Поиски рецептов в прошлом--вообще безнадежное дело
СУП НА ЖЕРТВЕННИКЕ
В мае я планирую выступать в Петербурге. Это будет большой вечер--вроде цикла устных рассказов в Москве. Перед московскими вечерами я волновался, не будучи уверен, что смогу эту аудиторию три часа удерживать. n Тогда эти волнения оказались напрасны. Волнуюсь я и теперь, но уже по другой причине. Когда меня просят об интервью или комментариях, все чаще намекают на желательность прямых аналогий. А ничего более губительного для исторического писателя я не знаю. n О том, что в одну воду нельзя войти дважды, догадались еще в Древней Греции: река минуту спустя--уже не та река. Почему-то, говоря об истории, признавать этого не хотят: как будто война двадцатого века хоть отдаленно похожа на войну девятнадцатого! Как будто последствия Великой французской революции сравнимы с раннесоветскими годами! n Человек блистательного восемнадцатого века помыслить не мог о том, какой кровью этот век разрешится, чем он будет оплачен, тогда как люди девятнадцатого уже вобрали этот опыт, и полагать, будто он не изменил их,--значит отрицать историю как таковую. С нами же, видевшими кошмары двадцатого, не работает вообще ни одна аналогия, ибо наш опыт--личный или усвоенный от родителей--ставит под сомнение все великие утопии, которыми вдохновлялись лучшие умы на протяжении тысячелетий. Это многое объясняет в нас--современный человек мудрее и терпимее относится к тому, что подвигло бы благородного предка на немедленные и, увы, обреченные действия. Но есть в аналогиях и еще одна опасность--они заставляют нас постоянно переписывать историю, актуализируя в ней те или иные аспекты или события. Тогда как историю надо знать не ради современности, но ради нее самой. Историческая литература не должна превращаться в набор намеков--это опошляет любую эпоху, о которой идет речь. n Думаю, все неудачи при попытке поставить исторические драмы Пушкина заключались в том, что трагедии пытались приспосабливать к политике, а ведь они не об этом. Они вообще о вневременных вещах, слишком масштабных, чтобы их здесь затрагивать. Приспосабливать историю к нуждам современности так же смешно и унизительно, как варить суп на священном огне. А уж поиски рецептов в прошлом--вообще безнадежное дело. Может, у нас со времен Соловьева и Ключевского потому и не было толком написанной истории страны, что она всякий раз интерпретировалась сообразно нуждам момента и эти интерпретации в результате совершенно заслонили реальность. n Что же, спросите вы, из истории нельзя извлечь никаких уроков? Разумеется, можно и должно! Но уроки эти--не социальные или политические, а нравственные. В этом и заключается смысл исторической литературы. Приспосабливать же чужой опыт к решению новой проблемы--значит снова и снова повторять историю. А круг механических повторений уже пройден нами неоднократно. Не ждите от меня мнений о современности. Не просите высказаться о ней намеком, полуподпольно, когда мне захочется о ней сказать, я скажу это прямо. История--не для того, чтобы маскировать мысли о современности. Она для того, чтобы запомнить цену крови, цену предательства, цену жизни. Чтобы всматриваться в ее великие пьесы, которые ставит для нас Бог, и не искать в них дешевых намеков. n Искусство и история--что и роднит их--никогда не учат действовать так-то и так-то. Они призваны не учить, а потрясать, преображать, вызывать блаженство и ужас. История--грандиозная мистерия, созерцание которой делает нас другими. Иначе наше прошлое никогда не пройдет.
Эдвард РАДЗИНСКИЙ
писатель