НОВАЯ ТЕАТРАЛЬНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

На конкурс «Действующие лица» за два года пришло около тысячи пьес. В Театре «Школа современной пьесы» Станислав Говорухин поставил спектакль по пьесе Татьяны Москвиной «Па-де-де» — одной из пьес, выигравших в этом конкурсе. Театр заговорил на новом языке? Или еще нет?

НОВАЯ ТЕАТРАЛЬНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

После премьеры, когда гости в фойе фланировали туда-сюда и пили праздничные напитки, я подошел к своему коллеге Сереже Николаевичу и попросил представить меня автору пьесы «Па-де-де» Татьяне Москвиной.

— Татьяна! — сказал я с большим чувством, крепко сжав в руке пластмассовый стаканчик с напитком и даже слегка зажмурившись. — Я хотел, знаете ли, сказать вам только одну вещь: мне очень понравилось! Спасибо!

Москвина улыбнулась. Стоявший рядом с ней Сергей Шолохов тоже улыбнулся. Все стоявшие рядом улыбнулись и странно промолчали. Я пошел дальше со своим напитком и с таким чувством в душе, будто сказал какую-то бестактность. Может быть, надо было сказать (думал я): Татьяна, мне очень понравилось! Помолчать и добавить: понравилось, несмотря ни на что... Подпустить такой вот тонкий намек. Тогда, быть может, и разговор бы получился более содержательным. Но я этого не сделал.

Причем совершенно сейчас не жалею об этом.

Скажу больше: там, в фойе, благодаря бесцельному хождению с напитком, я подслушал вещь совсем потрясающую — оказывается, спектакль не понравился и самому режиссеру, Станиславу Сергеевичу Говорухину! Своим неподражаемым, немного капризным голосом он сказал кому-то, что, мол, актеры кривляются, задачу не выполняют, что тут может вообще понравиться?

Вот ведь как бывает! Вот как строги к себе и другим люди искусства!

Но я и сейчас, спустя некоторое время после премьеры, все прочитав и все обдумав, твердо стою на своем: понравилось! Чудесно играют. Чудесная пьеса. Чудесно все поставлено. И музыка чудесная, и декорации. А какой чудесный подложенный огромный бюст у буфетчицы! А какие чудесные красивые женщины играют три главные роли — Ольга Гусилетова, Дарья Михайлова, Анжелика Волчкова!.. Просто не насмотришься на их красоту и талант. Да и мужчины чудо как хороши. И все такие разные: Чернов, Шульга, Мартиросян...

Жаль, что таким языком нельзя писать всю рецензию до конца. Потому что именно таким языком и надо писать: поскольку эта пьеса и этот спектакль про нас, простофиль.

По моему глубокому убеждению, мир состоит по большей части из них — из простофиль. Вот сейчас, например, все площади и улицы Киева ими запружены. Простофили стоят, мерзнут, слушают пламенные речи, ходят с плакатами, сочувствуют, сопереживают, делают революцию. А потом о них забудут. Причем там, среди страдающих за незалежность на одноименной площади, есть и мудрые, опытные простофили. Они прекрасно знают, как будет потом. Они внутри себя ни на что не надеются. Но поделать с собой ничего не могут: потому что добродушие и доверчивость — главные свойства простофиль. Как сейчас их иногда называют — лузеров. Луз — по-английски потеря. Это люди, которые теряют, а не находят. Теряют в деньгах, карьерном росте, в чем-то еще. Даже в любви.

Простофилям, как я считаю, нет смысла объединяться в толпы и бороться за абстрактную всеобщую независимость — независимость у каждого из них внутри. Своя личная независимость. Нет, конечно, они очень зависимы — от денег, от семьи, от начальников, от своего быта, но не подчиняясь общим законам устройства общества, законам эволюции и конкуренции, они остаются при этом абсолютно независимыми в главном. Внутри себя. И это важно.

