Чехов и Пупкин

Андрей АРХАНГЕЛЬСКИЙ, фото Дмитрия ГУЩИНА

— Я надел шапку. Не знаю, подойдет ли вам для съемки, но это хорошая шапка. Я ее в Хельсинки купил.

12:05 Камергерский переулок, памятник Чехову. Появляется Вырыпаев, говорит очень быстро, куря на ходу

Смотрите, вот памятник главному российскому драматургу. До сих пор. Потому что 18 одних только «Чаек» за один сезон в Москве. Это какой-то сумасшедший дом, по-моему.

Уф-ф! Ничего странного. Время сейчас сложное, все расползается. Люди не знают, на что опереться, что делать. Режиссеры пытаются выразить себя через Чехова, к которому все привыкли.

От Чехова ждут ответов последние 100 лет. Рубить вишневый сад, не рубить — ну сколько можно? Неужели других тем нет? Чеховские пьесы — как это ни кощунственно — они современны вообще?

Это вопрос большой. В Лондоне или там во Франции сейчас еще больше Чехова ставят, чем у нас. Потому что сегодня психологический театр подошел к какому-то своему пику, он просто захлебнулся, ему нужен какой-то выход. Всем хочется поставить современный спектакль о маленьком человеке. Но, к сожалению, современные пьесы на эту тему кажутся пошлыми. Как бы это ни было здорово сделано, сцена не выдерживает фраз «Петр, ты не звонил мне на мобильный?» или «Ты не мог бы мне по факсу отправить?..» Но вот парадокс: какая-нибудь столетней давности фраза «Василий Петрович, не много ли вы водки за обедом пьете?» как раз для нашего уха вполне съедобной оказывается. И мы понимаем, что это не про водку, а о том, что счастья нет в жизни.

То есть против Чехова Иван Вырыпаев ничего не имеет?

Это было бы очень глупо. Чехов — это гениальная драматургия. Которую можно насытить всякими… штучками. (Идем мимо МХТ.)

Основная часть зрителей сегодня в театрах — это женщины от 35 до 45, которые идут посмотреть на звезд сериалов вживую. Это само по себе не хорошо и не плохо, но от этого атмосфера в театре становится как... в телевизоре.

Я редко бываю в больших театрах, но примерно знаю эту публику. Половина — приезжие, половина — интеллигенция, которая ходит на режиссеров. Часть из последних никогда не покупает билетов — политики, деятели шоу-бизнеса. У них вообще почему-то хорошим тоном считается позвонить режиссеру, попросить контрамарку. А другая часть — студенты, которых пустили бесплатно. Те же, кто может платить, кто сидит в интернете, смотрит фильмы и разъезжает по заграницам, в театр не ходят. Потому что уверены, что российский театр — это нечто пыльное и старомодное…

Откуда взялось это убеждение?

Это уже лет тридцать так. После «Таганки» и «Современника» в России не появилось нового театра, который был бы модным. Все превратилось в рутину. В результате новое поколение вообще игнорирует театр, поэтому молодого зрителя сейчас нет. И если театр не изменится, он превратится, как во Франции, в отросток культуры, в такое место вроде бани — куда человек иногда ходит, не понимая зачем. Можно ведь и в ванной помыться, да? Сегодня, правда, ситуация чуть-чуть изменилась. Темы новые появились.

А вот это — тема? (На скамейке перед МХТ лежит, свернувшись калачиком, человек.)

Нет, это просто человек пьяный лежит. Искусство — это что-то другое. Вы сейчас совершаете ту же ошибку, что и большинство людей. У людей сейчас в голове огромная каша. Они думают, что современный театр — это где про бомжей, это мат, это скандал. У нас в стране современный театр ассоциируется с чем-то страшным, где матерятся, и относятся к нему несерьезно, а классический театр — с рутиной и скукой. Я вообще не понимаю, зачем делить театр на авангардный, молодой и классический? Нужно оценивать на уровне талантливый — неталантливый.

12:53 У памятника Островскому, возле Малого театра

Недавно поставленная «Гроза» с Хаматовой начинается с монолога о том, что да убоится жена своего мужа… И все в зале смеются. Потому что эта тема сегодня неактуальна. И режиссеру приходится три яруса декораций громоздить, чтобы было современно…

Я опять поспорю. Пьеса «Гроза» вовсе не про то, что жена не должна изменять мужу. Островского не это интересовало. «Гроза» о том, что внешние приличия и внутренние желания человека всегда расходятся. А как рассказать об этом сегодня — это уже задача режиссера. Придать современную форму. Если вы этого не почувствовали — значит, это ваша проблема или режиссера, но это не значит, что пьеса Островского неактуальна.

У вас в спектакле «Бытие № 2» разговор о боге перемежается похабными частушками. Сегодня в России ничего не принято говорить всерьез. Все надо с хохмой, иначе не поверят.

Режиссер Галин Стоев — режиссер французский — поставил недавно наш «Кислород». Его показали на прошлой неделе в Москве. Публика его не приняла. И я знаю, почему. Сказалась разница восприятия — французы все играют всерьез. И дело не в том, что им тема не близка — очень даже, проблемы те же... Но вот они видят, что речь о заповедях, — и все, поехали страдать. Фокус же этого спектакля в том, что там о серьезном говорится с фигой в кармане. А они вообще так не привыкли! И когда они вывалили все это — у нас их не понимают, ну зачем серьезно так?..

