Лев Борисович УСЫСКИН родился в Ленинграде в 1965 году. Окончил МФТИ; изучал историю искусства в МГУ. Публикации в «Новом мире», «Урале», «Волге», «Медведе», «Неве» и др. Дважды занимал первое место в номинации «Проза» интернет-конкурса «Улов», победитель конкурса «Тенета — Ринет» (номинация — «Сборники рассказов»)
1. Снились лестницы. Тягостным, бесконечным — только вверх — чередованием множества невысоких ступенек — пролет за пролетом, — словно бы влекущих в движение: не поднять головы... вперед, снова вперед и вверх: замкнутое пространство, изнурительное, томящее, сосущее — в поисках выхода... мерным ритмом обманывая всякий раз — приближая недостижимое и стремясь... и еще более — порождая мышечное напряжение... в ногах... в теле... усталость...
«А он красивый, правда... медленный, похож на ежика...» |
И вдруг оборвалось теплым светом, выходом, охватило все тело — исчезла тяжесть — как бы едва уловимым звоном разбиваемого стекла — окно наверх — беззвучно, безопасно — туда, в ласковую воздушную пустоту черепичных крыш из пряничной сказки... черепашьим неосязаемым шагом — и вверх, над приветливым лесом ухоженных печных труб...Во сне она разметалась. Теплое зимнее одеяло сбилось на правый бок, наполовину свесившись почти до пола — сохраняя свой ватный покров над туловищем, большой частью по-детски выпростанной правой ноги и оголив все остальное — одинокая худосочная муха, поднятая с лампы, должно быть, легким запахом пота от чуть вымокшей Катькиной ночной сорочки, с рассвета чертила в воздухе фигуры Лиссажу, приближаясь раз за разом, время от времени порываясь сесть — и, однако, передумывая по одной ей ведомой причине...
Проснувшись, Катька некоторое время смотрела не мигая прямо перед собой до тех пор, пока мутные очертания книжного шкафа не проступили, наконец, отчетливыми буквами на корешках: «Сервантес 1», «Сервантес 2», «А. Конан Дойль»; тогда она согнула руки в локтях и резко, рывком села...
Еще некоторое время она терла глаза тыльными сторонами ладоней, затем, не глядя, вытащила из-под подушки маленькие с золотистым браслетом часики (Casio, подарок отца к прошлогоднему дню рождения), взглянула на них (четверть одиннадцатого) и надела на руку. Еще несколько секунд она разглядывала ногти на ногах, сравнивала их, подставляя под разными углами солнечному свету и шевеля пальчиками, потом зачем-то потрогала правой рукой мочку левого уха и, наконец, опустив обе ноги на ковер, принялась шарить там в поисках шлепанцев.
В ванной она включила душ и, отрегулировав воду, как-то забыла про нее вовсе: какое-то время рассматривала в зеркале свое лицо, щупая указательными пальцами обеих рук кожу лба, затем нахмурилась отчего-то, показала зеркалу язычок и, как была — босиком, вдруг убежала обратно в спальню.
Бабушкино овальное зеркало в спальне вбирало ее почти без изъятий — с головы до ног. Катька взглянула в него мельком, по всему — удовлетворилась вполне собственным отражением, затем сняла ночную сорочку и, скомкав, швырнула ее в развороченные альпы незастланной постели. Оставшись в одних трусиках, она повернулась к зеркалу в профиль, затем в три четверти, затем снова анфас, приподнялась на цыпочки, опустилась, дотронулась обеими ладонями до груди, затем до затылка — как бы утомившись, наконец, демонстрировать зеркалу весь арсенал доступных ей поз и движений, она вздохнула, пристально посмотрела в глаза своему двойнику и, протянув навстречу ему руку, пальчиком взяла зажатый в щель между стеклом и держащим его латунным кронштейном надорванный почтовый конверт с иностранной маркой и красно-синими шашечками по периметру.
Вынула из него вчетверо сложенный листок. Перечитала. Вложила обратно в конверт. Поцеловала и, взяв за угол, бросила на постель...