Казалось бы, Татьяна Москвина написала совсем не об этом свои «три маленькие пьесы для добродушного театра». Это всего лишь три истории о женщинах, которые разбираются и никак не могут разобраться с мужчинами. Три, казалось бы, дурацкие, совершенно бытовые истории — про то, что «все запущено», по анекдоту, все запуталось, все вертится по кругу, и вроде бы жизнь проиграна, из дурацкого лабиринта нет выхода, нет просвета — но почему-то от этого не тяжело. И не горько. Потому что все три женщины — и несчастная тетка из Дома культуры, и потерявшаяся в страшненьком мире новых русских чиновников польская интеллигентка, и никому не нужная, не имеющая ни денег, ни семьи, ни нормального дома поэтесса, — все они остаются женщинами. Про женщин трудно говорить — «простофили». Но тем не менее это так. Они простофили — потому что добродушны и доверчивы. И в этом их безумная сила.

Эта внутренняя сила простофиль, их беспафосный пафос — материя чрезвычайно нежная, неуловимая, прозрачно-светящаяся. Говорить о ней можно только очень простыми словами. На уровне анекдота.

Главное, что я ощутил после окончания «Па-де-де» — смутное чувство восторга от того, что все вернулось. Вернулся театр 60-х. Арбузовский, розовский, вампиловский — не знаю какой. Я тот театр знаю только по теле- и радиопостановкам, помню не очень хорошо, но ощущение пристального, любовного вглядывания в человека (и именно в простофильского человека!) — оно незабываемое. Его ни с чем не перепутаешь. То, что театр (наш успешный, увлекательный, яркий театр) должен туда вернуться —

в этот мир маленьких заставленных комнат, будничных отношений, дурацких историй, — я давно догадывался. Играть смыслами, идеями, символами, ассоциациями можно и, наверное, нужно, но не до бесконечности.

Чрезвычайно неустойчивый мир 90-х возвращается в устойчивое, причем довольно свирепо-устойчивое состояние. И в этом жестко-обусловленном мире, где все слишком заранее понятно, слишком жестко, слишком системно, вновь появляется потребность — вот в этой маленькой комнатке с диваном, обоями, занавесочкой, где живут простофили. Неприкаянные и непрогнозируемые. Лузеры. Независимые от этого большого мира. Ему противопоставленные самой своей природой — тонкой и нежной. То, что в этой роли вдруг оказались женщины, тоже понятно. Кто же, если не они?

От такого прямого, абсолютно бытового, реального языка театр уже отвык. Отвык от пьес «о нашей жизни». Может быть, поэтому и понадобился кинорежиссер, который помнит, как же это надо делать. Без надрыва и без конструкций. И, конечно, эта манера театральная — по-старому новая и по-новому старая, — она еще только возвращается на сцену, на тонких ножках, она шатается, как ребенок, который учится ходить, — ну и что? И в этом есть для зрителя своя прелесть.

В бесконечных реалити-шоу, русских сериалах на телевидении это возвращение к обычному человеку, к его частному, обжитому по-новому пространству уже происходит. Грубо происходит. Топорно. Глупо. Но происходит. А для того, чтобы это произошло и в театре — не грубо, и не топорно, — нужны другие авторы. Нужны другие пьесы. И, наверное, другие режиссеры.

Для Татьяны Москвиной это первая театральная премьера, хотя пишет она уже довольно давно. Потому что простофили вновь вернулись. В жизнь. И на сцену.

О том, зачем театру новые пьесы, мы говорили перед премьерой с художественным руководителем Театра «Школа современной пьесы» (где и была поставлена пьеса «Па-де-де») Иосифом Леонидовичем Райхельгаузом. И вот что он мне сказал:

О новых спектаклях театра:

— После премьеры Говорухина (а пьеса «Па-де-де», напомню, среди победителей конкурса современных пьес «Действующие лица») у нас идет следующая премьера 21 декабря: Сергей Юрский ставит пьесу Иона Друцэ «Ужин у товарища Сталина, или Вечерний звон» и сам играет там Сталина. 25 декабря премьера современной немецкой пьесы — ее ставит замечательный актер и режиссер Саид Багов. У автора, Танкреда Дорста, она называется «Я, Фейербах», а наша версия будет называться «Радуги и мосты». 25 января четвертая премьера — «Люди древнейших профессий». Автору 17 лет, он живет в Питере и победил на питерском конкурсе драматургов. Ее поставит Михаил Угаров. 5 февраля премьера двух маленьких пьес современного французского драматурга Фабриса Мелькио. Это такой французский Гришковец, самый модный, самый резкий, самый странный. Ставит спектакль очень интересный французский режиссер Франк Бертье. Мой студент Филипп Лось ставит пьесу «03» — еще одна пьеса из этой новой волны, порожденной конкурсом. Седьмую премьеру я делаю сам — она называется «Без слов». Это будет спектакль без пьесы, где каждый актер будет рассказывать свою личную историю. И еще одна пьеса 20-летнего автора — тоже победителя конкурса. Она называется «Бабий дом». Ее будет ставить мой студент Валерий Караваев. Восемь премьер. Представляете, что творится?

