпись в Париже можно иметь кредит. Цыгане — Настя и Дм. Поляковы — каждому пели. Настя Полякова с гитарой перед покрасневшим Эйзенштейном:

• «К НАМ ПРИЕХАЛ НАШ ЛЮБИМЫЙ
  СЕРГЕЙ МИХАЛЫЧ ДОРОГОЙ...
  БЕЗ СЕРЕЖИ НАМ НЕ ПЬЕТСЯ,
  И ВИНО НЕ ВЕСЕЛИТ».

Январь 1930 год, Париж

К 2 часам поехали в оперу, на бал-маскарад, устроенный меховщиками Парижа. У подъезда оперы шикарная атмосфера. Полиция с красивыми аксельбантами. Множество автомобилей, дамы в сногсшибательных туалетах и мужчины в цилиндрах.

Я не мог не рассмеяться, когда вошли в главный вход.

По роскошной лестнице, знаменитой лестнице Парижской оперы, залитой светом оранжевых и белых гирлянд из лампочек, по бокам яркой большой толпы, под звуки трех оркестров, под золочеными сводами и потолком стояли шпалеры кирасир с шашками наголо. С ослепительных медных касок ниспадали по их спинам хвосты из конского волоса. Подбородки были подтянуты ремнями касок. Золотые пуговицы и красные позументы. Красные шнуры и эполеты.

Все это увиденное в один миг вызвало мой смех — громкий и непосредственный. Немного придя в себя, заметил стройных женщин в хорошо сшитых платьях. Это были манекенщицы модных магазинов, которые должны были стоять на лестнице так же непринужденно, как кирасиры.

Вошли в зал. Прежде всего увидели барьеры ярусов, сияющие гирляндами ламп. Знаменитую люстру, о которой я читал и думал, что она гораздо лучше, чем есть. Сцена и партер соединены полом и представляют собой огромный зал.

В этом зале, как в переполненной церкви, стоят тысячи две людей. Плечом к плечу, в тесноте и жаре. Пробираясь на сцену, чтобы посмотреть на зрительный зал, вдруг слышу русский разговор:

— Это Эйзенштейн? У, сволочь... Ты, наверное, знаешь, что Эйзенштейн? Да. Нас мало... Надо найти еще одного.

Разговаривающих четверо. Это молодые люди в смокингах и фраках, очевидно, сыновья русских купцов, меховщиков. Они собираются бить Эйзенштейна, но боятся, что четверых будет мало.

Тот, кто первый замахнется, получит удар от меня. В таких случаях можно бить в спину. Но к молодым нашим врагам подошли девушки, и они пошли танцевать. Эйзену (Эйзенштейну. — Ред.) рассказал об этом только вечером, не хотел говорить при м-м Хайн.

Апрель 1930 года, Париж

...Я всегда презирал самоубийц. (В последних новостях 19 апреля 1930 года напечатано известие о самоубийстве Маяковского, вырезка в дневнике. — Ред.) Есенина презирал, Шифрина презираю, а вот Маяка не могу презирать. Не могу, потому что сентиментальности у него нет. Даже в предсмертных письмах без сантимента. Я презираю самоубийц, но как знать в этой переменчивой жизни... Диалектика и в самоубийстве есть...

Май 1930 год, Париж

Умирающие нервы. Вчера в шести зубах с нудной болью умирали, отравленные мышьяком, нервы. Взялся за ремонт рта. Надо вставить девять зубов, выдранных мною во время съемок «Октября». Из-за экономии времени, чтобы не лечить. Когда спиливали мне зубы визжащими пилами, накаливалась сталь, пар и дым шли изо рта с брызгами и осколками костей. Кость горела, и пахло жженным...

Думал в это время — хорошая тема для сценария: «Звезда». Безызвестную девушку приглашают в Голливуд подписать контракт, и в договоре ряд пунктов: 1. Заменить зубы. 2. Переделать нос. 3. Ноги. 4. Грудь. 5. Похудеть. 6. Не беременеть. Зубную операцию разработать со звуком. Фигуру девушки вначале сделать с толщинками /грудь, ноги/ и т. д. Показать фабрику красоты и все ее механизмы.

Из писем к Ольге (первая жена Григория Александрова. — Ред.), Париж, 13 мая, 1930 год

...столько мучений!!! Уйма работы и тысячи забот. Эйзен и Тиссэ уже в Америке, а я, как всегда, должен кончать начатые им дела. Должен срочно смонтировать картину. К тому же Эйзен, получив американский аванс, денег мне не оставил. А, как сейчас выяснилось, я к тому же должен заплатить его долги. Это тоже отнимает время и волнует. Добыть деньги — дело нелегкое. А я еще зубы лечу, больно и противно. Ехать надо 23-го — к этому сроку должно быть все кончено...

Париж, 24 мая, к Ольге

...перед отъездом миллионы мелких и сотни больших дел.

Напишу подробно с парохода, который 28-го повезет меня в Америку. Как видишь, 23-го не уехал — перенесли на 28 мая.

С Эйзеном очень трудно! Ругаемся ежедневно по телефону, чтобы потом не ругаться на работе! Пиши: Голливуд, студия «Парамаунт»...

• ПРОЩАЙ, ПАРИЖ! ТЕБЯ Я ВСЕ-ТАКИ КОГДА-НИБУДЬ УВИЖУ!

16 июня 1930 год, США

Вчера заснуть было непросто. Проснуться сегодня было совсем легко. Подниматься стал до восхода солнца. За окнами пустыня, как и вчера, только на станциях пальмы и цветы. Станция — Багдад — сказочно заросла цветами, а дальше — опять пустыня, пески, кактусы и какие-то корявые мохнатые деревья...

Завтракали с Бахманом — нашим менеджером. Пока создается впечатление симпатичного человека.

После обеда записал мысли о Чаплине.

Чаплин с Эйзеном и Монтегю приехали в наш дом и неслышно вошли в комнату. Я думал о Чаплине, когда он стоял за моей спиной.

Чаплин провел весь день с нами. Еду готовили сами, так как прислуга гуляет. Показали Чаплину книгу о Диего Ривере. Фрески его понравились Чаплину. Надевает очки, когда смотрит внимательно. Жгли бумагу в камине. Чаплин не может сидеть долго на одном месте, вскакивает и показывает разные движения непрерывно. Рассказывал, как его приглашали играть Христа. Показывал, как он — Чаплин — нес бы крест на распятие. Это было действительно смешно.

Рассказывал, как во время съемок «Десяти заповедей» с актером, игравшим Христа, носились и боготворили его. Служили молебен перед началом съемок и т.д. А он унежил какую-то актрису за декорациями, и она подала на него в суд, когда съемки не были еще закончены. Стоило больших трудов, денег замять дело; если оно появилось бы в прессе, то скандал был бы грандиозный.

Много веселого и смешного рассказывал Чарли.

Пока он серьезен, его нельзя узнать. Но когда кончает какую-либо историю или трюк, то улыбается своей знаменитой улыбкой, и тут каждый сразу его узнает. Уезжая, просил приходить в его дом... Симпатичный человек. Много в нем детского и наивного, а вместе с тем он самый серьезный человек. Из всех голливудских людей... Какая-то обаятельная сила кроется в нем и создает к нему отношение.

28 октября 1930 года, Вашингтон

Остановились у Сквирского — непризнанного посла СССР. Скромное посольство по всей форме. Утром получили японские визы в японском посольстве... После завтрака катались по Вашингтону. — Что это за особняк? — спросил я об одном доме. — Особняк?! — обиделся Сквирский. — Это Белый дом!

Елена Родина