Три счастливых

Наталия СОВА родилась в 1970 году в Перми. Окончила Пермское музыкальное училище, Государственный институт искусств и культуры. Пианистка, вокалистка, педагог, автор и исполнитель песен. Печаталась в журналах «Фантом», «Лавка фантастики». В издательстве «Вагриус» готовится к изданию ее роман «Королевская книга»

иллюстрации: Екатерина Силина

Трамвай грохотал. Александра задумчиво рассматривала свои потрепанные джинсы, размышляя, пристрочить ли к ним понизу цветную тесьму, расшить ли бисером или им уже ничто не поможет. А Данька во все глаза смотрел на дядьку напротив — дядька только что оторвал себе большой палец и приставил обратно. С серьезным и немного рассеянным видом, будто бы откручивать в задумчивости пальцы — для человека самое обычное дело. Был он немного похож на тех чудаков, о которых часто рассказывала Даньке мама — тех, что играют на скрипках по чердакам, теряют волшебные шляпы и все такое прочее. Длинные седые волосы почти касались воротника черного пальто, возле рта пролегали две резкие морщины, а глаза сверкали, как обыкновенно сверкают льдинки, когда смотришь сквозь них на небо. Завладев Данькиным вниманием, он невозмутимо открутил себе мизинец, приставил обратно и подмигнул.

 — Еще, — чуть слышно попросил Данька.

 — Здесь обилечено? — злобно спросила подошедшая женщина со старушечьей сумкой.

Александра царственно протянула мятую десятку, пассажир напротив заплел пальцы косичкой и сделал вид, что не может расплести.

 — А здесь что? — Женщина нависала над ним, похожая на грозовую тучу, и даже клубилась, кажется. Но пассажир в ответ только печально протягивал ей руки. И внезапно в бесцветном взоре ее проступила небесная сострадательная синева. Не сказав больше ни слова, она прошествовала в другой конец вагона и уселась на свое место.

Александра повела бровью: «однако!», и мысль ее снова возвратилась к проекту превращения старых штанов в относительно новые. Данька с дядькой обменялись заговорщицкими взглядами, и Данька счел нужным сообщить ему, что они с мамой едут в зубную больницу фотографироваться — там делают портреты зубов. Рентгеновские. Страшно интересно, тем более что Данька еще ни разу этого не видел. Нет, фотографировать будут не его зуб, а зуб мамы. Коренной. Жаль, что у него, Даньки, не болят зубы, а то бы и его сфотографировали.

Трудно, когда ребенок экстраверт, подумала интроверт Александра. Ну зачем он рассказывает про мои зубы? Кому какое дело… Лучше все-таки тесьму. С бисером возни много.

Приняв сие решение, Александра мимоходом взглянула на данный ей билет — сложить его цифры и определить степень счастья. Глаза ее на миг расширились.

Билет показывал:

643643.

Не просто счастье, а счастье редкостное.

Репродуктор прокрякал неразборчивое, Александра подхватила Даньку и устремилась к выходу. Заплетенный в косички пассажир, оказалось, тоже выходит, он галантно поддержал Александру под локоть и, будучи удостоен легкого кивка, расплелся, приподнял шляпу, представился:

 — Сириус Александр Михалыч, к вашим услугам.

Александра кивнула вторично, уже более сухо.

 — Романов Даниил Андреевич, — солидно ответил ребенок-экстраверт и, увлекаемый за руку неумолимой Александрой, долго оглядывался через плечо. За спиной неподвижного Сириуса сиял непогашенными с утра синими огнями Дворец культуры имени Гагарина и падал медленный снег. Сириус пристально глядел им вслед, его пальто чернело на границе снегопада, как разделительный знак.

Желающих получить портреты своих зубов оказалось много, Александра уселась ждать перед огромной дверью, похожей на вход в командный бункер. Исследовать лабиринты коридоров она Даньку не пустила, вместо этого устроила его у себя на колене и стала тихонько рассказывать историю про королевского скорохода.

Скороход был такой быстрый, что к ноге его была привязана гиря, чтоб бегал помедленней, чтоб все узнавали вести не прямо сразу, а ждали немного, иначе неинтересно.

 — А лошади?

 — Что лошади?

 — Лошадей в том королевстве не было?

