Служить будут все. Министерство обороны хочет не только сократить количество военных кафедр в вузах, но и отправить в армию выпускников вузов с «военкой». Те должны будут в обязательном порядке отслужить в армии офицерами три года. Остальные — в общий строй, рядовыми на один год
Мне снился сон, и было мне хреново. Мне снился не Версаль, не Сан-Суси — во сне я вдруг увидел Иванова, министра обороны на Руси. Он двигался вдоль сомкнутого строя призывников, дрожавших на плацу. На нем был френч армейского покроя, ухмылочка бродила по лицу... Он говорил и скалился при этом, оглядывая доблестных сынов. (За кадром сна БГ своим фальцетом мурлыкал хит «Поручик Иванов».)
Он говорил:
— Армейскую диету узнает и студент. Благая весть: военных кафедр, дети, больше нету. Точнее, их оставят тридцать шесть. В элитных вузах. Их не раскурочат — готовьте офицеров, господа! Все те, кто рядовым служить не хочет, имеют право сунуться туда. У нас, как было сказано, свобода. Но призывник! Подлянку зацени: ведь после вуза, дети, по три года отслужат офицерами они! Коль ты не хочешь год летать в наряды и тырить деньги для дедов-скотин — пожалуйста, учись. Мы даже рады. Но на три года, а не на один!
А если кто служить не хочет вовсе, но не попал в желанный институт, — не звери мы! Пожалуйста, готовься: у нас альтернатива есть и тут. Мы о тебе подумали, противный. За веру и за прочие грешки на службе, так сказать, альтернативной ты будешь восемь лет носить горшки. Ты этим тоже Родину упрочишь, отслужишь ей за белый свой билет... А ежели горшки носить не хочешь — тогда носи мешки. Шестнадцать лет.
Подумайте, ребята, без обиды. А если вдруг навалятся враги?! Вот есть еще хитряги-инвалиды: кто — без руки, кто, скажем, без ноги... Но мы и вас призвать решили, дети, чтоб не было обидно остальным. Вы будете в армейском лазарете. Вам выпишут и пайку, как больным. Пускай без турника и без наряда — вы знаете, у нас садистов нет, — но все-таки служить. Служить-то надо! Вас будут призывать на тридцать лет.
А если кто подумает, разбойник, что может ратной службы избежать под тем предлогом, будто он покойник, — мы сможем и покойника дожать! Вы думаете, мы, вояки, глу’пы? Вам кажется порой, что мы глупы’? Ведь в армии всегда потребны трупы — хотя бы для создания толпы! Из них мы будем строить загражденья, как делают солдаты испокон... При жизни, после смерти, до рожденья — всех буду призывать! Таков закон.
Неважно — здрав иль болен, стар иль молод... Всех выцепим за шкирку, как котят. Служить у нас должны не те, что могут, — те, кто не могут! Те, кто не хотят! Зачем нам те, кто нанят по контракту? Зачем нам тот, кто служит по уму? Такие — победят. А нам, по факту, сегодня победитель ни к чему. Нам воинов не надо безупречных. Мы не хотим собак сторожевых. Нам надо бы студентов и увечных, хромых, больных, а лучше неживых... Пусть каждый лет по нескольку потратит на изученье ратного труда. И, может быть, нас кто-нибудь захватит.
И весь бардак закончится тогда!
Так он сказал в молчании народном, к восторгу ротных, к ужасу ловчил. И я проснулся, весь в поту холодном, и телевизор старенький включил. И в тот же миг его увидел снова, — и, дребезжа, как мартовская жесть, мне незабвенный голос Иванова сказал, что кафедр будет тридцать шесть.
Услышав дребезжание стальное, я вмиг переключился на кино: боялся я услышать остальное...
Но, кажется, услышу все равно.