…Потом, стоя под душем, она пыталась вспомнить свой предутренний сон — безуспешно, как это всегда и бывает. Проступали лишь крошечные фрагменты, незначащие, но почему-то очень приятные... «Сережа... Сереженька мой, милый... — бесцеремонные водяные струи ласкали ее, дразня, — Сережечка... я такая... я так соскучилась по тебе... мой Сережа...» Она выкрутила воду, не глядя сдернула с вешалки полотенце (бело-зеленое, китайское, со смешными, зелеными же, мышатами) и принялась вытираться: «Вот я... чистая, теплая... теперь... вся... любимый мой...»
Час спустя она, уже одетая, сидела за столом в кухне и рассеяно запивала крепко сваренным Paulig President покрытую сыром ржаную горбушку. Внимание ее вновь было поглощено чтением давешнего письма — однако чтением на этот раз не в пример более медленным и сосредоточенным:
«...еще позвони Артему, скажи... я просил извинить, что не успел связаться до отъезда... скажи, привет ему передаю и все такое...»
Катька смахнула с листа хлебные крошки:
«...зайди к моим родителям... я им написал, что ты зайдешь... получил от них два письма, последнее — неделю назад, пишут, что все в порядке... все же хочется иметь еще и твое, Катюша, впечатление... особенно беспокоит здоровье отца...»
«...Гюнтер оказался вполне милым парнем, ведет себя гораздо более раскованно, чем у нас... весь в пиве и в сухощавых рыжих подружках, словно бы из фильмов Фасбиндера... готовит очередной фестиваль...»
...большая фарфоровая чашка с побуревшим от кофе полумесяцем лимона на дне отправилась в раковину — Катька осенила тряпкой поверхность стола и, уже стоя, пробежала глазами еще несколько строк:
«...обязательно отдай в работу слайды... не откладывай... телефон: 2180367... фотографа зовут Алексей... он в курсе... сделай обязательно...»
Она ополоснула чашку холодной водой, вытерла руки висевшим на гвоздике холщовым вышитым фартуком, затем взяла со стола письмо и снова, как и утром, поцеловала:
«...милый мой, любимый... где ты сейчас, сладкий мой?..»
Телефонная станция с утра, по всему, задалась шутить: сперва она дала отбой после третьей цифры, затем, когда Катька попыталась повторить набор и уже добралась было до предпоследней шестерки, вдруг перещелкнула вальсом и каким-то бесконечно-далеким женским голосом сообщила: «Индекс данной АТС закрыт, справки по телефону...» Обескураженная Катька набрала по новой и вновь попала не туда:
— Алло, алло... будьте добры Алексея...
— Алексея?.. здесь таких нет... вы какой номер набираете?..
Катька нахмурилась:
— Два-восемнадцать-ноль-три-шестьдесят семь?..
— Нет, это другой номер... Пожалуйста...
Короткие гудки.
Катька повесила трубку и, подперев ладонью подбородок, печально посмотрела на аппарат:
«...из Берлина, наверное, проще... почему так?..»
Она обреченно вздохнула и вновь принялась накручивать диск, всякий раз чуть задерживая его своим красивым маленьким указательным в крайнем правом положении...
На этот раз ей повезло. На том конце сняли трубку, потом зашуршали чем-то, затем все смолкло, и довольно молодой жизнерадостный тенор ответил:
— Алло... да... да, Алексей — это я...
— Да, я понял... да... Сергей говорил мне, что ты позвонишь... да... тебя Катей зовут?.. да, отлично...
— Можно и сегодня, собственно... Нет, особенно никаких... встретимся в городе, если ты не против... да... нет, я на Васильевском... могу приехать, хорошо... на Невском?.. да, какая «Минутка»?.. бывший Subway?.. да, понял, хорошо... рядом живешь? отлично... ну, в четверть четвертого, идет?.. хорошо, в половину... а ты какая?.. ха-ха-ха, я тоже... тогда узнаю, конечно... а ты обычно сильно опаздываешь?.. годится... я возьму кофе, какой-нибудь там салат, буду сидеть у окна, тебя ждать... да, в темных очках... с кофром... хорошо, договорились... пока...