Лошади, конечно, были, но путь лежал через лес, в котором жил дракон, который лошадей этих ел. Скороходов вот не ел. Скороход худой, жилистый, потому что бегает все время, и по гастрономической части дракона совсем не прельщает.

 — И у него еще гиря, — добавил Данька.

Да, и, бывало, дубасил он этой гирей драконов почем зря. Дракон ему: «Да успокойся ты, не ем я скороходов, проходи давай, пошел, пошел, кыш!» А скороход разгорячится, гирей машет, она в воздухе свистит — дракону не по себе.

 А еще гиря очень была полезна в бурю. Когда надвигался шквал, а скороход видел, что не успеет добежать до леса или селения, он просто останавливался среди поля и ждал. Буря налетала, подхватывала его — скороходы ведь очень поджарые и легкие — и поднимала в воздух. И он закрывал глаза, расслаблялся в потоках ветра и парил над землей, раскинув руки, — одна лишь гиря удерживала его от неминуемого полета в неизведанные края…

Данька не успел сказать, что, если так, почему бы скороходу не избавиться от этой дурацкой гири.

 — Следующий! — высунулась голова из двери бункера.

 Александра усадила Даньку на свое место и сказала: «Сиди тут!», придав голосу по возможности наибольшую суггестивную силу. Данька, оставшись в одиночестве, некоторое время думал о скороходе и его гире, потом перестал и заерзал, слезая с нагретого деревянного сиденья. Обшарпанные больничные лабиринты манили, звали и обещали приключения. То и дело слышались механические взвизги и жужжания, проходили мимо хмурые люди с платочками у рта, а в полутемной безлюдной глубине вздрагивал высоко под потолком свет одинокой лампы, похожей на неисправный лазерный меч.

 — Куда пошел, мамка-то потеряет, — сказал ему вслед кто-то из очереди.

Данька не удостоил его ответом — взрослый человек вполне мог догадаться, что мама сможет без труда найти Даньку по прекрасным отчетливым следам мокрых валенок на коричневом линолеуме.

В моргающем бледном свете стояли белые глухие шкафы, сломанные вешалки и пыточное кресло из фильма «Вариант «Омега». Коридор заканчивался дверью, на которой висел амбарный замок. Открытый. Данька осторожно снял его, прижал к груди и, замирая, толкнул дверь. Внутри была каморка в два шага — пыльная и пустая.

 — Даниил! — раздался позади мамин голос. Это могучее тяжелое имя всегда настигало его, когда он вел себя не так, как полагалось.

Все-таки она нашла меня по следам, думал Данька, пока Александра молча натягивала на него одежки. Мама-следопыт. Правда, не дорасскажет теперь историю про скорохода. Зато разрешила подержать портрет зуба, мало того — велела им махать, чтоб высох, пока она одевается.

Портрет Даньку разочаровал неимоверно — маленький черный квадратик с едва заметными разводами.

 — Невзрачные какие-то фотки тут делают, — сказал он, давая начало разговору, вслед за которым неминуемо наступит примирение. — Может, все-таки больница — это не то место… Как ты думаешь?

Губы Александры дрогнули, сдерживая улыбку, глаза посмотрели нежно-нежно, и Данька понял, что прощен.

Сейчас они направлялись к Диме, чтобы показать ему портрет. Дима был частнопрактикующим зубным врачом и настаивал, чтобы его именовали дантистом. Александра считала это пижонством, а Данька думал, что дантисты — это фанаты поэта Данте, один из них даже застрелил поэта Пушкина. Дима, впрочем, пристрастий к Данте никаких не выказывал, равно как и свирепости — наоборот, иногда являлся в гости с цветами и сладостями, и Александра тогда походила на королеву, благосклонно принимающую посла дружественной державы. Однажды Данька назвал Диму папой — просто так, чтобы прохожие подумали, будто Данька гуляет как все, с родителями. Дима покрылся красными пятнами и ничего не сказал. А Александра потом внушила Даньке, что называть Диму папой можно будет, только когда он сам об этом попросит, никак не раньше.

На улице обнаружилось странное: Александр Михалыч Сириус по-прежнему стоял на границе падающего снега. За его спиной намело уже порядочно, и проезжая часть, и Дворец культуры, и окружающие его голубые ели были густо выбелены. Сириус, на пальто и шляпе которого не было ни снежинки, кого-то терпеливо ждал.

 — Александра Владимировна, простите мою назойливость… У вас найдется минутка времени на небольшой разговор?

