 |
ВЕНСАН КАССЕЛЬ Сын французского актера Пьера Касселя, Венсан не спешил пойти по стопам отца: окончил цирковое училище, стал акробатом. Но Францию покорил именно в кинозалах. После фильмов «Ненависть», «Жанна д’Арк», «Необратимость», «Багровые реки», «Блюберри», «Читай по губам» он — одно из главных кинолиц нового европейского кино. |
Венсан, мы правильно понимаем, что в «Шайтане» вы играете самого дьявола?
Для меня дьявол — это больше концепция, чем персонаж. Вот вы посмотрите: молодежь сегодня в восторге от всяких 50 Cent (модный афроамериканский певец, пропагандирующий власть денег и насилия. — «О»), каждый хочет казаться эдаким «лицом со шрамом». Сейчас, чтобы тебя уважали, нужно быть «плохим парнем». Эти городские ребята, что попали «Шайтану» под нож, в них уже сидел дьявол. Этот самый шайтан. И они хотели стать им. Хотя настоящий дьявол в фильме — это, пожалуй, младенец, которого мы на экране не видим.
Как правило, вы вживаетесь в роли почти по Станиславскому. В какой катарсис надо было себя ввести перед «Шайтаном», чтобы появляться в кадре с таким вот безумным видом — глаза горят, усы во все стороны?
Я в первую очередь продюсер фильма и на съемках занимался организацией. Но на каком-то этапе понял, что в сценарии есть место и для меня, стал готовиться к съемкам. Это было непросто, так как герой мой совсем на меня не похож. «Шайтан» — это же в некотором роде комедия, и я должен был выглядеть сумасшедшим и одновременно смешным. Было трудно. Перед дублями мне приходилось избавляться от самого себя.
Зачем вы вообще взялись за «Шайтана»?
Режиссера Кима Шапиро я впервые встретил 10 лет назад. Ему тогда было всего 14. Он — только сегмент большой творческой киногруппы, за деятельностью которой я слежу долгие годы. Это режиссеры, художники, операторы, всего 134 человека. У них полный интернационал: разные религии, достаток — такой бурлящий котел. Они давно трудятся вместе, снимают разное видео и клипы, все делают сами, работают с камерами и компьютерами дома… У каждого за плечами по 20 короткометражек, «Шайтан» стал их первым большим фильмом. От них исходит особая энергия, мне нравится, что у них получается. Они показывают, как в действительности выглядит Париж, что происходит на его улицах, есть в их работе налет хип-хопа. К тому же они заняты демократичным кинопроизводством, таким DIY (Do It Yourself — «сделай сам». — «О»), мне это очень импонирует.
Вы регулярно снимаетесь вместе с супругой Моникой Беллуччи — роль для нее нашлась в «Необратимости», «Секретных агентах», «Добермане», «Братстве волка»… А в «Шайтане» почему не нашлась?
На самом деле Моника в фильме есть. Только ее не узнают.
Так она там играет?
Помните, как в самом начале какой-то парень в магазине при бензозаправке смотрит по телевизору черно-белое кино о вампирах? Вампир — это и есть Моника. Это наша семейная шутка: первым большим фильмом Моники был «Дракула» Фрэнсиса Форда Копполы.
Последние лет пять вы строите карьеру кинозлодея: в «Цене измены» дубасите актеров Клайва Оуэна и Дженифер Энистон, в «12 друзьях Оушена» терроризируете американских кинозвезд...
В американском кино годами были стереотипы. Сначала «плохой немец», потом «плохой русский», сейчас это скорее «плохой араб». Ну вот есть еще и «плохой француз». Я думаю, это связано со страхом американцев перед иностранцами. Наверное, они так пытаются идентифицировать врага… Злой француз — это в любом случае стильно. Такие роли интересно играть, я от них не отказываюсь. Хотя стараюсь сделать негодяев привлекательными и даже в некотором роде забавными. В общем, делаю, что могу.
Но вы играете негодяев не только в голливудском кино. В «Шайтане» вот детям глаза выкручиваете. Сейчас снимаетесь в ленте «Враг общества № 1» в качестве легендарного французского налетчика Жака Месрина. Откуда в вас эта тяга ко злу?
Я в молодости любил фильмы с Аль Пачино и Робертом Де Ниро, а они в основном играли сложных героев, парней с темной стороны. Возможно, это оттуда пошло… Хотя нет, я просто не верю в хороших парней.
Раз уж зашла речь об Америке. Вам не кажется, что французское кино стало подражать Голливуду?
Ну, во Франции снимают много жанрового кино. У нас какой-то комплекс после «новой волны»: считаем себя слишком умными. С другой стороны, жанры-то самые разные — тут и комедии, и боевики, и вестерн был даже («Блюберри» Яна Кунена, где Кассель сыграл главную роль. — «О»)… Во Франции, как ни крути, одна из самых сильных киноиндустрий в мире. И я не сказал бы, что французское кино сдается Голливуду. Если посмотреть, скажем, наши боевики, можно увидеть многое, чего в голливудских фильмах нет и быть не может. Ощущение американизации возникает потому, что Франция адаптируется к мировому рынку, к мировым тенденциям. Это нормально.
А как развивается ваш роман с Голливудом? Вы же снялись в «12 друзьях Оушена», «Шрэка» озвучили… Не собираетесь перебираться в США?
Знаете, тут такая история. Допустим, снялся ты в 20 французских картинах. Но начинаешь ездить по миру, и все спрашивают: «Ну а по жизни ты чем занимаешься?» А как сыграешь в одном-двух американских фильмах — вопрос отпадает. Это факт. Конечно, я хочу сниматься в Америке, но не хочу сниматься в чем попало. И мне очень важно, чтобы у фильмов была хорошая дистрибуция по миру — а именно Голливуд способен ее обеспечить. Ну а жить в Америке я пытался… И вернулся во Францию.
Почему?
Так сразу и не скажешь. Какое-то давление было, наверное. И потом, я французский актер, и в этом есть свои плюсы. Например, если я не работаю в Америке, то у меня всегда есть «домашний» французский рынок. А вот если ты американский актер и не работаешь в Голливуде, то ты покойник.
На 59-м Каннском кинофестивале вы выступите в роли ведущего. Для российского зрителя смотр в Канне — это такая витрина французского и европейского кинематографа. А что для вас этот фестиваль?
Я не знаю, какие картины попали на конкурс этого года (программа фестиваля была обнародована после этого интервью. — «О»). Но вообще Канн для меня — это крупнейший кинофестиваль в мире. И, что важно, фестиваль французский. Естественно, я рад быть его частью. Получилось вполне символично: я француз и в то же время я международный актер, так что место ведущего как раз для меня. Кроме того, у меня будет шанс рассказать планете о том, что собой представляет сегодня Франция. В свете недавних событий мне часто звонят из-за границы, говорят, что очень сочувствуют, переживают из-за всего, что у нас происходит. Но, по-моему, средства массовой информации сгустили краски, не так уж у нас все и плохо. В Канне я смогу рассказать людям, как все обстоит на самом деле и что Франция еще не превратилась в ад.