Ну да. Типа, пафос. 

Это дикая проблема. Зритель сейчас как ребенок — ему все нужно через игру давать, понарошку, чтобы он не уснул, не потерял интерес. И у него реакции как у ребенка. Моему сыну старшему 11 лет. Он не может сказать девочке: «Я хочу с тобой дружить». Это как-то… Нет, он ее будет колотить, за косички дергать. Я ему однажды сказал: попробуй с ней всерьез заговорить. И ты увидишь — она тебе серьезно ответит, ты поймешь, какое это неимоверное счастье, которое твоим друзьям не дано испытать. Они до 18 будут бить девочек палкой, выражая свои чувства. А ты можешь испытать целый пласт новых ощущений... В театре все то же: если я сегодня напишу серьезную пьесу и буду играть ее всерьез, я провалюсь. Как сказал Фоменко: у нас сегодня нет времени для трагического. Я фильм недавно снял -  «Эйфория» — решил сделать настоящую трагедию. Не драму, а именно трагедию. По всем законам — холодно, отстраненно. И все равно пришлось выбросить половину, потому что… пафос. Понял, что не перетяну ситуацию. Пришлось резать: был полтора часа фильм — остался час.

13:31 Возле Большого театра. Вдалеке виднеется  огромный подъемный кран

Постсоветский человек навсегда таким ребенком останется или эта ситуация изменится?

Ну, ее должен кто-то менять. Чтобы дать возможность художнику всерьез говорить. Потому что вот сидит какой-нибудь человек в провинции, написал хорошую романтическую или трагическую пьесу. Относит ее в местный ТЮЗ. Ему там говорят: пошел ты на… Пупкин какой-нибудь. Местный знаток. Тогда молодой человек приезжает в Москву, идет в какой-нибудь модный, радикальный театр. Там смотрят пьесу — так, про Чечню, про бомжей нет… И говорят ему: иди себе, божий человек, с миром. Ты неактуален. Что ему делать? 

Идти в менеджеры. Шутка.

Ну надо же, чтобы с ним, с этим автором, хотя бы поговорили? Чтобы режиссер сказал ему: вот здесь чего-то не то, а здесь — так себе. Но — сказал чтобы! Чтобы хотя бы письмо ему написать. Две строчки. То, что ты делаешь, — нормально. Продолжай. А то в провинции у автора вообще нет надежды, веры. И мы решили дать людям такую возможность. Почти открыли уже агентство творческих проектов «Движение Кислород»: будем читать сценарии, присланные из провинции, выделять авторам какие-то средства, помогать. Нас не интересуют звезды. И для нас это не бизнес вообще.

Деньги нашли?

С большим трудом. Потому что единственное, что мы предлагаем взамен спонсорам, — безупречный имидж.

?..

У нас незапятнанная репутация. Мы не состояли, не привлекались, политикой не занимались, денег не брали. С Березовским в бане не парились. Помогать хотим талантливым, но неизвестным авторам. На Западе среди бизнесменов престижнее считается неизвестному человеку помочь, чем звезде, это означает, что твой бизнес цивилизованный. Это значит, что ты помогаешь тем, кто нуждается в помощи, а не вкладываешь деньги в свою рекламу. Я пытаюсь это здесь объяснить. Верят с трудом. А у нас еще принцип: только белая касса. Мы не уходим от налогов. Поэтому спонсор  должен платить больше. Нам говорят: что вы занимаетесь ерундой, давайте мы проведем по-черному — вы же больше денег получите. Но мы решили: если ты делаешь что-то цивилизованно, нужно идти до конца. Потому что, когда тебя поймают на этом, вся твоя благородная идея коту под хвост, скажут, что ты вор.

14:53 Кафе. Называется «Маска». По радио звучит Шнур

Для снижения пафоса ненормативная лексика хорошо помогает. Соединяет высокое и низкое.

Я вот сейчас пьесу написал,  «Июль». И там был мат. Я подумал… и потом решил убрать его. Потому что это совсем не главное. А режиссер говорит: зачем? Перестало складываться. В этих словах есть невероятная энергия, эти словечки стали частью фольклора. В этой энергии нуждается драматург, режиссер, актеры. Сложно отказаться.

Наш театр, литература не приучены говорить о низком. Языка для этого нет. Поэтому наш человек даже сказать не может о том, что его беспокоит. Так вырастают комплексы.

Ну, насчет «нет языка» — я бы поспорил. Были Платонов, Зощенко, Олеша, да, в общем, и Достоевский... Но о физиологии действительно не говорили.

Может, пора признать мат неотъемлемой частью речи…

Культурного человека мат на сцене   не шокирует — я слышал, как художественно ругается Ростропович, например. Но мат шокирует Пупкина…

…который на работе, дома, с друзьями матерится, как дышит.

А также побивает женщин колотушками, повторяя свое «б…, б…». Но когда они в кино или в театре слышат мат, то впадают в истерику. Это лицемерие и есть. Так, я обещал адрес электронный написать… Вы-ры-па-ев-3000.

А почему три тысячи?