 — В чем дело? — надменно спросила Александра, пытаясь в то же время вспомнить, называла она свое имя-отчество или нет. Кажется, не называла. Не называла, точно.

 — Дело сугубо конфиденциальное, — улыбнулся Сириус.

Данька с гиканьем устремился к ледяной горке — такие высокие попадались нечасто, — а Сириус с Александрой стали чинно прохаживаться взад-вперед по аллейке меж чахлых кустиков. Снег роился в стороне, на почтительном расстоянии.

 — Видите ли, уважаемая Александра Владимировна… — Сириус не знал, как начать, и водил мерцающим взором, будто надеялся увидеть подсказку в воздухе. Увидел, решился. —  Я работник чрезвычайно редкой специальности. По-английски она называется weather-maker, гм… что значит — «делатель погоды». В городах эта должность введена сравнительно недавно — лет двести назад, когда произошло отделение городской погоды от прочей, природной… гм, целая революция своего рода. Так вот, делатель погоды — особо образованный человек, знающий вверенный ему город до тонкостей и обеспечивающий его погодой согласно сезону. Температура тротуаров и стен, скорость ветра между высотками, оазисы парков и фонтанов, городские цветы и птицы — все в моем ведении.

Александра украдкой принюхалась — не пьян ли. И присмотрелась — не блещет ли во взоре нежданная страсть, толкающая на отчаянные и смешные поступки (с пожилыми господами это случается). Ни того, ни другого. Спокойный, трезвый, опрятный, несколько старомодный интеллигент.

 — … Я работаю в Перми много лет, город растет, требует все большего приложения сил, а я, к сожалению, уже не молод. Вы видите, какая в этом году зима? Два месяца подряд нулевая температура. В редкие дни я в состоянии дать минус десять, а в следующем году не будет и этого. Мало того — лета я тоже вам не обещаю. Вряд ли мне удастся нагреть город даже до плюс двадцати. Пятнадцать — семнадцать максимум. Я очень устал, а смены мне все не было, делатель погоды — очень редкое явление, я повторяю…

 И вдруг все стало ясно Александре. Ну конечно! Человек неплохой, но изрядно спятивший, что с пожилыми господами тоже случается довольно часто.      

 — Разве я могу чем-то помочь? — холодно спросила она.

 — Дослушайте, пожалуйста, а там решите сами. Два-три года назад я почувствовал, что не один в городе. И это вскоре подтвердилось определенными событиями… гм. Вначале это было… как бы объяснить… как если бы в ваше отсутствие кто-то переставляет мелкие предметы на полке. А потом стало так: будто за работой вы заметили, как рядом играет ребенок — подражая вам, выполняет точные манипуляции, на освоение которых у вас ушли годы. И вы понимаете, что он одарен, гениально одарен от природы. Я искал его достаточно долго и нашел сегодня.

 — Вот как? — Александра уже выглядывала издали Даньку.

 — Прошу вас понять, к этой профессии нужен талант, какого у людей не бывает никогда. Вернее, я думал, что не бывает, пока не нашел, гм… вашего мальчика.

 — Что?!

 — Я понимаю, для вас это, возможно, прозвучит дико… Александра Владимировна, не согласитесь ли вы отдать Даниила Андреевича ко мне в ученики?

 — Не морочьте мне голову! — Александра круто повернулась и отправилась вылавливать Даньку.

 — Помилуйте, Александра Владимировна! Что угодно могу я вам морочить, только не голову! — воскликнул Сириус. — Вы убедитесь сами, когда пройдут зима и лето, когда наступит новая зима, вы поверите мне. Но в следующем году Даниил Андреевич уже выйдет из возраста, вот в чем дело. Ему пойдет шестой год, и будет поздно, безнадежно поздно!

Вот маньяк, сердито подумала Александра, не оглядываясь. Гнилая зима и холодное лето действительно случались все чаще, и причиной тому — это каждому известно — были несколько камских водохранилищ, постепенно превращающих климат области из резко континентального в морской. Вытащив Даньку из галдящей, копошащейся кучи-малы в конце ледяной дорожки, она энергично отряхнула его и крепко взяла за руку.

Дима работал в двух остановках от Дворца культуры на первом этаже хрущевки, где у него было хорошо отделанное помещение с отдельным входом. Спасшись от печального взгляда Сириуса в первом попавшемся трамвае, Александра купила билет и обомлела.