2. Катька узнала его без труда — невысокого роста, коренастый, в пенькового цвета плотном свитере, он сидел у окна и глазел на Невский; едва она вошла, движимый каким-то импульсом минутной телепатии, оторвался от созерцания асфальторемонтных работ перед Строгановским дворцом и повернул голову — глаза их встретились, Катька ответила обычной своей улыбкой, без сожаления расточаемой мужчинам и детям при повседневном общении — и затем, уже не боясь ошибиться, махнула рукой.
| Они свернули в какую-то из подворотен, замедлили ход, потом вовсе остановились |
«А он красивый, правда... — против воли подумала Катька, подойдя к столику и взглянув на Алексея уже с близкого расстояния, — медленный, похож на ежика...» Она повесила рядом с потертым, в мелких трещинах, видавшим виды кофром свою сумочку и отправилась делать заказ — глядя ей вслед, Алексей непроизвольно задержал взгляд на ладном, обтянутом тугой мини-юбкой Катькином задике, едва заметно хмыкнул и принялся размешивать сахар в кофе. «Хорошая девчонка у Гнедовского... мне бы такую...»Катька взяла гамбургер, тот же самый тунцовый салат, кофе с двумя крошечными, из страны лилипутов, кусочками рафинада в цветастых фантиках и сдвоенное круглое печеньице, покрытое псевдошоколадной глазурью. Она долго рылась в кошельке, долго неуклюже прятала назад сдачу — все это время Алексей следил за ней с удивившим его самого легким раздражением, — он успокоился лишь когда Катька обернулась и, с трудом удерживая в равновесии зажатый в руке подносик, направилась от кассы прочь.
— Как тебе это место?.. — Усевшись, Катька первой начала разговор. — Симпатично, правда?.. Ты был здесь раньше?..
Алексей пожал плечами, уставившись на свой гамбургер:
— Так, ничего... лучше, чем Carrols, по крайней мере... хотя Grillmaster еще лучше, наверное... да, впрочем, какая разница...
«Точно, ежик... ворчит смешно...» — подумала Катька, однако кивнула головой и спросила, чуть запинаясь, как всегда, впрочем, когда спрашивала о незнакомом ей предмете:
— А ты фотографом работаешь... в газетах разных, да?..
— Ага... ну, то есть, не совсем... ну, как сказать, — я не в штате, а так... бывают халтуры разные — беру...
— Часто?..
— Да, часто... но это не основное... так, для поддержания штанов главным образом... и чтобы форму не потерять... ремесло, одним словом...
— Времени много отнимает?..
— Порядком... но не чересчур... такое, в некотором смысле, равновесие между ремеслом и творчеством... главное, я всегда могу отказаться...
Алексей откусил разом полгамбургера, принялся двигать челюстями, интенсивно и сочно:
— Честно говоря — я больше ничего делать и не умею... по мне — три строчки написать к моим же картинкам — проще удавиться... во как...
Катька подцепила концом пластмассовой вилочки чуточку серой однородной массы:
— Сережа говорил, что ты прирожденный фотограф... он тебя очень высоко ценит...
Алексей усмехнулся так, несколько криво:
— Ну да... наверное... если человек не умеет шнурок завязать, а только на скрипке играет все время, то он — прирожденный скрипач, правда?..
Оба засмеялись.
Алексей отхлебнул кофе и, освободив руки, откинулся на спинку:
— Я вообще это... недоделанный в некотором смысле... то есть, я хочу сказать — по части восприятия пространства...
Катька красиво приподняла брови.
— Ну вот смотри... Вот ты, другие люди — вы все, как в кино...
Катька рассмеялась. Алексей вслед за ней, чуть смутившись, рассмеялся тоже.
— Я хочу сказать — у вас пространство течет во времени непрерывно как бы... из причины вытекает следствие, да... как конвейер такой: бу-бу-бу...
Он несколько раз взмахнул перед собой ребром ладони.
— Понятно я говорю или как всегда?..
Катька кивнула, не переставая улыбаться:
— Да, кажется. А у тебя тогда как же?
— У меня? У меня вся жизнь как бы из фотографий...
— Цветных?
— Когда как... когда — цветных, когда — черно-белых...
— А чаще как?
— Не знаю... тонированные, наверное... такие — в синих или кремовых тонах...
