Я давно свыкся с мыслью, что в Москве зима сильнее лета. Лето для русских людей — передышка, короткие каникулы, а вот зима — долгие терпеливые будни. Тридцатиградусные морозы, которые недавно обрушились на нас, лишний раз убеждают меня в этом. Правда, Пушкин с поэтической легкостью утверждал, что «мороз и солнце — день чудесный», и в самом деле, снег и солнце в январе создают прекрасные картинки. Снег искрится и скрипит, а сухой безветренный мороз на бледном фоне голубых небес закаляет русский характер. Но это кратковременные радости. Дыхание перехватывает, нос краснеет, заиндевевшие брови седеют — выглядишь, как Дед Мороз. Скорее домой, пока не отморозил щеки, да и в пять вечера уже ночь.
Не разучились ли мы любить зимушку-зиму? Не потеряли ли интерес к зимнему экстриму? Все-таки странный мы народ, неприкаянный. Нас никак не назовешь северным, субарктическим народом — мы не эвенки и не якуты. Якуты, я слышал, не любят свой полюс холода, считают наказанием Божьим, но привыкли — дружно живут в низких температурах. А мы вроде как дергаемся, расслаиваемся. Как настанет зима, мы распадаемся на две климатические секты: розовощеких любителей морозца и бледнолицых почитателей слякотной оттепели. Раньше все ходили на лыжах, а теперь и это расслоилось: для одних наши запылившиеся узкие лыжи, все еще пахнущие дегтем, с трогательным ситцевым мешочком на верхушке, без которого не пускали в метро, стали слишком дорогим удовольствием, а для других — слишком дешевым, и последние, став первыми, теперь ездят в Альпы. Оглянемся вокруг: мы не похожи на такие близкие нам по территории прохладные полусеверные народы, как финны или эстонцы. Но мы и не восточный народ — с китайцами не спутаешь. Одновременно мы явно народ не западный, даже поляки нам кажутся далековатыми по культуре. Наконец, мы, конечно, не южный народ — не молдаване и не турки. Сплошная загадка.
В последний раз я помню такие злые морозы зимой 1979 года. С тех пор москвичи избаловались еврозимами с большим количеством длинных сосулек. Перестройка прошла под знаком теплых зим. Погодные явления часто используются для изображения русских политических реалий. Хрущевская оттепель закончилась многолетними брежневскими холодами. Да и само понятие «холодная война» в русском сознании связано не с отсутствием стрельбы, а с холодными ветрами. Русские историки неоднократно объясняли неразвитость институтов демократии и бедность России негарантированным для успешного земледелия климатом и отсутствием, как говорил Чехов, общей «уличной жизни». Впрочем, в России всегда радовались Святкам, домашним зимним праздникам Рождества и Нового года, а любовь к морозной зиме до сих пор связывается не с мазохизмом, а с патриотизмом. Но здесь, если не тормозить, можно дойти до крайностей: кто не любит русскую зиму, тот, в сущности, враг России. Впрочем, выпить водки дома, придя с мороза, — это закон для всех, независимо от партийной принадлежности. Крещенские морозы — это, в сущности, тоже закон русской зимы, и обычно во второй половине января в Москве резко холодает даже в либеральные зимы.
Однако в 2006 году этот закон соблюден с такой безукоризненной четкостью, словно он был предварительно принят в Государственной думе, а затем утвержден главнокомандующим. Холодная зима, как метафора, отражает окончательную победу антициклона, который сложился в головах силовиков, а затем принял ясные государственные очертания. Парадоксально, но образ старинного политбюро, на котором товарищи обращались друг к другу по имени-отчеству и на «ты», где Молотов (правда, только он один) мог себе позволить не согласиться с вождем, а Косыгин — поспорить с Брежневым, теперь выглядит пережитком истории.
Как долго продолжится, если вспомнить «ненашего» писателя Стейнбека, «зима тревоги нашей»? Россия возвращается на круги своей традиционной национальной политики с жесткой вертикалью бесконтрольной власти. «Россию надо подморозить, чтобы не воняла», — утверждал русский философ-славянофил XIX века Константин Леонтьев. Первый раз авторитарная история закончилась крахом царской России, во второй раз тоталитарный строй привел в 1991 году к распаду Советского Союза. Что обещает России третья историческая попытка обойтись без демократии западного типа? Прибьется ли она к странам третьего мира? Сохранится ли как государство?
В холодную зиму кажется, что весна никогда не наступит, что все навечно сковано льдами, что лучше всего уйти в «ночные» мысли о смысле жизни, как это сделала наша интеллигенция после провала революции 1905 года, отчего стала декадентной и отчего эту пору Максим Горький назвал «позорным десятилетием». И даже собаку в такую погоду лучше не выпускать на двор.