Об актерах:

— Конечно, если бы мы были театром-студией, как есть в Москве Мастерская Петра Фоменко, есть театр Рощина и Казанцева, есть театр DOC, мы могли бы себе позволить все что угодно. Но у нас в штате, как ни крути, есть Альберт Филозов и Ирина Алферова, Татьяна Васильева и Георгий Мартиросян, Даша Михайлова, Владимир Стеклов — то есть звезды, мастера. И звезды... им интересно играть современную драму, но они, конечно, хотят быть востребованными в полном объеме. Во всей амплитуде.

О режиссерах:

— Театральная революция произошла давно. Но ее просто не замечали. Удивительное дело — сколько себя помню, режиссеры всегда запаздывают. И я, наверное, такой же. Я бы не стал ставить пьесу «Люди древнейших профессий». Я не знаю, как ее ставить, не умею. Единственное мое положительное качество — я понимаю, что ее надо ставить, и я зову режиссера, который умеет и хочет. Но я очень хорошо помню, что когда я Эфросу приносил пьесы Петрушевской, он говорил, что это галиматья. Что это чернуха. Я приносил пьесы тогдашней «новой волны» Ефремову во МХАТ, Волчек в «Современник». И они их не принимали. Они говорили: люди так не говорят. Они говорили: что это за странный язык? А потом эти пьесы Злотникова, Петрушевской, Славкина стали классикой. Режиссеры в этом смысле косномозговые. Как бывают косноязычные люди. Почему так — не знаю.

О зрителях:

— Первая категория зрителей — это люди, которые театр от шоу-бизнеса почти не отличают. Они просто хотят посмотреть живьем те лица, которые видят по телевизору в сериалах. Условно говоря, «гости столицы» — в некоторых театрах их довольно много. Они подходят к театральным кассам и смотрят на фотографии актеров. Где играет сегодня та же Васильева или тот же Стеклов — им совершенно неважно. Вторая категория — для меня наиболее ценная. Они идут в театр, как к врачу. Когда внутри что-то болит. Для этого зрителя очень важна современная пьеса. Ему важна та пьеса, которая соотносится с ним буквально. Когда он видит: это моя комната, это мои тапочки, это мои разговоры, мои шутки, мой пиджак, это мои родственники. Третья категория — околотеатральные люди, которые билеты, как правило, не покупают. Критики, театроведы, продюсеры, режиссеры. Они изучают театр как профессиональную данность. Вы тоже к этой категории относитесь. И вот эти люди больше всего смотрят, чем отличается «Чайка» на Юго-Западе от «Чайки» на Северо-Востоке. Эта третья категория, к сожалению, и определяет театральную моду.

О «Чайке»:

— В Москве идет 19 чеховских «Чаек».

И хотя я сам участник этого процесса, я сейчас говорю открыто: это отобранные у современной пьесы ресурсы — отобранные сцены, режиссеры, актеры, зрители.

О новом языке пьес:

— Вот сейчас на конкурс «Действующие лица» пришло за два года около тысячи пьес. Пишут в основном молодые люди. Непрофессиональные драматурги. И что я чувствую: в отличие от прозы современной там ничего не нафантазировано. Все подсмотрено. Все документально. Я открываю пьесы и встречаю густой отборнейший мат. И я спрашиваю у автора пьесы, молодой 19-летней девушки, автора пьесы «Чайф»: а почему они у вас так говорят? И она отвечает: а я там работала, в этой комнате.Там разговаривают так. Я могу эту жизнь осуждать. Но не принимать ее я не могу, ибо она есть. В этих пьесах выстроен такой опыт — человеческий, эмоциональный, смысловой, — который доказуем. Он не придуман.

Борис МИНАЕВ