— Алексей, а ты давно занимаешься этим... ну, фотографией?..
Она пригубила кофе.
— Фотографией?.. ну да, давно... после армии начал... вернее, даже раньше еще... когда в детстве отец подарил камеру... «смену-восемь», да... на Новый год... Я еще первую пленку засветил наполовину, когда вынимал... помню, слез тогда было — а большой уже мальчик, лет двенадцать... во как... а после армии не знаю, как в голову и пришло — приятель предложил аппарат купить подержанный... «Практика», немецкий... я по пьяни и согласился... ну и пошло... потом мы с ним вдвоем фотокружок вели детский на Суворовском... ходило к нам человека три с половиной, остальные — мертвые души... денег, понятно, почти не платили, зато лаборатория была — наша...
Катька сделала еще глоток, промокнула губы салфеткой:
— Ты, наверное, много путешествовал, да?..
— Да нет, не особенно... ну, то есть, был кое-где, конечно... но не так чтобы много... это Серега твой — путешествует: осенью — в Амстердаме, теперь — Берлин... хорошо ему...
Он слегка пожал плечами.
— Я все больше здесь, в городе... в восьмидесятых все чердаки облазил, мансарды разные там, крыши... тогда всюду словно бы вирус какой-то витал — мне все хотелось его поймать, запечатлеть... как алкашу, наверное, чертиков своих, да?..
— И как? удалось?
— Не-а... ни хрена... и не удастся: сейчас уже его нет вовсе... другое время... все здоровые какие-то... упакованные... даже скучно...
Алексей слегка хмыкнул.
Его мягкий, вельветовый тенор действовал убаюкивающе, Катька совсем расслабилась, взгляд ее скользил без толку от предмета к предмету — подолгу застревая на разноцветных внутренностях надкушенного гамбургера, напомнившего ей почему-то национальный флаг какого-то диковинного тропического государства.
— Скажи, Алексей, а животных ты любишь снимать? — Она спросила первое, что пришло в голову.
Алексей вновь хмыкнул:
— Зверей-то?.. Да не, не особенно... Ну так — приходилось, конечно... однажды от газеты послали — на звероферму... меня там белек укусил за палец... неповторимые ощущения, надо сказать... они сидят в этих своих шедах, чуть притронешься — и того... как в швейную машинку, все равно... не, ну их к бесу... люди лучше...
— А кого же ты любишь снимать тогда?
— Музыкантов.
— Музыкантов?
— Ага... музыкантов вообще люблю... с ними интересно — они какие-то не такие все, но при этом не выеживаются, как другие... и с чувством юмора обычно все в порядке...
Алексей воодушевился:
— Как-то снимал одну группу для постера... вертел их, крутил — ни хрена... прямо какие-то «Поющие сердца» конца семидесятых — так же по-остолопски улыбаются... ну вот, а потом на меня что-то нашло — привел я их на Кузнечный рынок, смотрю — разбрелись кто куда — один вишенку пробует, другой — огурец, там, соленый... словом, готовый постер... во...
Он влил в себя остаток кофе, отодвинул локтем в сторону опустевшие тарелочки:
— Ну что?... Давай теперь взглянем на слайды, хорошо?..
Катька вскинула голову:
— Ах да...
Она встала, сделала шаг к вешалке, открыла свою сумочку и пару минут шарила в ее внутренностях.
— Послушай, Алексей... я, кажется... я забыла их дома... ага...
Алексей взглянул на нее вопросительно.
— Знаешь, мы можем зайти за ними.... прямо сейчас, это недалеко — три минуты... хорошо, ладно?..
3. Улица вернула им звуки. Ожили автомобили, затарахтел в руках угрюмого дистрофика в оранжевой куртке непокорный перфоратор, чей-то катер, почти выпрыгивая из воды, ревя возник из-под Полицейского моста... Перебегая Невский, Катька в какой-то момент инстинктивно шарахнулась от вильнувшего в ее сторону микроавтобуса, так же машинально схватила Алексея за руку — и больше не отпускала. Рука была плотная, мужская, сухая и теплая сухим теплом дорогого дерева.
— Сейчас дворами — и как раз выйдем...
