Я не разделяю трухлявых, дурных, непозитивных рефлексий по поводу памятников Церетели. Ругать их — просто болезнь нашей интеллигенции
Мне всегда казалось, что Москва — это единственная сакрально правильная территория в современном мире. Ни один другой город не обладает такой таинственностью, такой энергетикой. Я не хотела уезжать из Москвы даже тогда, когда мне предлагали политическое убежище в Швеции. Я сказала: «Лучше тюрьма на родине, чем свободная жизнь на Западе». Но символическая концентрация родины — это Москва.
Меня смущает подход тех, кто подсчитывает экономические выгоды или невыгоды проживания в Москве. Этот вопрос шире бытовых удобств. Только в Москве может случиться что-то великое. Я отчасти отношу себя к пассионариям, а они вне сакрально правильной территории не могут творить, да и вообще жить. Москва — место для героев.
Нельзя засасывать себя в постмодернистский контекст, жить с веселенькой, разухабистой легкостью, как свойственно сейчас некоторым молодым людям. Пока вы не верите в подлинность бытия, в реальность истории, то ни подлинности, ни истории вам не видать. Москва дает возможность взглянуть на мир чистым, непостмодернистским взглядом, она дает возможность реального бытия.
Мне бы хотелось, чтобы люди чувствовали Москву, как я. Здесь важно сочетание личной энергетики человека с энергетикой места. Есть специальные «свои» места, которые город дает. Он может превращаться в хаос, расчленяться, разделяться, а некоторые места являются точкой сборки, местом силы, где сходятся импульсы, воспоминания. Для кого-то это клубы, для кого-то кафе, для кого-то подъезды, аллеи, станции метро, автотрассы, деревья.
В Москве есть правильный баланс традиции и современности. В провинции тоже есть русский дух, но там он не сочетается с модными тенденциями, как в Москве. В европейских столицах — скорее имитация. Там есть что-то искусственное, а здесь — подлинная энергия. Может быть, движения более корявые, не такие эстетичные, не такие гладенькие. Но в них есть правда, как будто в них шевелится какой-то такой маленький, живой острый ежик. При этом нет ощущения нелепости или натянутости. Все очень органично. Это эклектика, но в хорошем смысле.
Я не разделяю трухлявых, дурных, непозитивных рефлексий по поводу памятников Церетели. Ругать их — просто болезнь нашей интеллигенции. Они не видят картину в целом. Это все дурацкая пиар-кампания, которую совершенно не стоит поддерживать. В Церетели есть какая-то своя корявая прелесть. То же самое с коттеджами, моллами, пентхаусами, «лужковской архитектурой». Все это делает город удобным, быстрым, глобальным, и нападки на эти вещи скорее из разряда политики, чем из разряда эстетики, искусства и культуры.
Не помню взгляда иностранца на нашу Москву, который бы меня устраивал, не унижал и не раздражал. Наверное, мы сами дали им повод, ощущая себя людьми третьего сорта. От этого чувства надо избавляться. Чем больше будет пассионарных, активных людей, уверенных в том, что они живут на сакрально правильной территории, глобальной родине, если эта уверенность будет крепка, то никакие Церетели, никакие бомжи, ни даже виртуальные медведи, гуляющие по улицам, не смутят иностранный взор.
Алина ВИТУХНОВСКАЯ
поэт
ЗЛЫЕ УЛИЦЫ
В Москве, чтобы пойти погулять, нужно выйти из дому, проехать десять остановок на метро, потом еще пять на троллейбусе
В Третьяковке недавно случилась выставка Федора Алексеева — живописца, прямо скажем, не первого ряда. Однако ж на выставку ломился народ, даже через несколько месяцев после открытия у входа стояли очереди и вообще чувствовалось приятное оживление. Алекссев жил двести лет назад и писал виды, как бы сейчас сказали, туристических мест: Венеция, Питер, Николаев и Полтава (по тем временам горячие маршруты), но большей частью Москва, а в Москве по преимуществу Кремль. В Кремле Алексеева есть такие места, про которые мы и не догадывались, что они существуют, а на местах знакомых происходит невесть что: бежит собака, играют дети, женщины остановились поболтать,
с лотков торгуют грибами и калачами — и это на Соборной площади!
у Лобного места! под Кремлевской стеной (вид изнутри)! Понятно, что это стаффаж — что женщины
и калачи понадобились Алексееву, чтобы показать масштаб, скажем, колокольни Ивана Великого, но ведь не из головы же он их выдумал! Бегали же! Торговали!
Отсюда и оживление: такой Москвы никто из ныне живущих в городе не видел. Дело не в режимных зонах, при Алексееве отсутствовавших, просто существовать на московской улице, жить той жизнью, какой живут фигурки на его акварелях, в сегодняшней Москве невозможно.
Поэт Башлачев в каком-то интервью сказал однажды: дескать, в Москве, чтобы пойти погулять, нужно выйти из дому, проехать десять остановок на метро, потом еще пять на троллейбусе, дойти пешком до парка и там начать собственно гулять; а в Питере вышел из дому и уже гуляешь. В Питере вообще по-другому: там люди на автомате, не задумываясь, говорят: «наш город», «в нашем городе», а на подъездах (простите, парадных) висят объявления: «Уважаемые жильцы! В нашем доме отключили горячую воду». Вы можете представить жителя Москвы (если он не сотрудник ТВЦ или газеты «Тверская, 13»), говорящего о месте, где живет: «наш город» или «наш дом»?
Вообще в Москве много чего хорошего. Если попытаться сравнить Москву с европейскими столицами по формальным показателям, выходит вполне нарядная картина: кинотеатры, кафе, фитнес-центры, опять же строительный комплекс — все на уровне.
В Москве есть куда пойти — только замучаешься, пока дойдешь. Этот город оказался фатально не приспособлен для того, чтобы просто жить, без цели, не спеша, и разрушение памятников, как ни кощунственно это прозвучит, картины не меняет: даже если бы гостиница «Москва» и Военторг остались в живых, рядом с ними по-прежнему вибрировала бы очень неуютная городская среда.
Наверное, поэтому в Москве так много присутственных мест — надо же себя куда-то деть. Может статься, поэтому здесь никто не ходит на митинги, кроме самых отъявленных пассионариев. Но даже их энергия уходит в песок, как по громоотводу.
Иногда мне кажется, что жители этого города забрались в герметичные капсулы и гоняют в них по заранее расписанным маршрутам, будто в пневматическом трубопроводе. Дом — троллейбус (мучительное выпадение из капсулы) — институт — «Проект ОГИ». Дом — машина — офис — презентация — клуб «Осень». У тел, перемещающихся по этим траекториям, почти нет шансов пересечься — несколько метров, отделяющих их от очередного закрытого пространства, они преодолевают, зажмурившись и глубоко вдохнув. Я начинаю замечать движение этих капсул, едва выйдя из вагона «Красной стрелы»: они несутся куда-то, обходя друг друга на поворотах, а вокзальное радио глушит их песней «Москва! Звонят колокола!..», чтобы каждому из прибывших стало ясно: мы дома.
Юрий САПРЫКИН
главный редактор журнала «Афиша»