МИХАЛЫЧ И МОЛОЧНЫЙ ГЕН

Наш корреспондент отправился на Урал проверить гипотезу финских ученых

МИХАЛЫЧ И МОЛОЧНЫЙ ГЕН

«Способностью нашего организма усваивать коровье молоко, судя по результатам исследования группы финских ученых во главе с Лееной Пелтонен, человечество обязано людям, жившим в древности между Волгой и Уралом. Профессор Хельсинкского университета Пелтонен уже много лет занимается исследованиями генетических мутаций, связанных с «толерантностью» организма к лактозе. Она проследила развитие этой способности человеческого организма, проанализировав более 1600 образцов ДНК, взятых у 37 различных народностей с четырех континентов. «Молочный» ген, как полагает Пелтонен, появился у человека 4800 — 6600 лет назад. Об этом профессор сообщила на ежегодном заседании Американского общества по изучению генетики человека. Результаты исследований Пелтонен подтверждают и гипотезу некоторых лингвистов, связывающих происхождение индоевропейских языков с начавшейся около 4000 лет назад миграцией кочевых животноводческих племен с Урала в сторону Европы и Среднего Востока».

По сообщениям зарубежных
информационных агентств

Пить молоко я поехал к знакомому охотнику — Виктору Михайловичу Зайцеву на Урал. «Михалыч трех медведей убил», — говорят о нем в селе Октябрьское Республики Башкортостан. «Одного кулаком», — всегда уточняет он. Но, думаю, врет. Потому что специалистом он слывет все больше по зайцам. Увидев заячий след, он почище донцовых-марининых может выдать тебе такой детектив. С погоней, невероятными скидками, кровью. Прямо голова кругом пойдет, дух захватит.

Я ехал пить молоко, но взял с собой водки. Я всегда ее беру, когда куда-нибудь еду. Этот журналистский прием лет шесть уже работает безотказно.

Добрался к вечеру. Была метель. Михалыч, накинув фуфайку, сидел в сенях и задумчиво курил.

— О! — обрадовался он. — Щелкопер! Тя че, сипухой, что ли, пригнало? Заходи давай.

Я давно заметил, что люди пьющие гораздо добрее и радушнее. Михалыч был пьющий. И пил он вовсе не молоко.

В передней избе его просторно. Старое трюмо, советский диван, радио в углу. По стенам фотокарточки в самодельных рамках, фонарь «летучая мышь», рога оленя. А в печке шумит огонь, булькает какое-то варево.

Возле шестка с чугунами возится его жена Татьяна.

Я рассказываю Михалычу про финнов. — Вот, говорю, они полагают, что привычка пить молоко распространилась в Европу и дальше на Средний Восток откуда-то отсюда. С Урала. И было это пять или шесть тысяч лет назад.

— А я думаю, раньше, — выдержал Михалыч паузу. — Дед мой сказывал, что еще до революции, — подмигнул он мне. — Отсюда вообще многое пошло. И Ермак, и Пугачев. А привычка пить, это, — оглянулся он на жену и состроил «стаканчик» из двух пальцев, — откуда пошла? Отсюда. У нас народ, хорошенько посидев, может и в космос запулить. Россия.

— А все всегда сводится к тому, чтобы зенки налить, — не оглядываясь, сказала Татьяна.

— Таньк!.. Человек и человеком-то стал благодаря нам. Потому что ведь от молока он стал расти, умнеть стал, обезьяной перестал быть. Да если б не мы, то не было бы и этого, как его, технического прогресса. Ты только подумай: ни космоса, ни телевизора, никаких изобретений. Сидел бы я щас перед вами дурак дураком. А тут все ж техникум окончил, топором орудовать умею и за душой есть кой-чего. Нет, это хорошо, если, как ты говоришь, именно отсюда это все пошло. Повод-то какой — гордость прямо распирает.

Татьяна выразительно посмотрела на супруга. Михалыч поерзал на стуле и заговорил, что вообще-то корову он держит только по привычке и для внучат.

— Они тут, в городе, недалеко живут. Летом на все каникулы — сюда. Тут у нас и воздух вольный, и лес. За день набегаются. А потом Танька корову подоит, они подбегают: «Бабуль, дай попить». И прямо из ведра, теплое, как собачата лакают, — смотрит он на фото в рамочке. — Конечно, молоко — это сила.

Михалыч ерзает, ему не терпится.

— Тань, ну че там. Человек по метели к нам перся.

— А у меня есть, — говорю. — Водка. Будете?

— Хэ-э-х. Будете. Че ж на нее теперь смотреть, что ли?

Татьяна собрала стол, принесла бутылку запотевшего самогона. Огурцы, соленья, сало. Жареная картошка с мясом. Молока — не было.

— Со свиданьицем.

Чокнулись — выпили. И еще раз. В дверь постучали.

— А у нас все дома, — крикнул уже раскрасневшийся Михалыч.

На пороге, отряхивая от снега шапку, стоял мужик лет пятидесяти. Как потом выяснилось, это Николай — сват Михалыча.