Они свернули в какую-то из подворотен, замедлили ход, потом вовсе остановились и вдруг столкнулись в протяжный, не на один вдох, поцелуй. Затем, смеясь, отстранились друг от друга.
— Как маленькие... в подворотне...
— Пойдем...
Они прибавили ходу.
— Знаешь, я, кажется, был здесь... ага, эти дворы... точно... был... ходил здесь по квартирам...
— Зачем?
— А, перепись... в восемьдесят девятом... это был мой участок — вот здесь и еще те два подъезда... а дальше — Желудь обходил... но там хуже — там такие коммуналки были — туши свет... на две квартиры — ни одного трезвого от двенадцати до семидесяти, во...
— А у тебя?..
Чайник продолжал свистеть с ровным, безразличным надрывом |
— Не, у меня все по кайфу: народ — он что… он в переписчике, как говорится, смутно угадывает... этого... Деда Мороза, как бы... ты че, меня так в тот день кормили — раз тридцать... по сто грамм норовят, опять же... я часов до четырех отказывался, а потом думаю: на хрена, собственно, — ритуал он и есть ритуал… так вот...Катька представила себе все это и опять рассмеялась:
— А я не помню перепись... маленькая была...
Они зашли в подъезд, дежурным эхом своих четырех этажей отозвавшийся на дверной хлопок.
— Я на третьем... тоже была коммуналка — раньше с нами бабушка жила... еще один сосед... бабушка умерла, сосед переехал на Гражданку... отец ремонт сделал...
Она долго боролась с замками. Наконец тяжелая дверь сдалась, плавно отъехав в темноту. Катька сделала шаг вперед и щелкнула выключателем.
— Заходи... на, вот тапочки...
— Не, я босиком...
Алексей расшнуровал кроссовки, скинул их друг об друга и поднял голову. Катька стояла в дверном проеме между прихожей и одной из комнат; падающий из-за ее спины яркий свет делал как будто бы трудноразличимыми черты лица, одежды — все, кроме силуэта. Алексей медленно шагнул к ней и сперва понял, а уже затем почувствовал ее вдруг в своих объятиях...
...На какой-то миг он замешкался с молнией:
—Погоди... я тебе помогу... здесь расстегни, ага...
Юбка тихо, кольцом осела на пол, Катька перешагнула ее и вновь прильнула к Алексею. Коньчиками пальцев он медленно поднялся по гусиной кожице Катькиного бедра, несколько раз провел по замшевому животику и вновь — вниз, пока ладонь не почувствовала под собой привычное, густое тепло...
Час спустя они лежали вдвоем на Катькиной кровати, слегка утомленные и притихшие.
— Тебе не холодно?.. Давай накроемся чем-нибудь... вот там плед... ага…
Укрывшись, Алексей уставился в потолок:
— А все-таки жаль, что у тебя здесь не курят...
— Не, Алеша... потом, на кухне, хорошо?.. у меня голова будет болеть от этого запаха...
Она лежала на животе, подперев подбородок ладонью. Разглядывала лицо Алексея:
— Как у тебя смешно веки дрожат... Поставить чай?..
— Ага...
Она рывком вскочила, побежала на кухню. Немного спустя Алексей услышал лязг водружаемого на плиту чайника, потом хлопнуло что-то, по-видимому дверца шкафа, затем так же точно хлопнуло еще раз.
— Ну вот... через пять минут вскипит... хорошо...
Алексей выполз из-под пледа и сел. Какая-то секундная, неприятная мысль проскочила в его голове, обнаружив себя лишь сдвинутыми на мгновение бровями:
— Послушай, Катя... ты можешь прямо сейчас достать те слайды?... Не то мы их опять забудем где-нибудь... а?..
Чайник на кухне залился инфантильным, требовательным свистом.
— Сейчас...
Катька опять вскочила, выбежала из комнаты, прикрыв за собой дверь. В темной прихожей постояла чуть-чуть, пока глаза не привыкли и не смогли разглядеть давешнюю сумочку, одиноко болтавшуюся на вешалке. Чайник продолжал свистеть с ровным, безразличным надрывом, требуя к себе внимания, без разницы от кого. Катька открыла сумочку и достала розовую коробочку со слайдами...