Билет показывал:

376673.

Счастье редкостное, исполненное особой симметричной гармонии… или гармоничной симметрии?

Кабинет назывался Estetic. Оставив Даньку обстреливать снежками вывеску, Александра вошла в белую прихожую, где стоматологический запах перемешан был с сигаретным и на низеньком столике лежали стопкой глянцевые журналы. Дима, склоненный над пациенткой, что располагалась в кресле спиной к входу, в маске и шапочке выглядел непривычно серьезным. При виде Александры он вместо приветствия расширил глаза, страшно завращал ими и подчеркнуто громко сказал пациентке:

 — Не закрывай рот, МАМА.

Александра остановилась на пороге со снимком в руке. О пресловутой МАМЕ Димы она была весьма наслышана от него самого. Дима давно обещал их познакомить, но всячески оттягивал встречу Александры с мамой, ссылаясь на то, что почва еще недостаточно подготовлена.

 — Пожалуйста, подождите, — сказал Дима незнакомым голосом. — Я освобожусь через… гм, двадцать минут. Извините за неудобства. Можете погулять пока.

Глаза его подавали отчаянные знаки: атас, мы незнакомы ни в коем случае!

Тэ-нн! — увесистый снежок влепился в самую середину стекла. Дима взлетел с винтового табурета и замахал руками на скачущего в сугробе Даньку. Эффект, однако, получился обратный: завидев Диму, Данька возрадовался и, вместо того чтобы скрыться из виду, как ему показывали, побежал здороваться. МАМА на кресле завозилась и начала оглядываться.

 — Уберите своего мальчика, мадам… Пока окна целы. — В глазах Димы читался самый настоящий страх.

Александра почувствовала, как ее спина, и без того не сутулая, выпрямляется еще больше, а губы ломаются в злой усмешке. Поймав за руку ворвавшегося Даньку, вопящего: «Привет, Дима, как дела?» и «Мама, ты чего, пусти!», она устремилась из кабинета прочь.

Дима догнал ее на улице.

 — Санька, черт, прости ради бога. Санька, я объясню. Она же начала бы расспрашивать, кто ты, и что я ей бы ответил? Ты же знаешь, как неубедительно я вру… Санька, не обижайся. Я позвоню, хорошо?

 — Я освобожусь лет через сто. Можете погулять пока, — глухо произнесла Александра на ходу.

Что еще говорил Дима и куда потом делся, она не запомнила. Данька слепил крепкий снежок, закричал: «Мама, смотри!» — и надкусил его, как яблоко, а она даже не отреагировала.

Да что же это такое, неслось в голове Александры, только размякнешь, только раскроешься и доверишься, как вместо любимого мужчины обнаруживается очередной маменькин сынок, беспомощный и трусливый до отвращения. Не может быть, что они все таковы, почему же мне только такие и попадаются?

Она вывернула варежку, и счастливые билеты, подхваченные ветром, запорхали, сливаясь с белизной снега.

 — Все вы врете, — сказала им Александра, не оборачиваясь.

 — Мам, ты чего? — озадачился Данька.

Она только мотнула головой, продолжая быстро шагать, стремясь отдалиться как можно скорее от этого места, и Данька подумал, что, если так будет продолжаться, она, пожалуй, уйдет по неуклонной прямой прочь из города.

И тогда он поймал маму в луч. «Мама В Луче» — самая любимая игра из всех, в которые Данька умел играть. Нужно было делать это незаметно, иначе неинтересно, а сейчас она как раз вокруг себя ничего не видела.

Cо стороны солнца появился в снеговых тучах прорыв, узкий тоннель в облачной толще. И падал оттуда тонкий, как спица, свет, и расширялся к земле, и шел за мамой, не упуская ее ни на шаг. И сияли мамины волосы, выбившиеся из-под вязаной шапочки, и лицо светлело и отогревалось, и глаза смотрели печально и отрешенно, и была мама самой красивой на свете. Останавливались и оглядывались запорошенные снегом люди, а Данька сновал по низеньким сугробам у тротуара, делая вид, что он здесь совсем ни при чем.

Самое главное — вовремя остановиться, не раньше и не позже, а именно в тот момент, когда она уже что-то чувствует, уже готова заметить… Вот, сейчас!