— А я смотрю, у вас свет в избе, думал, наши приехали. Ну и метель! Я там в проулке застрял, елки-палки. Думал, сам справлюсь, но — хрен.

— Ты выпей, — крикнул Михалыч и протянул стакан.

— Не-не. Даже не уговаривай. Мне еще в сарае убираться.

— Че ты, как красна девка. Щас и «козла» твоего вытолкаем, и уберемся.

Николай, щуплый, но жилистый мужик, с наколкой «Люби меня» на кулаке, взял протянутый стакан, быстро опрокинул в рот, понюхал кусочек сала и положил обратно.

Мы оделись и вышли в метель. По дороге Михалыч со смехом рассказал свату, кто я и зачем приехал. Сват посмотрел на меня, но ничего не сказал. Его, как он говорит, «козелок» (ГАЗ-69) вытолкали быстро. Он загнал его в металлический гараж возле дома. Потом, ежась и потирая ладони, шмыгнул в погреб. Достал огурцов, какого-то салата и бутыль.

У Николая дома — никого. Жена пошла к детям на соседнюю улицу. И мы уселись. Выпивали, говорили. Что за страна! Приехал попить молока, наливают самогона. Завели разговор о погоде, скатились на московское правительство, мимоходом пнули Киркорова и прямо загоревали о футболе.

— Нет, не скажи, — распалялся Михалыч. — Дело все в том, что не приучен русский народ к большим деньгам. Немцы приучены, англичане приучены. А наши — нет. Это такой психологический фактор, — щегольнул он где-то услышанным выражением. — В советское время в основном все получали поровну, а спортсмены — так вообще, поди, гроши. А теперь они миллионеры. Ползают по российским полям как черепахи, а деньги лопатой гребут. Зачем им надрываться? Я думаю, раз нет сборной, так и позориться нечего (тут, правда, он произнес другое слово). Вот Эфиопия не играет же на чемпионате мира по хоккею, и нам нечего пыхтеть. А ты говоришь — молоко.

— Да я уже ничего не говорю...

— Ей-богу, смешно. Там исследования какие-то проводят, откуда чего. Да какая к черту разница, откуда эта привычка — молоко пить. Ты меня, конечно, извини, речь не о тебе... Но знаешь, отсюда иногда кажется, что вы там, в городах, все рехнулись. У нас через неделю наметет такие сугробы, что волки будут заходить на крыши и выть на луну. А вы там — исследования...

— Но ведь это тоже нужно, Михалыч. По этим исследованиям, например, можно проследить происхождение языков. Дело-то не совсем в молоке.

— Ага, — сказал Николай, поддакивая свату и будто защищая от кого-то или чего-то деревню, провинцию. — А ты хоть знаешь, откуда это молоко берется?

— Ну, как вам сказать... Теоретически.

И тут у мужиков загорелись глаза. Звякнуло ведро в сенях. Суета какая-то возникла.

— Ну, давай, журналист, покажи че ты умеешь, — усмехались они. Мы вошли в добротный сарай. Пахло летом и навозом. Щелкнул выключатель — и я увидел корову. Она надменно жевала сено и вовсе даже не смотрела в нашу сторону. Николай протянул мне маленькую скамейку.

— Что называется, испытано на себе, — говорю, не зная как к этой корове подступиться. Мне объяснили.

— Только она лягачая. Прошлой осенью оставили ее на приколе на ночь. Волк приходил, она его задней ногой так саданула, что он и сдох, — подбодрил меня сват Михалыча.

Корова продолжает жевать и коситься. Я беру протянутый мне вазелин, смазываю вымя и с испугу, как будто только всю жизнь этим и занимался, надаиваю чуть ли не полведра.

За калиткой меня встречают совсем не как героя. Мои собеседники говорят, что это, мол, бабье дело, и так далее. У меня же ощущение, как будто только что я прыгнул с парашютом. Столько восторга!

— Вот чудак! — говорят они, ухмыляясь.

И еще много чего было в тот вечер. И на балалайке Михалыч играл, и частушки матерные пели.

Утром Михалыч разбудил меня к поезду. Мы попили чаю с ватрушками и двинулись к станции. Он нес мой рюкзак. Пес путался под ногами.

— Ну, че, — сказал грустно Михалыч. — Вот и данные ты не собрал. Писать-то че будешь? Остался бы подольше. Ты знаешь, конечно, народ в деревне все больше сегодня самогон пьет, а не молоко. Но не все так просто и однозначно. Мы тут и работать умеем, если эта работа есть, и лениться, и горевать, и плясать.

Когда электровоз свистнул, он пожал мне руку и протянул рюкзак.

— Приезжай. На медведя сходим.

Рюкзак заметно потяжелел. Я расстегнул его и увидел трехлитровую банку молока.

— Сам надоил, — силясь перекричать гудок, улыбался Михалыч. — Сам и пей. Полезно.

Владимир ЛИПИЛИН